й, непрерывно регистрируя, однако, отталкивающие черты их внешности и особенно – вовсе гадкие моральные их свойства. Вольно ж ему было выбирать таких! В зарубежье всегда хватало девушек совсем иного типа.
Действие разворачивается на фоне богемной жизни в Париже, на Лазурном побережье и даже на итальянских озерах, как бы иллюстрируя пустоту и бессмысленность существования персонажей.
Предисловие и примечания заслуживают особого внимания. Мсье Трике, если и писал русские стихи (что сомнительно), не пытался учить Пушкина, или хотя бы Ленского, как это надо делать. Его духовный наследник г-н Аллен смелее, и пробует давать Поплавскому не очень нужные уроки.
Он поправляет язык русского поэта довольно-таки забавным образом. Например, указывает, что мол, греческий остров надо именовать Кифера (в современном греческом-то произношении, кажется, Кифира). Но ежели сия форма и фигурирует на географических картах, то не только Поплавский, но и куда более авторитетный в сфере поэзии Г. Иванов говорят о «Путешествии на остров Цитеру»; да также обычно называют по-русски и соответствующую картину Ватто. Что до галлицизмов Поплавского, которые Аллен высмеивает, – они, в основном, умышленные, для создания местного колорита. Русскую грамматику Поплавский вполне удовлетворительно знал.
Странное впечатление производит в изложении Аллена и биография рано и трагически погибшего поэта. Остающийся темным вопрос об его смерти (cлучайность? cамоубийство? eбийство?) здесь смазан и словно бы умышленно запутан. Суть дела была ведь в том, что он отравился вместе с приятелем (имя которого долго держалось почему-то в секрете, но с недавних пор раскрывается как Сергей Ярхо). В результате чего, как в непристойных стихах Баркова[151]: «Наутро там нашли два трупа».
Аллен же зачем-то второй труп устраняет путем замалчивания, а о кончине Поплавского отзывается как о чисто случайной. Случайная или нет, но она была на почве принятия чрезмерной дозы героина. Ссылки же на Илью Зданевича, бездарного романиста, писавшего под псевдонимом Ильязд[152], только лишний раз подтверждают, что это свидетель в высшей степени ненадежный.
Примечания, подстрочные и в конце тома, представляют собой крайне курьезную картину. В них некоторые вопросы, например, о средневековых еретиках и схоластах, освещены чрезвычайно подробно. Тогда как многие другие пункты оставлены без объяснения, отнюдь бы тут нелишних. Например, многие ли подсоветские читатели, незнакомые со скандинавской литературой, поймут ссылки Поплавского на Ингрид и Сольвейг?
Во многих случаях примечания не просвещают, а дезориентируют. «Cafe des Deux Magots» переведено как «Кафе двух Маго», словно бы речь шла о какой-то семье Маго! На деле, magot по-французски это «обезьяна», «мартышка». Rue de la Montagne Sainte Genevieve объяснено как «улица Горы Сен Женевьевы», что весьма нелепо. Если уж переводить, то надо бы не Сен (!) Женевьевы, а Святой Женевьевы, или Святой Геновефы. Rue de la Gaîté, т. е. «улица Веселья», передано как улица Гэте, вызывая у неподготовленного читателя ассоциации с великим немецким поэтом. Гримуары превратились в несуществующие примуары (речь шла о средневековых сборниках магических и алхимических формул).
В одном месте из неверного перевода возникает сильное и важное искажение смысла. Старый аббат Гильдебрандт умирая, беспокоится о судьбе девушки, воспитывавшейся в монастырской школе, у которой он находил особые духовные дарования, и спрашивает у сидящей у его одра монахини:
– Marie, faut-il lui dire? – т.e.: «Мария, надо ли ей сказать?».
А это переведено так: «Мария, сказать ли ему?». Кому же это, ему? Получается галиматья, сбивающая с толку читателя, не знакомого с французским языком (а для знающего по-французски незачем было бы и переводить).
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), Рубрика «Библиография», 1 мая 1993, № 2230, с. 2.
У порога
Жутко мне стало, когда я узнал из книги Бориса Нарциссова[153] «Шахматы» (Вашингтон, 1974), что уже
Драконограмма пришла
Из пространств: «Поглощаю»,
и что астрофизики, собравшись в Паламаре, бессильно спорят:
Существо? Вещество? Естество?
а в телескопах у астрономов мельтешат
В инфракрасном какие-то перья…
Тщетно знакомые меня успокаивают, что мол ведь это – стихи, и вообще, так сказать, фантазия. Утешение плохое.
На этот счет умнее всех рассуждал когда-то И. Л. Солоневич, указывая, что у талантливых поэтов пророчества встречаются на каждом шагу. А уж что до научной фантастики, то она сбывается постоянно, почти регулярно, и со все растущей быстротой.
Вот Жюль Верн описал «Наутилус», а современным детям, наверное, даже и трудно объяснить, что тогда еще не было столь обычных теперь подводных лодок.
Он же, а за ним и Герберт Уэллс, говорили о полетах на луну; хотя, впрочем, Сирано де Бержерак[154] о них рассказал в подробностях еще в эпоху трех мушкетеров…
Но тут фантастика-то, она даже и не научная – возразите вы. Перечитайте роман Крыжановской, где она описывает нравы будущего, и сравните их с тем, что мы сейчас воочию видим… Просто кажется, что она слетала о грядущее и составила о нем яркий, но вполне реалистический репортаж!
В данном же случае, на еще более пугающие размышления наводит, что и без того нам, годы назад, блестящий обломок Серебряного века Сергей Маковский[155] сообщал:
И зверя, выходящего из моря,
Я видел, страшного очам,
а Дракон, – его нам совсем недавно детально изобразил Иван Елагин[156], и даже почитай, что взял у него интервью:
Я люблю девчонок хрупких
Поутру, поутру.
Я их прямо в мини-юбках
Так и жру, так и жру,
угодно было поделиться с нами мыслями его величеству королю ящеров. Брр… Как во время оно выражался одни из паладинов Карла Великого: «Я люблю есть рыбу, но не хотел бы, чтобы рыбы меня съели». А тут даже и не рыбы…
И то, если вдуматься… Раньше нашу планету, при всех творимых на ней грехах, ограждали вера и мужество; от каковых ныне мало что осталось. Ну и выходит: «Придите и пожрите нас!». Кто-либо и придет – из глубины ли морей, из безвоздушного ли пространства, прямо ли из преисподней – скоро эта тайна раскроется.
У Нарциссова, однако, встречаем мы и иные столь же загадочные и, пожалуй, не менее леденящие глубины. Ведь вряд ли он читал Говарда Филипса Лавкрафта[157] – этот талантливый американский писатель у себя на родине почти не известен, хотя Европа им зачитывается, и во всех книжных магазинах Парижа вы найдете его рассказы, романы и стихи, по-французски или по-английски, – на выбор.
И между тем, перекличка между двумя авторами, русским из Прибалтики и американцем из Новой Англии, кидается в глаза.
Комната, куда нас вводит Нарциссов:
Этой комнаты жильцы боялись
И хранили в ней ненужный хлам,
как раз она описана в рассказе «Сновидения в ведьмином доме»: чердак, где перепутались безумные линии, и пол, потолок и стены сталкиваются в головокружительных уклонах.
Зеркала, в которые любит смотреться Нарциссов:
Эксперименты с зеркалом – вы сели
Перед стеклянной глубиной
И в двойника вперили взгляд: отселе
Для вас начнется мир иной.
О, мы знаем, какого чудовищного партнера он там увидит: Лавкрафт нам про это поведал в кошмарном рассказе «Чужак».
Впрочем, этот двойник, Черный человек, он ведь ходил и к другим незаурядным стихотворцам, – наравне к Альфреду де Мюссе[158] и к Есенину; так что Нарциссов тут в хорошей компании.
Мы здесь целиком в сфере чародейства, и ничего удивительного, что герой Нарциссова комментирует:
Ух, не любят таких там, в Святой Эрманде!
– Перекрутят, как жгут,
А потом и сожгут!
Да, может, и правильно сделают? Нарциссов вон и сам себя, спрашивает:
Это что ж? Колдовство?
– а то что же? Он нам умеренно повествует:
В моих экспериментах с зеркалами
Был странный случай…
Наверное, и не один!
Потому что ведь
В зеленой глуби, без движенья
В прозрачных потайных углах.
Живут бездонно отраженья
В двух параллельных зеркалах.
Такой чернокнижной, герметической и пленительной поэзии в русской литературе не было со дней Сологуба с его неясными магическими заклинаниями. Помните?
Белей белил, алее лала
Была бела ты и ала.
Есть тоже у Нарциссова грандиозное, пластическое стихотворение, как и надлежит, под латинским названием «In somnis…»[159], но и античность у него оборачивается сплошным мистическим ужасом (что, между прочим, весьма даже и верно: этого в ней было много).
На дальней вилле Люция Марцела[160]
В ту ночь мы пировали до утра…
Всем, кто любит и понимает поэзию, определенно советую «Шахматы» прочесть, но только… не о полуночи н не наедине. Кроме разве тех, кто знают