чем, он еще до того, в 1948–1949 годах был помещен в парижском журнале «Возрождение», под названием «Камергер и гишпанка». За ним следует, в смысле хронологии, историческая повесть – т. е. собственно, короткий роман, – Юрия Качаева[238] «И гневается океан», опубликованный в Москве, в 1970 году. И наконец, последним и самым новым из трех, появился «Камергер двора» Виктора Петрова[239], увидевший свет в Вашингтоне в 1973 году.
Сказать читателю, которая из этих книг – лучшая, было бы трудно: они во многом – разные, хотя и все на одну тему. Самое, пожалуй, интересное, это – прочесть все три и сравнить, как они излагают события и освещают факты.
Николай Петрович Резанов вполне заслуживает того, чтобы мы о нем читали, говорили и вспоминали. Человек он был выдающийся, и три российских монарха, – Екатерина Вторая, Павел Первый и Александр Первый, – сумели его должным образом оценить и использовать.
Потомок старинного, но обедневшего дворянского рода, Резанов начал свою карьеру с низов, сначала как офицер, потом как чиновник, перейдя в гражданскую службу. Его ясный ум, абсолютная честность и огромная работоспособность выделялись на любом посту – и в сорок лет он был уже камергером, посланником, кавалером ордена Анны первой степени.
Если бы его жизнь продлилась, на благо России, он вероятно поднялся бы много выше по иерархической лестнице… но тогда и географические границы нашей родины, и ее историческая судьба были бы, наверное, совсем иными!
Изо всех подлинных исторических материалов, фигура Резанова встает в самом привлекательном свете. Был он человек высококультурный и передовой – друг Дмитриева[240] и Державина, протеже графа Румянцева; человек лично бесстрашный и с неуемной энергией, сочетавшейся с холодным, здравым рассудком: человек притом же с пытливым умом и с широкими научными интересами – автор японско-русского и алеутско-русского словарей. Резанов был притом незлопамятен и легко прощал людям, серьезно перед ним виноватым.
Еще совсем молодым, в царствование Екатерины Великой, посланный ревизором в Сибирь, Резанов женился там на падчерице знаменитого «росского Колумба» Григория Шелихова, в силу чего и стал позже одним из директоров Российско-Американской Компании. Брак его, очевидно заключенный по любви, а не по расчету, был очень счастливым, и для Резанова стало страшной трагедией, когда молодая жена внезапно умерла, оставив ему двух маленьких детей, сына и дочь. Именно этот момент избрал любивший его царь Александр Первый, чтобы дать ему ответственное поручение: возглавить первую русскую кругосветную экспедицию, быть чрезвычайным посланником России в Японии и ревизовать русские владения в Америке.
Возложенная на него важная задача и резкая перемена обстановки были как раз тем, что было нужно Резанову, чтобы взять себя в руки после перенесенного им горя. Во всяком случае, он вложил в свое новое дело энергию и силу воли необыкновенные.
И они ему сразу же понадобились, так как Крузенштерн и его сотрудники возненавидели ни в чем не повинного молодого камергера за то, что он, штатский, был назначен начальством над ними, моряками; и они сделали все, чтобы ему отравить жизнь в течение путешествия. Реванш Резанова, терпеливо и с достоинством выносившего их безобразия, наступил, когда эскадра пришла в Петропавловск-на-Камчатке: офицеров ждал военный суд за их инсубординацию. Резанов их, однако, простил и с ними помирился, для пользы дела.
Посольство в Японию, безо всякой вины Резанова, оказалось безрезультатным: Страна Восходящего Солнца в тот момент была полна твердой решимости не допускать к себе иноземцев. Более успешна была его деятельность на Алеутских островах и в Аляске, где он вполне оценил организаторскую работу управляющего Русской Америки, Александра Александровича Баранова.
Именно тогда разыгрался самый романтический эпизод в жизни Резанова. Он снарядил экспедицию, в поисках продовольствия для русской Америки и, став во главе ее, отправился в испанские владения в Калифорнии. Здесь он не только нашел общий язык с испанцами (как факт, между прочим, Резанов сам свободно говорил по-испански), но и любовь…
Его любовь к дочери коменданта крепости Сан-Франциско, Марин Консепсион де Аргуэльо, была видимо самой настоящей, как и ее к нему, а отнюдь не дипломатической: это видно из дальнейшего поведения обеих сторон. Но их брак мог бы послужить базой для заключения русско-испанского союза, и для такого укрепления и расширения русских владений в Америке, которое во много раз увеличило бы богатство и могущество нашей родины…
Родные его невесты поставили Резанову условием получить согласие его государя, и потому он, сразу после обручения, помчался в Петербург, и так стремительно, что в пути сломя голову через Сибирь погиб при несчастном случае… Девушка ждала его долгие годы, а узнав об его смерти пошла в монастырь…
Такова история, рассказанная во всех трех названных выше книгах, но везде по-разному. Все они отводят значительное место любви Резанова к Кончите де Аргуэльо, но, пожалуй, она наиболее правдоподобно и трогательно изложена в советской повести. Кроме того, книга Качаева отличается тем, что в ней умышленно смягчено и обойдено молчанием некрасивое поведение Крузенштерна и морских офицеров в отношении Резанова; автор видимо не хотел ничем компрометировать лиц, имеющих исторические заслуги перед Россией.
Зато и у Сергиевского, и у Петрова соответствующие эпизоды изложены подробно и откровенно.
Другое еще отличие книги Качаева, это, что там пространнее описаны все прочие события кругосветного плавания, как например, остановка русских кораблей на Гавайских островах.
Сравнивая же между собою романы Сергиевского и Петрова, можно разве что отметить, что у первого стиль чуть более суховат, а у второго более романизирован. Книга Сергиевского снабжена подробными и довольно ценными примечаниями; у Петрова его исторические замечания включены в самый текст.
В целом, мы имеем перед собой три неплохих исторических романа, но все же не подымающихся выше среднего уровня, на интересную и близкую для всякого русского патриота тему.
«Русская жизнь» (Сан-Франциско), 19 сентября 1973, № 7809, с. 5.
Рече безумец…
Трудно вообразить себе книгу противнее, чем роман «Псалом» Ф. Горенштейна, опубликованный в 1986 году издательством «Страна и Мир»! По сравнению с ним, русофобские творения Б. Хазанова – детские игрушки.
Г-н Горенштейн считает, что немцев, после Второй Мировой, надо было истребить поголовно, всех до одного. Предприятие мало осуществимое технически, а главное – морально. Это бы их – за то, что они ненавидели евреев и презирали славян. Вещи и вправду непохвальные. Но мы ясно видим, что сам Горенштейн (nota bene: он претендует говорить от имени всех евреев; но мы ему не верим) ненавидит немцев и презирает славян.
Чем же он лучше немцев? Да мы и убеждаемся, что все его главные тезисы взяты напрокат у тех же национал-социалистов.
У немцев все же хватало здравого смысла свои нелепые теории не издавать широким тиражом по-русски. А г-н Горенштейн именно на нашем родном языке и, значит, для нас выпустил свое чудовищное сочинение на 450 страницах. Что же – всем советуем прочесть; и принять к сведению.
Каждый раз, употребляя слова славянский или славяне, он их сопровождает оскорбительными и уничижительными эпитетами. Не по нутру ему и внешность русских: азиатские скулы, вздернутый нос… А уж о русском характере он неистощим в издевательствах и насмешках.
Ну и вера наша, оказывается, – азиатчина. Да кроме того, видите ли, русский человек по природе – атеист… Что до идущего сейчас религиозного возрождения, оно – сплошная комедия, и ни к чему хорошему не приведет.
Впрочем, о религии следует поговорить подробнее. Концепция, тут изложенная, такова (прости меня Бог, что я сии преступные и страшные словеса повторяю!): Христос был еврей, и обращался к одним евреям (и притом говорил вздор); прочие народы не имеют никакого права на его учение, которое притом же не поняли и еще исказили. Специальную злость вызывают у беснующегося иноверца наши иконы, которые он предает словесному поруганию. Приведем, для интереса, его мнение о Новом Завете: «Христианский поздний довесок – Евангелие, в котором нет ни одного самостоятельного слова». Здесь уж, подлинно, комментарии излишни.
Горенштейн убежден, что евреи – не только избранный Богом народ, но единственный имеющий сношения с Богом; единственные настоящие люди. В чем он опирается на цитаты из Библии, толкуя их ложно. Даже националистически настроенные ортодоксальные евреи едва ли согласятся со столь крайними выводами. Бог – так мы себе представляем, – создал всех людей, все народы, и никого не отверг. Но горе тем, которые превозносятся; они сами себя осуждают, и закрывают себе путь ко спасению; их пути, через гордость и человеконенавистничество, ведут не к Богу, а к Сатане.
С христианской точки зрения, выраженные тут представления – возмутительны и нелепы. Но мы честно думаем, что они и для разумных иудеев носят еретический характер.
Повторяя (в самой примитивной форме) гитлеровские бредни об унтерменшах, автор часто доходит до смешного. Как русские смеют называть своим именем русскую печь, или русские березки?! Помилуйте: говорят же французские и английские булавки; а разве их до французов и англичан не существовало?
Еще скажем: немцы вели себя в России глупо и скверно. Но отнюдь не так, как изображает Горенштейн: он во всем следует советской пропаганде, которая беспардонно врет. Чтобы немцы на образе Христа писали «Judische Schwein» – мы не видали; а что они закрытые большевиками церкви открыли для народа, – это все же правда, и ее надо поставить им в заслугу.
В своем гипертрофированном расизме писатель доходит до утверждения, будто от браков евреев с не-евреями рождаются дегенеративные дети. Сущий бы клад для антисемитов; только вот не подтверждаемый фактами. Наоборот, противореча себе же (и, возможно, преувеличивая), он сам констатирует, что в черте оседлости, при отсутствии прилива свежей крови, вырождение и впрямь имело место.