«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 27 апреля 1991, № 2125, с. 2.
Е. Попов, «Веселие Руси» (Анн-Арбор, 1981)
Сборник рассказов производит неприятное впечатление, в силу желания автора изобразить нынешнюю Россию в целом царством серого, тупого хама. Слава Богу, мы имеем вдоволь подтверждений противному! В оправдание писателя можно разве что сказать, что он работает под Зощенко, не имея таланта и вкуса, которые тому были свойственны. Время от времени, ему удается забавно передразнить ту или иную формулу официального советского языка. Но это не спасает книгу от монотонности.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 11 июня 1983, № 1716, с. 2.
Ф. Кандель, «Первый этаж» (Лондон, 1982)
Роман представляет во многом те же недостатки, что налицо и у Попова. В нем, есть, однако, просветы. Баба Маня, на которой явно отразилась солженицынская Матрена, – добрая, если и недалекая, простая русская женщина, которую большевизм не переменит, в какой бы ад он ее жизнь ни превращал. Молодой поп из лесной деревушки не только сам говорит, что на нем благодать: эта благодать на нем чувствуется и от него распространяется вокруг; скажем, на женщину-шофера, везущую его на вокзал, когда он приехал по делу в Москву.
Попадаются и отдельные кусочки голой правды. Один из персонажей, попав в госпиталь на почве алкоголизма, спрашивает у лечащейся там старушки, помнящей царское время: «А что, маманя, когда больше пили? Раньше или теперь?» – «Спросил…» – отзывается та – «Да теперешние не в пример. Бога нету… К старым без внимания… К себе без уважения…» Вот уж подлинно: за что боролись, на то и напоролись!
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 11 июня 1983, № 1716, с. 2.
В. Марамзин, «Тянитолкай» (Анн-Арбор, 1981)
В книге собраны повести и рассказы разной длины и разного качества. Как правило, – те, что подлиннее, несколько и получше; короткие же – совсем никуда.
Наиболее остроумен рассказик, называющийся «Тянитолкай» (как и весь сборник), в котором чекистсткий полковник говорит о диссидентской литературе: «Даже то, что печатают за границей и за что мы, конечно, по головке не гладим, – и то невозможно читать. Такая же чепуха, только наоборот». Браво, полковник!
Автор все время обращается к эротическим темам, нажимая на все педали; и не понимает, что это неизбежно быстро приедается читателю и начинает наводить на него скуку.
Порою (так оно происходит в «Истории женитьбы Ивана Петровича»), герои, как бы сами собой и наперекор сочинителю, проявляют иную сущность, и сквозь муть и грязь прорываются достаточно трогательные и чистые, вполне человеческие чувства. К сожалению, это у Марамзина – сравнительно редкие исключения из общего правила.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 11 июня 1983, № 1716, с. 2.
Ю. Одарченко, «Стихи и проза» (Париж, 1983)
Стихи, мягко сказать, бездарные; на графоманском уровне. Не диво, что, как сообщает в своем предисловии к сборнику приятель Одарченко[256], К. Померанцев: «В читательскую толщу поэзия его проникала медленно и трудно». Поверим ему и в том, что когда он эти произведения читал советским поэтам, то они «все попросту балдели перед этими „стихами“ и даже в то, что они говорили: „У нас так не пишут“».
Вот несколько труднее поверить в то, что это Одарченко передал Померанцеву рассказ про убийство на улице Капарелли, вопрос о котором, уже многие годы назад, освещался в печати. Дело в том, что данный рассказ (откидывая мелкие и неудачные изменения в деталях) принадлежит А. С. Грину, Померанцев же его напечатал в «Русской Мысли» как свой.
Коли он его и впрямь слышал от Одарченко, то следовало это тогда же указать (соблюдая нормы элементарной литературной этики). А уж если и нет, – то, когда было раскрыто в прессе, что речь идет о рассказе Грина, так тогда же и опубликовать разъяснение.
Ведь случись мне, случись любому порядочному журналисту, совершить по ошибке, по рассеянности или будучи введенным в обман, плагиат, – каждый из нас так бы и поступил. А уж когда человек ждал 5–6 лет, и потом выступает с уточнениями, – верится с трудом!
С Одарченко-то взятки гладки (даже и не будь он покойником): дружеский фарс; разыграл приятеля, приписав себе чужое сочинение. Да вот, было ли такое в реальности? Вопрос…
Померанцев говорит тут же, что Одарченко часто видел чертей, и иногда пытался их ловить за хвост. Оно бы удивительно, если бы биограф не добавлял: «Одарченко любил выпить, иногда довольно много… пил не только спиртные напитки, но и прописанный ему врачами бром… под конец выпивал по литру в день». Тут уж не то, что чертей: белых слоников увидишь! (Да он и видел; сам рассказывает: «По канату слон идет…»).
В одном из таких припадков, вероятно, он и покончил с собою, отравившись газом.
Впрочем, кто его знает… Вот он в одном стихотворении изображает, как пытался продать душу черту; только тот не взял. Да и сам о себе пишет:
Той дорогой, которой иду,
Я наверное в ад попаду.
Такой путь к газовой трубке в рот запросто приводит!
О творчестве же его, – что скажешь? Настоящие поэты пишут красиво и о красивом; у бесталанных это не получается. Из сих последних иные пытаются иногда писать безобразно и о безобразном; но без дарования и из этого ничего не выходит. Так и у Одарченко.
В части прозы, не следовало бы перепечатывать очерк «Дикий виноград», полный нелепых ляпсусов. Не станем говорить о неверных подробностях дуэли Лермонтова. Но смешно читать, по поводу гребенских казаков: «Еще при Иоанне Грозном приезжали гонцы, уговаривая староверов перейти на левый берег». Раскол возник, как известно, только при Алексее Михайловиче. Еще страннее фраза: «Племен башибузуков на Кавказе больше нет». Да и не было никогда, понятно! Башибузуки, это просто название иррегулярных частей турецкой армии, а не какой-либо отдельной народности.
Странное дело! Словно бы другою рукою вовсе написаны фрагменты незаконченной повести «Детские страхи», печатавшейся когда-то в журнале «Возрождение»: «Псел», «Папоротник», «Рыжики» и «Оборотень». Они занимают примерно 100 страниц из 260; но именно ради них стоит купить всю книжку.
В отличие от стихов, маленькие рассказы эти, – вернее, эпизоды, – подлинно поэтичны и полны очарования, пропитанные тайной и свежестью, загадочностью и трогательностью. Искренне жалеешь невольно, что автор недоработал повесть, которая могла бы с честью занять свое место в эмигрантской, а там и в русской литературе. Элемент жути и мистики приближает тут Одарченко к Гоголю, и через него к Гофману. Но отрывки эти созданы на широком дыхании, безо всякой деланности, в них веет простор русского пейзажа, увиденного и почувствованного неповторимым ощущением юности; и потому они глубоко и пленительно своеобразны.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 31 марта 1984, № 1757, с. 4.
«Город и мир» (Санкт-Петербург, 1991)
Украшением данного сборника произведений в прозе писателей третьей волны является повесть «Двенадцать коллегий» талантливой и остроумной Людмилы Штерн, рисующей академические интриги и бестолочь (сильно утрированные, впрочем, полагаем), царящие на одном из факультетов ЛГУ недавних еще дней.
Марина Рачко («Через не могу») тоже талантлива, но склонна выбирать неприятные темы, вроде воспоминаний о детстве во времена блокады Ленинграда; да и моральные ее оценки довольно-таки сомнительны. Что же до ее наивных восторгов американской сытостью и обилия продуктов в магазинах в Мичигане, – они быстро читателю приедаются до оскомины.
Иосиф Бродский («Путешествие в Стамбул») отталкивает своим брюзгливым снобизмом и неглубокими, вовсе неубедительными историософскими экскурсами. В великом городе, который многих наших писателей, от Сенковского до Леонтьева вдохновил на блестящие поэтические страницы, он ничего не заметил, кроме вони и грязи. И уж вовсе неспособен он оказался разбираться в вопросах, связанных с культурой и историей Турции.
Коротенькие рассказики Сергея Довлатова («Лишний» и «Встретились, поговорили») – пустопорожни.
О прочих участниках книги, как Игорь Ефимов[257], Виктория Платова, Марк Зайчик и Вадим Нечаев[258], вообще не стоит говорить. Объединенные тут их сочинения, можно не сомневаться, канут в Лету, не оставив в литературе заметного следа.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 26 сентября 1992, № 2199, с 2.
Литературный альманах «Метрополь» (Анн-Арбор, 1979)
Литературный альманах «Метрополь» (Анн-Арбор, 1979) есть ложка меду в бочке дегтя; с ложки и начнем. К ней принадлежат превосходные «Страницы из дневника» В. Тростникова[259], резюмирующие те же идеи, что в его книге «Мысли перед рассветом», о бессилии материалистической и атеистической науки объяснить мир и человека: «Естественнонаучная эпоха начала с возведения Человека на пьедестал на место сброшенного оттуда Бога, а кончила тем, что можно было предвидеть с самого начала: затаптыванием Человека в грязь». К положительному отнесем и «Две тетради» П. Кожевникова[260], несмотря на пошловатый натурализм, рисующие неплохих русских юношей и девушек в гадкой советской обстановке. Из стихов всего лучше – И. Лиснянской[261]; и прежде всего одно, начинающееся:
В день Владимира, под воскресенье,
Я зашла в эту церковь случайно,
И опять сквозь невнятное пенье