Проступила вседневная тайна,
и кончающееся:
Богомолка встает на колени
Край иконы целует: Помилуй!
И мелькают грядущего тени
Так, как будто грядущее было…
Но это просто вещи честных и небездарных людей, вне связи с воинствующим авангардизмом, лежащим в основе пухлого тома и занимающимся именно упомянутым Тростниковым втаптыванием Человека в грязь. В виде иллюстрации рекомендуем «Лесбийскую песню» Ю. Алешковского. Безобиднее Ф. Искандер[262]: его «Маленький герой большого секса» – сальный анекдот с провинциальной окраской, а «Возмездие» – пример захолустного блатного ухарства.
Г. Сапгир[263] измывается над вовсе не смешным учением о Третьем Риме и косноязычно перекладывает Катулла на порченый русский язык; это последнее, как и стишки А. Вознесенского[264] о Есенине и Державине, заставляют вспомнить старую истину: живые ослы любят лягать мертвых львов. Грустно видеть в той же компании Ю. Кублановского, поэта классом повыше; его остроты о русских царях скверны; а Пушкин, вопреки ему, знаменит не «Гаврилиадой».
Рецепт построения авангардных рассказов прост и таланта не требует: всыпать сумбура и нелепости и приперчить непристойностями (не важно, что вовсе глупыми!). Хуже, когда Ф. Горенштейн вводит элемент богохульства: псевдонаучные изыскания его персонажа о Христе как о больном шизофренией иудее – верх дурного вкуса. Иные из авторов имеют – или имели – способности; но они их топят в омуте порочного метода (возьмем Б. Вахтина[265], Б. Ахмадулину[266]; более сомнительно отнести ли сюда перехваленного критикой А. Битова[267]). Теоретические статейки авангардистов, – Л. Баткина[268], В. Ракитина[269], М. Розовского, – каракули дикарей, коим понятие культура чуждо и навеки чуждым останется. Перевод В. Аксеновым отрывка из романа Д. Апдайка изумительно неряшлив; мифическая африканская страна Куш почему-то названа Кущей (!), вместо форма пишется униформа…
Не приведи Господь, чтобы русскую литературу заманили на эти кривые, петляющие тропы среди бесплодных, отравленных миазмами полей! Впрочем, вряд ли оно и удастся…
«Голос Зарубежья» (Мюнхен-Сан-Франциско), рубрика «Обзор зарубежной печати», декабрь 1980, № 19, с. 44–47.
Скверные мальчики
Почитал я всерьез знаменитых писателей из новейшей волны, и вижу, сколь ни странно, что они все страдают задержкой в умственном развитии (вещь хорошо знакомая медикам и педагогам): взрослые уже вполне мужчины, а ментально остались подростками лет на 12–13! Инфантильность пробивается у них везде; и увы! в самых отрицательных своих проявлениях…
Нина Воронель верно сказала про Эдичку Лимонова (как типично, что он упорно себя называет детским, уменьшительным именем!), что он никогда не научился различать между гостиной и уборной. Не очень красивое сравнение; но, надо признать, чрезвычайно меткое!
Кто из нас не встречал глупых мальчишек, которым представляется, будто надо все время и погромче говорить об известного рода отношениях между мужчинами и женщинами, которые им-то вот только что стали понятными; и что взрослые их исключают из своих секретов, избегая таких бесед? А те, на самом деле, знают, что есть другие не менее важные вопросы, и что на данные темы вслух рассуждать неудобно, чтобы не создавались неловкие, тягостные положения. Да хочется часто таким юным хулиганам и скандализовать окружающих, упоминая о всяких других физиологических отправлениях, там, где это неуместно и недопустимо.
Конечно, у хорошо воспитанных детей, в семьях со здоровыми традициями, и у тех, у кого от природы характер уравновешенный, переходный период минует быстро и безболезненно. Зато уж у более или менее порочных и испорченных он зачастую ведет ко вредным эксцессам.
Умные отец и мать вовремя объяснят детям, как себя надлежит вести, чего нельзя делать, что не подобает произносить публично. Но что же и спрашивать, например, с В. Максимова, который о себе рассказывает (чуть ли не хвастаясь! а чем бы тут?), что вырос среди беспризорных. Вероятно, не получив ребенком нормальных радостей, свойственных возрасту, он и стремится непрестанно перенестись душою обратно, к ранним своим годам. От того мы у него и наблюдаем те же причуды, как и у Лимонова. Если самого себя он и не именует Владиком, то уж своих сотрудников регулярно (в печати!) называет Наташа[270], Вика[271] и т. п. Что, впрочем, ему не помешало, по первому же поводу, с Викой поссориться, и того из своего журнала прогнать (о чем шумно толковалось на всю эмиграцию).
Сам этот Вика, Некрасов, вовсе уж не молодой, тоже пытающийся постоянно в мечтах вернуться в райские долины миновавшего детства, попав на Запад, изо всего увиденного, больше всего увлекся… комиксами. Тогда как у всех нас, как правило, эти глупейшие книжки в картинках, служащие не просвещению, а отуплению европейской и американской детворы, вызывают живейшее раздражение!
Если бы все эти люди остались в СССР, и их там заключили бы в психиатрические больницы, мы бы, без сомнения, охали по поводу возмутительной расправы над инакомыслящими. А ведь, положа руку на сердце, нельзя не согласиться, что данные индивидуумы и впрямь остро нуждаются в лечении! Патологические комплексы ненормально возбужденного эротизма, мании преследования, перемежающейся с манией величия и подспудным, тщательно скрываемым, сознанием собственной неполноценности, так и кидаются у них во всем в глаза.
Перебранка между «Континентом», «Синтаксисом» и «Русской Мыслью», при каковой мы принуждены сейчас без малейшего удовольствия присутствовать, принимает вид извращенной игры, где элементы ненормального и истеричного все явственнее и все противнее выплывают на поверхность.
Синявский, один из главных зачинщиков и распорядителей сей некрасивой забавы, – безусловно, человек с сильно расстроенной психикой (у него доминируют, в курьезном сочетании, агрессивность и одновременное ощущение неискупимой вины перед обществом). Помимо половых отклонений, у него отчетливо находит свое выражение и иной, тоже подросточный комплекс: потребность передразнивать и высмеивать старших, то есть родителей, учителей, любое начальство. В наши дни специалисты признают, что сходным недугом был поражен Маяковский, всю жизнь чувствовавший себя несовершеннолетним, маленьким среди больших; чем и обуславливались его наивные попытки эпатировать читателей и слушателей. У Синявского же его устремления к уничтожению и поруганию направлены прежде всего на великих писателей (за то, что их уровень таланта и искусства для него недосягаем?). Чем незыблемее и бесспорнее их авторитет, с тем большим неистовством он их и атакует.
Не удовлетворяясь, однако, этим, он жадно ищет: какую бы еще ценность можно ниспровергнуть, с грохотом и на всеобщий соблазн? И нашел: родину! Отсюда все мерзости, изрыгаемые им против России.
Весьма многозначительно: родина есть символ матери; эдиповский комплекс навыворот! Впрочем, поношения Пушкина и, особенно, Гоголя не суть ли проявления того же комплекса в прямом и обычном виде? Для всякого русского писателя они как бы отцы…
На Бога Синявский тоже зол; да беда в том, что богоборчеством в нашем нынешнем мире уже столько занимались, что оно превратилось в стертую монету, в набор словесных клише; на этом карьеры себе не сделаешь.
Но мы, куда же зашли мы, если творим себе кумиров из очевидных и несомненных неврастеников, без пяти минут душевнобольных? И каких еще! Недоразвитых, преждевременно остановившихся в моральном и психическом росте, в сущности, вовсе необразованных, и уж во всяком случае невоспитанных (эти последние определения, в частности, категорически возвещались в печати о Максимове, – его ближайшими друзьями!).
Уж поистине – голые короли! Нужна необычайная мощь воображения, чтобы на их невзрачных телесах усмотреть какие-то лучезарные и пленительные одежды. И чему такие личности способны нас научить?
Они бы нуждались в суровом и твердом врачебном режиме. Хотя, впрочем, практика показывает, что отцовский ремень, в семьях у простых людей, делал чудеса в смысле исправления неудачных сыновей. А уж слава есть самое что ни на есть вредное для их слабых голов и расшатанной нервной системы…
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 5 мая 1984 года, № 1762, с. 2.
С. Довлатов, «Представление» (Нью-Йорк, 1987)
Книжка содержит три рассказа. Первый, «Лишний», переносит нас в удушливую атмосферу морально разлагающихся окололитературных подсоветских диссидентов-образованцев. Унылое пьянство, безрадостный разврат и полная духовная опустошенность; эти люди против советского строя не потому, чтобы у них были иные убеждения: у них просто нету никаких убеждений. Общее ощущение от них – помойная свалка истинно лишних субъектов; лишних для любого общества и любого государства.
Не веселее и второй рассказ, «Дорога в новую квартиру». Только тут на сцену выведены уже не интеллигенты или хотя бы полуинтеллигенты, а мещане, у которых других интересов, кроме узко бытовых, вообще не имеется.
Несколько содержательнее последний рассказ, «Представление», с действием на фоне концлагеря, где сам повествователь служит охранником (если это не фантазия, а реальная биографическая деталь, то она, конечно, отнюдь не делает чести писателю!).
Общая картина – серая и, естественно мрачная. Не улучшают никак дела введенные сюда элементы грубой похабщины (см., например, стр. 70). Но тут пробиваются и куски правды о чувствах и настроениях русского народа, не лишенные ценности, тем