Попробовал он молоденькой девушке, трамвайной кондукторше, рассказать сальный анекдот (про Канта; дался советским образованцам Кант! который никак уже развратником не был…), и: «Я засмеялся один. Вагоновожатая сидела вся пунцовая. Возмущенная до глубины души: "У вас всех только одно на уме!". Две студентки, которым oн проповедует принципы голого аморализма (очевидно, это его призвание!), «переглянулись и до слез зарделись». А одна даже уронила на пол тарелку, которую в тот момент мыла.
Простой деревенский парень, по кличке Колик, которого Kapaeв надменно считает дураком, вспоминает, как при нем однажды хулиганы стали бить проститутку, а он полез защищать, в результате чего сам жестоко пострадал: «Я еще с детства такой ненормальный был. Как вижу, что слабое, значит, мучить начинают, так у меня сердце разрывается».
То-то и оно. Чекист Караев, политический мертвец и нравственный импотент, одно, а русский народ – другое. И вот он под пером Юрьенена (и, кажется, вопреки воле того!) за себя заступиться сумел. А уж старуха Пекла из белорусской пущи – та и вовсе солженицынская Матрена (не зря Колик ее и называет святою).
Не только в области морали. Даже и – в политике. Например, кинематографщик Никита мечтает о новом монархе, который бы поставил крест на дохлой идеологии и привел бы к возрождению новой тысячелетней Империи Великорусской. Да предоставим ему слово: «Кем и предназначено нам было стать! Сверхнародом! Творцом своей судьбы, а не навозом, в который обратили нас враги России и Белого Царя! Исторически, Россия созидалась как империя многонациоанальная. И я не думаю, чтобы монголам, не говоря уж о наших азиатах, захочется отпадать в сферу Пекина».
А упомянутый выше Колик спрашивает у Караева: «Где наш царь, скажи мне?» – «Какой царь?» – «Русский наш. Помазанник Божий». – Я посмотрел на него сверху вниз, а потом ответил: «Романова Николая Александровича большевики убили. Вместе с Анной Федоровной (sic), супругой и детьми их». – Он помолчал: «Не знаю, верно ли, но люди говорят, что будто бы в Испании»… Тут их разговор прерывается.
В общем, – как с Валаамом: хотел проклясть, а благословил! Такова уж участь писателя (особенно талантливого): даже служа ложным убеждениям, он обречен говорить правду. Итак, мы видим живые силы России, которые рвутся из пут, которые растут и крепнут в страданиях… Доколе, о Господи?
Сам Караев иной раз высказывает дельные мысли; к примеру, характеризуя Запад: «Что такое для них политэмигрант из России? Контра. "Реак"[273]! Ты не поверишь, но «антикоммунист» там слово еще более ругательное, чем здесь… А шагреневая кожа этой самой Европы прямо-таки кукожится под твоими ногами от нестерпимого позора за свое капиталистическое существование». Определенные круги Запада и впрямь таковы. Но почему фиксировать внимание именно на них и только на них?
Впрочем, Караев и добавляет, что он, в частности, русскую доновейшую эмиграцию, в побывки за границей, всячески избегал.
Верна и другая мысль Кирилла: «О Сатане. Близком, как никогда, к осуществлению своей программы по низведению всего живого к небытию».
Вопрос только в том: на чьей мы стороне? Если на стороне Бога, то с Никитой, с Коликом, с Пеклой, тем святым и чистым, что на нашей родине сохранилось или возродилось, и с близкими им по духу людьми доброй воли по всему миру: если на стороне Диавола, то с Караевым и с западными леваками, стремящимися «скопом в небытие».
Выбор принадлежит нам.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 13 февраля 1988, № 1959, с. 2.
Зловонная литература
Как говорится в известном анекдоте: «Кому это нужно, и кто это выдержит?» Вопрос напрашивается, когда читаешь продукцию вроде отрывка С. Юрьенена «Белый раб» («Стрелец» № 3 за 1991 г.) или роман Вик. Ерофеева «Русская красавица». Это творчество нельзя, строго говоря, назвать ни эротикой, ни даже порнографией. Оно не может ничье воображение возбуждать: оно вызывает только отвращение.
Заметим, что Юрьенен прежде был талантлив; Ерофеев вряд ли когда-нибудь. Но на избранном ими пути всякое литературное дарование неизбежно и быстро выветривается. Герой Юрьенена, новейший эмигрант, ставший модным писателем, странствует по кабакам и публичным домам Европы, накачивая себя алкоголем «перед тем, как предаться рвоте».
Зачем, собственно говоря? Блуд, которому он тоже предается и который он внимательно созерцает, – такой же безрадостный (и описан со всеми тошнотворными подробностями и употреблением самых безобразных слов). Юрьенен упоминает роман Сартра «La nausée». Вот уж подлинно: чувство тошноты – главное, если не единственное, которое испытываешь при чтении.
Напрашивается мысль, что у первой и у второй русской эмиграции были совсем иные проблемы! Впрочем, сомневаемся, многие ли из третьей имеют средства и желание развлекаться на тот – в сущности самоубийственный – манер, как юрьененовский Алексей.
Мелькает мысль: неужели он ничего более интересного не нашел в Европе?! Впрочем, конечно, на вкус и на цвет товарища нет… Забавно, – отметим мимоходом, – то наивное хвастовство, с которым автор щеголяет знанием жаргона левых интеллектуалов, всяческих битников и хиппи. Давая почему-то французские фразы то латинскими буквами, то кириллицей.
Произведение Ерофеева (оно – на фоне нынешней подсоветской жизни) не станем уж и разбирать. Мы уже сказали: примерно то же самое, что и у Юрьенена, только – вполне бездарно.
Что поражает: находятся, значит, охотники на подобное чтиво! Не то диво, что его издают (в нашем теперешнем мире все, что служит делу зла и порока, не имеет недостатка в мощных покровителях), но откуда берется публика? Единственное объяснение, приходящее нам в голову, есть следующее: масса населения в «бывшем СССР» еще не привыкла к тому, чтобы похабные слова употреблялись в печати, и чтобы картины извращения и всяческой мерзости рисовались с предельной откровенностью в литературных произведениях. В силу чего и читает авторов данного типа – с изумлением и, пока еще, с любопытством.
Но любопытство это быстро слабеет и популярность неопорнографов день ото дня падает. Скоро их профессия сделается невыгодной.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Миражи современности», 11 февраля 1995, № 2322, с. 2.
Проблема национализма
Сейчас, по ряду причин, – их было бы долго разбирать; заметим, что они объясняют, но не извиняют происходящее, – в русской эмиграции пошел в ход антисемитизм, доходящий до прославления Гитлера. Нужно учесть, что крайний, доведенный до предела антисемитизм неизменно упирается в абсурд: в отрицании христианства как якобы религии еврейского происхождения. А это уже для верующих людей – прямое кощунство. Но даже и оставляя данный пункт в стороне, несомненно, что христианство, и в частности православие, настолько вошло в быт и пронизало собою историю и психологию русского народа, что, если их отринуть, поколеблются все наши устои.
Кроме того, чем же было бы их заменить? От бесплодного и разлагающего атеизма наш народ устал, и к нему охладел. Да он и есть сила, стоящая целиком на стороне большевиков. А восстанавливать какую-либо древнеславянскую религию, на манер того как национал-социалисты пытались возродить культ Вотана, явилось бы чистым безумием. Конечно, мыслим антисемитизм без крайностей, сводящийся к еврейским анекдотам и бытовому отталкиванию от евреев. Но он и менее одиозен и, одновременно, лишен политического значения. Впрочем, ненависть к какому бы то ни было народу в целом идет вразрез христианскому учению, гласящему, что все люди – братья.
Помимо уже антисемитизма, любой крайний национализм, и уж конечно то, что именуют шовинизмом, – радикально непригоден для России. Если в какой-нибудь стране с однородным, в основном, населением, он может сплачивать жителей, – как мы видели в Германии (впрочем, с печальным конечным результатом), то в России, стране с необъятной территорией и с населением, различающимся языком, расой и верой, он бы неизбежно вызвал взрыв Империи изнутри (вот о каком и мечтает небезызвестная Элен Каррер д’Анкосс), и стал бы силой не центростремительной, а центробежной.
Нам нужен всероссийский патриотизм, а крайний национализм такой роли играть не может. За исключением разве что случая если мы будем исходить из понятия общероссийской нации, и национализм трактовать как верность объединяющему ее государству.
Любовь к своему народу есть чувство прекрасное и законное, как равно готовность его защищать и гордость его достижениями. Но такая любовь предусматривает уважение к аналогичным чувствам у любого другого народа, в особенности же у народов, входящих в состав Российской Империи. Национальная же гордыня и самопревозношение только и могут иметь скверные последствия, внутри и вне России, делая нас всем ненавистными. Опять-таки, мы ведь наблюдаем, куда пришли немцы в попытках самовозвышения.
Странно и грустно, если всерьез надо делать подобные предостережения! Ибо извечно русское племя отличалось высокой терпимостью и умением мирно ладить с иными народностями, с которыми вступало в сожительство (на поле брани, мы умели давать врагам отпор, но к разбитым врагам относились человечно).
Это как раз наши противники и ненавистники – взвесим сей факт, как должно! – нам подкидывают якобы желание русифицировать или истребить все включенные в рамки империи национальности. На деле, монархи наши и наша администрация никогда себе таких целей не ставила. Если этакие задачи возникали в умах экзальтированных мечтателей, вроде Пестеля и других декабристов, то ведь речь и идет о людях, стоявших вне правительственной системы и вне монархического мировоззрения.
Что же до истребления, то – кого мы истребили? Все исторически известные народности в пределах России сохранились, и даже умножились. Если же в отдаленные времена часть финских племен, исконных обитателей нашей земли, слились с великороссами, то нет никаких свидетельств о войне или насилии; данный процесс протекал, видимо, стихийно и добровольно.