Свои политические взгляды князь Сергей определяет как либеральный монархизм. Формулировка правильная, если придавать слову либеральный самый его положительный смысл.
Он с горечью наблюдает ошибки правительства и горячо сочувствует столыпинским реформам. Отречение Николая Второго он воспринимает как трагедию. На мгновение он даже порывается просить у Царя аудиенцию, когда тот прибывает во Псков, где работает. Жаль, может быть, что он не попробовал…
Увидев издали «неясную фигуру в военной форме» в окне царского вагона, он думает: «Если это Государь, пусть он почувствует, что вокруг него есть преданные ему люди». Как не вспомнить тут солженицынского Нечволодова!
Свою преданность Трубецкой сполна доказал, участвуя затем в антисоветских заговорах, со спокойным мужеством рискуя многократно жизнью за святое дело, стойко перенося заключение и допросы. Тут уж вспоминаешь скорее о Гумилеве, погибшем в пылу такой же деятельности.
В одном месте, там, где речь еще о Первой мировой войне, мы находим следующее размышление: «Я пришел к определенному убеждению, которое на первый взгляд может показаться странным, что военное мужество у людей встречается гораздо чаще, чем гражданское. Видел я и очень храбрых военных, которым не хватало гражданского мужества даже там, где, казалось бы, его и не так много требовалось…»
Как актуально сии слова звучат, если мы обратим мысли к большевицкой России и к событиям последней мировой войны!
Что до Трубецкого, у него-то, без сомнения, нашелся в душе богатый запас и военного, и гражданского мужества. Вот почему его записки составляют отрадное и поистине поучительное чтение.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 28 апреля 1990, № 2073, с. 2.
Н. Савич, «Воспоминания» (СПб., 1993)
Первая половина книги посвящена описанию работы автора[363] в Государственной Думе и склок и интриг этого мертворожденного учреждения. Интереснее вторая часть, где рисуется его участие в Белом движении, сперва у Деникина, затем у Врангеля.
Он проницательно отмечает, что психология Деникина определялась ненавистью к Романовым, в которой тот был неколебим. Сам Савич, к его чести, защищал в тот период монархическую идею; увы! безуспешно…
Картина внутренней борьбы, расколов и ссор среди белых оставляет угнетающее впечатление. Роль всяческих «демократов», кадетов, эсеров и т. п. выступает в самом зловещем виде.
Выпишем отрывок, посвященный этим настроениям. Вот как обстояло дело при Деникине:
«Среди его окружения были лица левокадетского настроения. Они, конечно, предпочли бы установление республиканского строя, а в случае неизбежности возвращения к монархическому образу правления склонялись в сторону бонапартизма. Уж очень они, воспитанные на левокадетской прессе, привыкли ненавидеть старый строй, так тесно связанный с династией Романовых. Люди этого лагеря принципиально не выносят возражений против их утверждений о бездарности этой династии. Их приводит в раж, когда им указывают на бесспорный факт: за 300 лет правления этой династии Россия из маленького варварского полуазиатского государства, лишенного морей и не имеющего никакого международного веса, стала империей, раскинувшейся на шестой части земной суши, имевшей выходы на четыре моря, вставшей на путь прочного усвоения европейской культуры, почти закончившей объединение русского народа и ставшей крупнейшим фактором европейского равновесия. Из государства с несколькими миллионами жителей Россия стала страной, населенной 170 миллионами. Из страны, где народ не имел ни своей литературы, ни даже своего литературного языка, она стала нацией, которая дала миру великолепную оригинальную литературу, внесла крупный вклад в международную сокровищницу музыки, науки, техники. Все эти крупные успехи говорят не об одной бездарности».
Комментарии к данным запискам, в частности «Биографический справочник» в конце их, составлены крайне небрежно и неряшливо.
Казалось бы, нужны тогда разъяснения обо всех упоминаемых лицах; но этого и в помине нет. А по какому принципу отобраны заслуживающие включения? Ломаешь себе голову…
Если по значению в истории, – почему опущены министр Кассо[364], генерал Хабалов[365], Шульгин, Краснов и многие другие? Правда, о них Савич говорит вскользь. Но если дело в этом, почему исключены люди как Демченко, Фенин[366], Бернацкий[367], которые в тексте воспоминаний занимают целые страницы?
С теми, кто в список попал, тоже наблюдаются странности. Вот один из образцов: «Марков (2-й) Николай Евгеньевич[368] (1866 – конец 20-х годов XX века)… 22 апреля 1945 умер в Висбадене». 1945-й год, это, вроде бы, не «конец 20-х»?
Или «Вырубова Анна Александровна[369]… в 1920 бежала в Финляндию…» Тогда как в другом месте сказано, будто ее выслали за границу.
Тогда как о других неизменно упоминается «был в эмиграции», о депутате Государственной Думы С. Т. Варун-Секрете[370] мы читаем только «(1868-?)». Он, между тем, жил в Париже, участвовал в политической жизни, был близок к видному конституционному монархисту Е. А. Ефимовскому. Я лично его встречал на собраниях; затруднюсь сказать, то ли в конце 40-х, то ли в начале 50-х годов. Вероятно, совсем бы не трудно уточнить.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 20 августа 1994, № 2297, с. 2.
Е. Сайн-Витгенштейн, «Дневник» (Париж, 1986)
Написанные прекрасным русским языком и с явным литературным талантом, хотя абсолютно непритязательные и сугубо интимные записки светлейшей княжны Сайн-Витгенштейн охватывают напряженную эпоху (1914–1919) и тем более интересны, что их составительница смотрит на вещи здравым взглядом, несмотря на неизбежные у нее, в качестве современницы событий, сомнения и колебания, свойственные тогдашнему культурному обществу. Например, будучи последовательной монархисткой, она тем не менее питала какой-то срок иллюзии о честности и благих намерениях Керенского. (Кстати, отметим, что вот уже в те годы она многократно употребляет слово монархизм, которые некоторые считают теперь уродливым и недавним новообразованием).
С другой стороны, для нас сейчас даже странны ее преданность и верность интересам союзников и искреннее сокрушение, что Россия, выходя из войны, обманывает их доверие. Удивляет и ее горячая враждебность к немцам и австрийцам, самые рожи которых ей нестерпимо видеть на русской земле. Сама же она, и вся ее семья, несмотря на германское происхождение (их предок поступил на русскую службу в 1762 году), целиком ощущают себя русскими патриотами, и иного подхода к вещам себе даже и не представляют. К концу «Дневника», Екатерина Николаевна начинает, однако, разгадывать подлинный лик держав Согласия, которые ничем не намерены помочь России, хотя и не прочь бы ее между собой поделить и по мере возможности ограбить.
Большую часть обхватываемого в книге периода семья Сайн-Витгенштейнов (родители, три дочери и их два брата) провела в своем поместье Бронницы близ Могилева Подольского или в самом этом городе; оттуда, в конце концов, через Днестр, они перебрались не без значительных трудностей в Румынию. Наблюдая украинских сепаратистов, юная княжна приходит к справедливым, но печальным о них заключениям:
«Еще до войны… знаменитый "украинский вопрос"… не мог не интересовать нас. Выдуманное австрийской дипломатией движение, которое тогда называлось "мазепинством" и которое имело много приверженцев в Галиции, тогда не возбуждало особенного беспокойства в России… Так думали только австрийские агенты».
В другом месте, одобряя статьи В. Шульгина в «Киевлянине», она комментирует: «Живя в столице Украины, он не боялся выводить на чистую воду проделки Грушевского[371] и др.».
С первых лет революции, 18-летняя девушка превосходно поняла ее сущность: «Россия соскочила с рельс 27 февраля и остановится только тогда, когда упадет до самого низа откоса».
И, обращаясь ко Временному правительству, она добавляет: «Из сброда предателей и дезертиров вы не сделаете опять былую, великую духом русскую армию, которая славилась в течение столетий; вы не вытравите из нее пропаганду большевиков… Вы не сделаете из крестьянина, ставшего бессовестным работником, прежнего честного работника. И тут большевики успели сделать свое дело: сказать крестьянам: "Бери, что не твое, грабь награбленное, ты единственный человек, который имеет право жить, бери добро других, оно будет твое, а их самих вешай и жги… Может ли рабочий, привыкший теперь быть правителем России, привыкший проводить время только на митингах и в вооруженных манифестациях и получать за это интересное времяпровождение большие суммы русских и немецких денег, может ли этот развращенный рабочий стать идейным и хорошим человеком?.. Теперь если что-нибудь спасет Россию, это будет та контрреволюция, та реакция, против которой вы предостерегаете граждан, не замечая, что вы предостерегаете их против вас самих».
Событие в целом рисуется автору «Дневника» так: «То, что сейчас происходит – ужасно… Но зачем искать кого-то одного виноватого? Надо храбро признаться, что виноваты все вместе или никто. Конечно, большевики бесспорно виноваты в том, что, будучи подкупленными, развращали своей пропагандой армию и крестьян; виноваты и солдаты, что, спасая собственную шкуру, бежали со своих позиций и убивали офицеров, которые старались остановить это бегство; виноваты и рабочие, которые ничего не делали для обороны страны, поглощали ее денежные средства; виноваты и крестьяне, не желающие давать хлеб городам и армии; виноваты и железнодорожники, и торговцы, и промышленники. Виноваты и разные политические организации, и политические партии».