Порою она возвышается до уровня пророчества: «То, чем Россия гордилась веками, в один день было разрушено варварскими руками озверевших солдат. Зачем теперь культура, памятники старины? Зачем собор, где короновались все русские цари? Россия гибнет. Ее топят в грязи и крови ее же сыновья. Какое чудо воскресит дух народа? Какое чудо заставит его опомниться и спасти то, что он же и погубил? Нет, это сделает не чудо, потому что русский народ не достоин его, а это сделает великая нужда и горе… Только слезами горючими да морем крови смоется тот позор, которым покрыла себя Россия! Я, которая верила, что русский народ получит награду за свое долголетнее страдание, теперь начинаю думать: достоин ли этой награды тот народ… для которого нет ни Бога, ни чего-либо святого? Может быть, он когда-нибудь и получит эту награду, но раньше он тяжело искупит свои преступления».
Магия повествования принуждает нас, с первых страниц до последних, с живыми любопытством и сочувствием следить за приключениями, размышлениями и переживаниями автора, ее отца с матерью, ее сестер и братьев. Их всех ждала за рубежом, – где они оказались в числе первых ласточек русской эмиграции, различная судьба, кратко изложенная в эпилоге. Катя, с которой мы ближе всего знакомимся через ее рассказ, дожила до преклонных лет и умерла в 1983 году в Вене как графиня Разумовская, мать многочисленных детей и бабушка, окруженная внуками и внучками.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 21 июня 1986, № 1873, с. 3.
Они и мы
Книжка Родиона Акульшина[372] «Проклятая должность» издана в Москве в 1927 году, когда еще существовала некоторая свобода печати. Только этим можно объяснить правду о страданиях деревни, которую он в ней протаскивает (а худшие страдания ожидали народ еще впереди, с коллективизацией!).
Например: «Везде и всюду, – в деревнях и в поселках, в глухих городах и столицах, – рабочие и крестьяне, главным образом крестьяне, учителя, доктора, милиционеры, провинциальные партийцы, в поездах и на пароходах, за отдыхом и на съездах, все и всегда помнят о том, что есть в нашей республике они и мы. Они – это власть, которая только берет налоги и мало платит жалования, мы – это скверно живущие, вечно жалующиеся».
Или вот: «В школе ищут главным образом не света, а облегчения, освобождения от «проклятой крестьянской должности». На мои вопросы, почему не учили детей раньше, крестьяне отвечают: «Прежде жить было полегче, без учения было возможно». Не удивительно, что Акульшин, как известно, эмигрировал с нашей второй волной, сотрудничал долгие годы в зарубежной печати под именем Родиона Березова, и умер, не вернувшись на родину.
С ним, между прочим, связан инцидент, когда американцы, узнав, по его неосторожности, что он – бывший подсоветский, хотели его выслать из США: некоторое предварение позорного дела Самарина, разыгравшегося в наши дни. В ту пору старая эмиграция еще не была столь обескуражена и деморализована как теперь, и она Акульшина отстояла. Отсюда пошло глумливое название березовская болезнь, применявшееся к новым эмигрантам, принужденным скрывать свое прошлое. Ирония ужасно мало уместная: будущее показало, что откровенность с Западом с нашей стороны была, да и осталась, увы, посейчас неуместна.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Среди книг», 21 апреля 1990, № 2072, с. 4.
Н. Краснов, «Незабываемое» (Москва, 2002)
Это – одна из книг, которые эмиграция давно знает; прочла много лет тому назад. Но для России она – новость; вот только теперь издана там…
С точки зрения предмета, можно бы книгу разделить на три части. Первая, – и, пожалуй, самая интересная, – рассказывает о чудовищном злодеянии английского правительства и командования английской армии: о выдаче казаков в Лиенце.
История Британии полна грязи и крови, – вероятно хуже, чем любой иной из европейских держав, – и все же мало в ней (а то и вовсе нету), – другого столь позорного преступления.
Зато и нашумело оно, и стало известным, больше, чем все остальные, не менее ужасные выдачи, – власовцев, горцев, остовцев и т. п. Ибо было совершено открыто и на широкую ногу, с применением оружия, против множества людей, притом включая женщин и детей; да еще и с явным нарушением международных правил, с которыми обычно даже в эти черные годы считались (как передача чекистам старых эмигрантов и даже граждан западных государств).
Н. Краснов[373], вместе с его великим дедом, со своим отцом и другими вождями истребляемой группы, включая Шкуро[374] и Келеч-Гирея[375], не увидели массовой расправы: они входили в состав офицеров, приглашенных якобы на конференцию к генералу Александеру[376] и предательски отправленных в лапы Советам.
Можно только пожалеть об их наивном доверии к англичанам; хотя, вероятно, им бы все равно не удалось спастись (кроме самого молодого Николая Краснова, по крайней мере).
Дальше идет рассказ о тюрьмах и о концлагере. Но эти мытарства нам не новы и были уже хорошо известны даже при первой публикации «Незабываемого», в 1957 году; до него все уже описал Солоневич, да и не он один.
Положим, тут речь идет о другом времени. Притом, о том же времени, какое позже описал Солженицын; даже те же названия лагерей появляются. Любопытно, что сам Солженицын думает об этом своем ближайшем предшественнике?
Но какая разница сказалась в приеме со стороны западного мира! На Краснова никто в нем и внимания не обратил; тогда как Солженицын имел огромный, грандиозный резонанс.
Последняя часть, – к сожалению, слишком краткая, – говорит о выходе из лагеря и об отъезде за границу (о дальнейшем – почти ничего).
Из примечаний мы узнаем, что Краснову недолго довелось пользоваться свободой, – с 1955 по 1959 год только, – в котором его постигла смерть.
О смерти глухо намекается в примечаниях, что она, может быть, и не была вполне естественной (понятно, что большевики не предвидели его литературной деятельности, им отнюдь не полезной). Жаль, что не подробней, – очень много таких смертей антикоммунистов за границей нуждались бы в подробном расследовании!
Сделаем еще одно замечание. Краснов сообщает, что в лагерях были представлены не только все народы России, но и масса иностранных государств. Так, он сперва сидел, еще в тюрьме, в одной камере с пленными румыном и испанцем из Голубой дивизии, которые оба к нему относились по-дружески и во многом помогали. Но он, в дальнейшем, говорит главным образом о русских, о которых мы знаем много, а вот об иностранцах – лишь мимоходом. А эта тема заслуживала бы разбора.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 21 июня 2003, № 2736, с. 5.
Б. Ефимовский, «Встречи на жизненном пути» и «Статьи» (Париж, 1994)
Сколько воспоминаний пробуждают во мне эти две книги, изданные дочерью Евгения Амвросиевича Ефимовского, в знак ее преданности памяти отца!
Париж после Второй мировой войны, где орудовали советские репатриационные миссии в тесном контакте с «советскими патриотами» из рядов старой эмиграции… Царство ужаса, которое многих из нашей второй эмиграции запугало и сломило навсегда… Во мне ситуация вызывала иные чувства: дать отпор во что бы то ни стало! Продолжать борьбу, которую вела РОА и которая была продолжением Белого движения…
Так я нашел дорогу в журнал «Свободный Голос» С. П. Мельгунова. Мельгунов был одним из немногих в тот период людей, не сдававшихся перед лицом торжествующего большевизма. Естественно, вокруг него сплачивались сотрудники разных взглядов, лишь бы антикоммунистических, в том числе и из нашей новой эмиграции. Но его журнал не мог меня полностью удовлетворить. Мельгунова я любил и уважал; но он был по взглядам народный социалист; и, хуже того, по мере успеха его печатного органа, к нему стали примыкать социалисты более левого направления, идеология которых мне являлась уж и вовсе чуждой.
Радостной находкой для меня явился в те дни журнал «Русский путь», издававшийся на пишущей машинке и имевший объем в 15–20 страниц. Нужно было много мужества и самопожертвования, чтобы его издавать. Мне удалось разыскать редактора, которым и был Евгений Амвросиевич, и включиться в его работу. Наши отношения, в целом дружеские, хотя и с конфликтами порой, продлились потом много лет. Они включали наше общее сотрудничество в газете «Русское Воскресение» и в журнале «Возрождение», и в попытках Ефимовского создать собственную газету, оставшихся, увы, безуспешными. А также выступления на несчетном числе собраний, иногда организуемых Евгением Амвросиевичем, иногда другими группировками, случалось – и враждебными.
И вот передо мною сборник его статей, печатавшихся в «Возрождении». Тех, что появлялись в «Русском Воскресении» и в «Русском Пути», тут, к сожалению, нет. Я узнаю в них голос моего старшего товарища и во многом учителя, и ряд сюжетов, о которых доводилось с ним говорить или слушать его разговоры с другими; славянофильство, кадетская партия (в которой он состоял вплоть до момента, когда она отошла от монархизма), проблемы легитимизма, конституционной монархии.
Насчет конституции я с ним не был согласен, в силу чего не вступил в созданный им Союз конституционных монархистов, просуществовавший, впрочем, недолго, и не имевший большого успеха. В моих глазах, подобная группировка вела к расколу общемонархического фронта:
а именно таковой и являлся жизненной необходимостью. Но это расхождение, в основном, не мешало нам понимать друг друга и действовать заодно. Главное у нас было общим: монархические убеждения и верность Великому Князю Владимиру Кирилловичу.
Статьи здесь собраны, как и уточнено в примечаниях, без предварительного плана автора. Что неизбежно породило много повторений и, в целом, некоторую нестройность в изложении. К тому же, Евгений Амвросиевич был по природе прирожденным оратором: на бумаге его мысли уже не имеют того блеска, что с трибуны. Тем не менее, обе книги содержат ценный и интересный материал; для нас и, вероятно, для живущих сейчас в «бывшем СССР».