«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 11 июня 1983, № 1716, с. 2.
Отражения в темном стекле
Русский народ добродушно констатирует: «Гречневая каша сама себя хвалит». Ей-то можно, а вот литераторам – не к лицу; хотя в наши дни не прочь и они. Вот как З. А. Шаховская, которая в своей книжке «Отражения» (Париж, 1975) приложила не только собственную фотографию (почему-то 1940 года) и биографию, библиографию своих сочинений (преимущественно французских) и список орденов, полученных ею от разных иностранных держав (например, за участие в Резистансе), но даже и перечень всех журналов, где она когда-либо сотрудничала. Разумеется, ни един шаг великого человека не должен остаться неизвестен грядущим поколениям…
У этих воспоминаний нет эпиграфа. Мы бы подсказали один, из русского фольклора, для будущих изданий: «Тут он шип пустил по-змеиному». В самом деле, вещи, какие Зинаида Алексеевна находит нужным нам сообщить о своих знакомых, обычно уже покойных русских писателях, поэтах и журналистах, почти сплошь – очень худые: иной раз всего два-три слова, ан глядь – человек прочно замаран. Люди эти, наверное, были и впрямь не безупречные. Только все же: прочтем, что о Ремизове с женой писала Ариадна Тыркова-Вильямс[393] и сравним с версией Шаховской: какая разница!
Там они представали как чудаковатые, забавные, иногда и трудные в обращении, но и интересные; здесь они – определенно плохие, злые, нечестные и глубоко отталкивающие. Ремизов, узнаем мы, «умел использовать знакомых, разжалобить своей беспомощностью, уверить всех, что в житейских делах он ничего не смыслит… возлагал ответственность за свое существование на других». В то же время: «Благодарность… была Ремизову в тягость».
Что до его супруги: «В ней была странная смесь необыкновенной важности с провинциальной жеманностью», а щеки у нее были «сизовато-розовые». Немудрено, что Ремизовы при посещениях Шаховской, случалось, пошептавшись между собою за дверью, ей не отворяли…
Не щадя современников, не упускает эта последняя предлог плохо отозваться и о выдающихся предшественниках. Ремизов ей будто бы рассказывал такое: «Вот идет Василий Васильевич Розанов в ватерклозет, и мы за ним гуськом, и он нам о чем-нибудь половом говорит, двери не закроет, заслушаться можно». Данный эпизод характеризует, бесспорно, не великого мыслителя Розанова, и даже не талантливого писателя Ремизова, а только, и всецело, автора «Отражений».
Бунин, если верить Шаховской, был в нее безумно влюблен и совершал, в результате, всяческие бестактности. Ну… бывает, что крупные художники в жизни проявляют дурной вкус. Проверить-то трудно: времена давние. Но и сейчас Зинаида Алексеевна со смаком вспоминает безобразные грубости, какими угощала старого писателя за его неуклюжие попытки быть галантным.
Так и с другими, по поговорке: всем сестрам по серьгам. С большим одобрением отметили беспристрастно несколько отрадных исключений: ни о Владимире Смоленском, ни о Марине Цветаевой Шаховская гадостей не пишет. И, однако, ведь они, русские патриоты и монархисты, должны были быть ей абсолютно чужды.
Впрочем, с изумлением узнаем, что Шаховская в юности была близка к монархическим кругам, в частности, к имперцам (о которых теперь отзывается ужасно скверно). Однако, если поразмыслить, удивляться не стоит: ренегаты всегда и везде бывали худшими врагами дела, которому изменили.
Отметим, мимоходом, что материала на целую книгу автору явно не хватило и пришлось заполнить оставшееся место письмами, в которых бросается в глаза, что хотя они подписаны иногда известными именами, но содержание их обычно вовсе незначительное (предложение отменить или отложить назначенную встречу и т. п.). Некоторое удивление – как непривычное новшество, – вызывает включение серии писем, под которыми стоят загадочные инициалы: А. А. или Б. О. Что сей сон значит?
Но мы непростительным образом отвлеклись, рассуждая о сюжете и персонажах «Отражений», от личности их автора. Предоставим на этот счет слово самой З. А. Шаховской: «Учившись понемногу "чему-нибудь и как-нибудь", в разных местах, куда история забрасывала мою семью, никакого образования у меня не было».
Самая эта фраза, с ее развязным галлицизмом типа «Подъезжая к станции, у меня слетела шляпа», подтверждает верность высказанного в ней заключения.
Впрочем, если бы и были сомнения, то ведь вот Михаил Осоргин[394], которому Шаховская когда-то послала рассказ, честно ее предупредил, что там встретил «совсем неправильные (нерусские) выражения… которые очень портят впечатление».
Да оно для всякого грамотного человека очевидно: с русской грамматикой у З. А. Шаховской обстоит неладно (о более сложных аспектах языка – не будем уж и разговор начинать).
Зачем же она все-таки пишет по-русски, с преизобилием ошибок, часто комичных, и в неряшливом, почти макароническом стиле? Лучше бы ей было пользоваться исключительно французским языком, каковой она, видимо, выучила довольно основательно, в отличие or русского.
А уж что она, с такими данными, занимает пост редактора русской газеты, – свидетельствует о большой смелости, или, выражаясь точнее, о том свойстве, которое именуется «неглиже с отвагой».
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 21 октября 1975, № 1338, с. 1.
Правда поневоле
Мемуары обычно делятся на две части: ту, где автор говорит о себе, и ту, где он рассказывает о событиях, которых свидетелем Господь его поставил.
Автобиографический элемент в книге А. Краснова-Левитина[395] «Лихие годы» (Париж, 1977) показывает, что он затронут эдиповским комплексом. Что и понятно: отец его, по его описанию, был человек нетерпеливый, вспыльчивый, не умевший обращаться с детьми; мальчик первоначально воспитывался у бабушки, позже семья была расколота на два лагеря (дело закончилось разводом родителей). В результате, Краснову хотелось все делать наперекор отцу; его взгляды этим и определились.
Левитин-старший был, видимо, человек порядочный и умный. Узнав о смерти Ленина, он плясал от радости; когда начались партийные чистки, выразил пожелание, чтобы большевики друг друга съели. Впоследствии, царивший в голове у сына ералаш он резюмировал так: «И главное, если бы ты действительно ставил перед собой благородные цели реставрации России, а то ведь одна ерунда… твои христианские социализмы». Впрочем, даже и мать, – левонастроенная интеллигентка, – однажды не выдержала и излила на свое детище «целый поток изречений из Евангелия, доказывая, что христианство несовместимо с социализмом» (cвятая истина!).
И вот: отец являлся убежденным монархистом и особенно преклонялся перед памятью Николая Второго. Сын о монархии судит всегда со злобой (и ему кажется, что иначе и нельзя; он и доводы не трудится приводить) и про последнего царя поминает только худо. Отец, перешедший из иудейства в православие, верил в Бога, но относился индифферентно к формам культа; сын проникся с детства (как сам признается) не столько религиозностью, сколько обрядоверием.
А что такое его «христианский социализм?» В 30-е годы Левитин-младший входил в тайную студенческую группировку троцкистского типа, в программе коей стояло: «Свобода слова, собраний, печати для всех, кроме монархических, фашистских и буржуазных партий».
Господин Краснов-Левитин! Чем вы лучше большевиков? Предложили бы мне в те годы такую программу, – послал бы я составителей к чертовой матушке… Впрочем, о таких вот троцкистах хорошо писал еще И. Л. Солоневич. Надо ли кому объяснять, что под понятие буржуазный что угодно можно подвести? Итак – концлагеря для всех неугодных новым диктаторам… Ну, и, понятно, что Краснов во время гражданской войны в Испании горячо сочувствовал красным. Дважды два – четыре: победи они – ныне вся Европа давно уже стала бы коммунистической.
Чрезвычайно грустно, что повествование, – обстоятельное и с ценными фактическими данными, – о страданиях Церкви в годы 1925–1945, мы слушаем в изложении с позволения сказать христианского социалиста А. Краснова-Левитина, и потому видим событие в кривом зеркале. И все же, в его рассказе много правды.
Немудрено, что он попал к «обновленцам». По характеру Краснов, явно, – гностик, с природной тягой ко всяким мудрованиям и лжеучениям (он и к сектантам забегал: к баптистам, к адвентистам, к «чуриковцам»[396]…). Он и сейчас защищает «обновление»: «Совершенно неверно…. что это движение состояло… из агентов ГПУ». Конечно, нет, но оно было использовано чекистами, как те умеют все, что угодно, использовать. А состояло оно из личностей нередко блестящих, но неуравновешенных, без царька в голове, и других, морально нечистоплотных (иные сочетали оба свойства).
Ученый богослов епископ Антонин (Грановский)[397] водил с собою – включая, и при официальных визитах к начальству! – ручного медведя… Возглавитель «Живой церкви» протопресвитер Владимир Красницкий[398] отличался (по отзыву самого Левитина) «ни с чем не сравнимым цинизмом» и действовал как открытый эмиссар ГПУ… О блестящем ораторе, «митрополите» Александре Введенском[399], бабушка Краснова метко отпечатала: «Да, умный человек, но аферист». Беспринципный, растленный (Краснов сказал) протоиерей Николай Платонов[400] стал под конец жизни профессиональным безбожником… Красницкий называл Грановского «буйнопомешанным», а тот его «иудой»; в обоих оценках имеется зерно истины.
Насколько от них отличны, даже в обрисовке А. Краснова-Левитина, подлинные стоятели за веру! Как, например, епископ Григорий (Лебедев), поддерживавший катакомбную Церковь (умер в 1948 году, отбыв 10-летнее заключение). Вот отрывки из одной его проповеди: «Люди всегда стремятся к раю… Но настоящего рая достигнуть трудно… И вот – уловка Сатаны: этот рай можно, оказывается, достичь легко и просто: надо лишь несколько иначе распределить доходы, сделать всех сытыми – наступит земной рай. Это попытка заменить… подлинное бутафорским». Анатолий Эммануилович, не про ваш ли христианский социализм тут речь?