О своей служебной карьере Давыдов рассказывает кратко и скупо (кроме как о своей неудачной попытке включиться в революцию и организовать в своем имении Саблы, в Крыму, колхоз).
Более значительным, чем все остальное, для проникновения во внутренний мир Давыдова и в двигавшие его действиями мотивы, представляется глава: «Мировой кризис и вольные каменщики». Тут он заботливо оговаривает, что не станет раскрывать тайны масонства профанскому миру (sic); но все же немало любопытного выбалтывает. Обратим внимание на следующие строки:
«Для масонства человек есть грубый, необделанный камень… Обработка этих камней и есть масонское посвящение… Масон преследует далекую цель построения идеального человеческого общества… Нельзя с точностью установить, кому принадлежит авторство формулы "Свобода, Равенство и Братство". Взяли ли эту формулу деятели Французской Революции у французского масонства, к которому многие из них принадлежали, или это масонство переняло ее от Революции… Так или иначе… она носит определенный масонский характер». Страшные тайны скрыты за сиими речами! Спасибо автору, что хоть слегка приподнял перед нами завесу, показывая, кто и что с нами делает….
Особо неприятное впечатление оставляют приклеенные к «Воспоминаниям» описания поездок в СССР уже знакомой нам дочери А. Давыдова, под игривым названием «Мои красные крымские яблоки». Сия дама катается раз за разом в Советский Союз (с мужем; не вполне ясно, одним и тем же, или несколькими разными), где ее хорошо принимают и хорошо угощают (помогает, видимо, ее декабристское происхождение… а может быть, и другое еще?). Богатой туристке в стране победившего социализма неплохо; знание языка еще и облегчает приятное препровождение времени. Страдания народа, уничтожение культуры, чудовищность режима, – все это совершенно вне ее поля зрения, ее не интересует и не касается…
Стыдно читать. Больше всего стыдно за ее пожелание: «Если потом эту книгу издадут в СССР, я буду только рада». Будем надеяться, что данная позорная книга до подсоветского читателя не дойдет. Как никак, имена предков и папы и дочки, – Раевских, Ливенов, Давыдовых, Трубецких, – вписаны в историю России не только соучастием в разного рода тайных обществах (никак не делающим, разумеется, виновным чести…).
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 24 декабря 1983, № 1744, с. 5.
Е. Рачинская, «Калейдоскоп жизни» (Париж, 1990)
Основная часть изящно изданной книжки в 430 страниц – автобиографическая: отрывки из воспоминаний о жизни автора[408], ее семьи и отчасти предков. Почти у каждого из нас, волею судьбы, обычно достаточно бурной, достаточно нашлось бы что рассказать о виденном и испытанном… Но не всякий сумеет свои впечатления изложить живо и интересно, что Е. Рачинской неплохо удалось сделать.
По крайней мере, в той части, где она описывает факты, говорит о быте старой России (со вполне естественной ностальгией!), а затем (почти с не меньшей!) Харбина и русской эмиграции на Дальнем Востоке. Слабее, – ибо грешат поверхностностью, – ее наблюдения об Австралии и об Англии, где ей пришлось позже провести длительный срок. Когда же она переходит к попыткам беллетристического повествования, пытаясь придать своим очеркам форму новеллы, – качество их заметно снижается.
В смысле же сведений о литературной жизни русского Зарубежья в Китае, портретов тамошних поэтов и писателей, о природе этого края и об условиях существования там русской колонии, ее зарисовки представляют значительную ценность.
Отметим, среди прочего, убийственную характеристику, каковую она дает Н. Ильиной[409], репатриировавшейся в СССР, и там пользовавшейся дружбой и доверием Л. Чуковской и А. Ахматовой. Тем она, может быть, импонировала именно в качестве бывшей эмигрантки; но мы-то к таким старым эмигрантам, которые добровольно возвращались на советскую родину, особой симпатии не ощущаем.
Как и многие эмигранты, пережившие японскую оккупацию в Маньчжурии, Рачинская о японцах отзывается резко отрицательно; может статься, и не всегда справедливо.
Зато о приходе Красной Армии и о последующих ужасах рассказано здесь вполне справедливо, и потому страшно: «И вот на глазах у всего мира началась расправа над мирным русским населением Маньчжурии».
Увы! «Но что самое поразительное, союзники, договариваясь с Советами и поручая им – вероятно, в учете их географической близости к Маньчжоу-го – ликвидацию японской власти на территории этого марионеточного государства, ни на одну минуту не задумались над тем, что там проживают десятки тысяч русских, из которых многие активно боролись с большевиками, а также много молодежи, родившейся вне пределов Советского Союза, и политических эмигрантов, которым по всем обычаям и понятиям международного права следовало заранее обеспечить неприкосновенность и полную безопасность».
«Теперь», – грустно продолжает рассказчица, – «когда так хорошо известно, что творилось у союзников под самым носом и как легко ими было допущено вопиющее беззаконие, выдача Советам эмигрантов, белых казаков и их семей, а также бывших русских подданных, в то время уже граждан других государств, охрана которых была их прямым долгом, – все эти рассуждения кажутся смешными и наивными: что уже говорить о каких-то жалких тысячах никому не нужных людей, когда на расправу Сталину были отданы целые государства… Итак, мы неожиданно оказались в мышеловке».
Неприятно только то, что у автора ни слова не нашлось в защиту других выдаваемых – бывших подсоветских. О сих последних она вообще отзывается холодно и враждебно, даже и не пробуя различать между второю и третьею волнами. В ее глазах, жители СССР, все вкупе, суть некоторый второй сорт. Процитируем фразу, где старая эмиграция отчетливо им всем противопоставляется:
«Мир полон русскими австралийцами, русскими американцами, русскими канадцами и немцами – имя им легион – и все они внесли большой и драгоценный вклад в жизнь стран, где они нашли себе вторую родину, в то время как на их русской родине поднялось уже несколько поколений полуинтеллигентов, людей с узким, провинциальным кругозором, живущих вне мощного потока международной культуры, людей, бессмысленно упершихся в совершенно дискредитированное учение немецкого еврея, учение, претендующее на универсальность, но совершенно не подходившее к русским условиям жизни, и в конце концов позорно обанкротившееся на глазах всего мира!»
Такое голословное суждение вряд ли разумно. Впрочем, оно скорее всего родилось из контактов Рачинской с представителями новейшей эмиграции, с которыми ей вместе пришлось работать на лондонском радио, – а они, очевидно, принадлежали к весьма специальной категории людей.
Не лишены интереса приложенные к книге исторические очерки о Смольном институте и о Китайской Восточной железной дороге (в частности, например, о борьбе русских войск с хунхузами).
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика
«Библиография», 7 июля 1990, № 2083, с. 2.
А. Николаев, «Так это было» (1982, printed in Germany)
Автор – сын священника, расстрелянного большевиками. Казалось бы, ненависть к советской власти должна быть у него в крови. Увы! опыт показывает, что часто происходит иначе; отрицание на почве разума и чувства справедливости прочнее, чем чисто эмоциональное. Как ни странно, Николаев впитал в себя как губка все коммунистические трафареты о судьбах России. Человек ограниченный и мало образованный, он, видимо, находил марксистскую логику неопровержимой, а факты даже и не пытался брать под сомнение.
Прежняя Россия, это для него – тирания жестоких царей, сплошная социальная несправедливость, эксплуатация народа капиталистами; октябрьская революция – выражение справедливого гнева масс… Ужасы коллективизации, чисток, концлагерей, по его схеме, очевидно, суть плод позднейших, более или менее случайных ошибок. Впрочем, он сии пункты читателям не объясняет; вероятно, до конца и не додумывает.
Немудрено, что личное его существование во время войны колебалось как листок, несомый ветром. Случайный плен, лагерь для военнопленных, служба в партизанском отряде… Последнее могло бы удивить; но тут он, в сущности, просто искал, как бы сохранить жизнь.
Захваченный снова в плен русскими антипартизанами, поставленный перед выбором, обратно в лагерь или в строй, он становится бойцом на стороне немцев, в одном из формирований еще до Власова, естественно сочувствующем власовскому движению с самого его начала и рвущемся влиться в будущее РОА.
Более удивительно, что его выдвигают на роль пропагандиста! Истинно, слепой вожатый для прозревающих… Опять же, если вдуматься, – дива нет. Чего немцы больше всего боялись, чего они решительно не хотели (по крайней мере, сознательные гитлеровцы), это – воскрешения подлинной, национальной России. Они колебались между антисталинской оппозицией и керенщиной. Отсюда и подсунутая ими Власову абсурдная программа феврализма. Люди как Николаев были для национал-социалистов сущий клад. И, судя по образцам его разговоров с добровольцами, данным в книге, он их доверие целиком и оправдал.
Переброшенный далее со своей частью на Запад, во Францию, он воспользовался случаем присоединиться к маки, и тем достиг своей основной цели, – остаться в живых; а, возможно, и кое-каких житейских благ достиг. Потом – 30 с лишком лет перерыва, до его появления в роли писателя. Перерыв изумительный: во всех начинаниях новой эмиграции после войны он никогда не участвовал и ничем себя не проявлял. Где он был, что делал, для нас остается загадкой.
Со временем, к коммунистическим трафаретам в идеологии Николаева прибавились и некоторые западные (самые худшие из них!): русские – от природы плохой, жестокий народ (испортили хороший коммунизм!). Россию надо расчленить. Такие сумбурные и нелепые представления, понятное дело, не приносили пользы в его работе пропагандистом РОА; да и в наши дни не могут никакой пользы публике принести.