Как всегда бывает, однако, кое-какие элементы правды в его спутанную автобиографию и в изложение плохо оформленных его мыслей все же проникли. Не сам ли он сказал (см. стр. 142), критикуя советскую пропаганду: «Когда немцы под Сталинградом, – Сталин может обещать и монархию». Вот, значит, чего бы народу-то хотелось! И не он ли замечает мимоходом (стр. 172): «На первых порах меня удивляло: как быстро осыпалась вся шелуха, наслоенная десятилетиями советской пропагандой в школе и всюду: фильмами, литературой, песнями». С людей, способных самостоятельно мыслить, осыпалась и совсем. К сожалению, сам Николаев принадлежит к числу тех, в ком эта пропаганда въелась до глубины души; он вдолбленный ему вздор пересмотреть и отринуть не сумел, да, наверное, уж никогда и не сумеет.
Отметим еще как курьез, что ненависть к англичанам за выдачи власовцев он распространяет на весь народ (чего никогда не надо делать): вместо подлинных виновников в правительстве, он ее направляет, – вовсе уж абсурдным образом! – на тех, кто, как лорд Николас Бетелл,[410] эти выдачи разоблачают и хоть чем-то пытаются исправить (например, постановкой памятника жертвам).
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 26 октября 1985, № 1839, с. 3.
Георгий Зотов, «Я побывал на родине»
Действительно хорошая и полезная книга, что, к сожалению, не так уж часто можно сказать о том, что выходит в свет в русском Зарубежье. И хорошо написанная, хотя автор сознательно и умышленно избегает какой бы то ни было литературности. На всех 157 страницах с трудом можно насчитать несколько мало-мальски длинных и сложных фраз. Но эта простота не лишена своего совершенства; язык всегда правилен, ясен и точен.
Этому соответствует и другое достоинство. Автор последовательно не затрагивает политических вопросов, подчеркивает везде, что он избегал заниматься политикой во все время своего более чем годового пребывания в СССР. Когда ему приходится говорить о политической стороне, – a все, кто жил в Советской России, знают, как настойчиво она там вторгается в жизнь каждого, – скажем, рассказывая об отправке людей в концлагеря, о допросах его чекистами, Георгий Зотов говорит об этом безо всякого преувеличения и почти без комментариев. И именно от этого, картина, им рисуемая, делается особенно убедительной и жуткой.
Эта повесть о человеке, который хотел лишь самого скромного счастья, возможности жить и работать спокойно, и которого советский режим принудил бежать, бросив жену и ребенка, о любви к которым он говорит скупо, но так, что она чувствуется во всей своей глубине и силе, наполняет сердце впечатлительного читателя тоской. В памяти встает фраза Гоголя – насколько она лучше применима сейчас, чем в его время! – «Боже, как грустна наша Россия»… Да, грусть, скука, гнет, ощущение давящей безвыходности – вот что вынес из СССР молодой эмигрант, поехавший туда без предубеждения, с готовностью принять и тяжелое, и непривычное, сделать все, чтобы приспособиться к быту незнакомой ему родины.
Можно было бы сказать, что это прекрасный урок для всех, кто поддается искушениям советского рая, слыша о нем из далекой заграницы. Но нет, к этому мы относимся скептически. У всех таких людей, увы, глаза и уши прочно забиты; они сами обманывают себя, стараясь не видеть и не слышать, стараясь выносить из всего только нравящиеся им иллюзии. Для многих из них только личный опыт, такой, какой получил Зотов, может прояснить сознание. А так, «хотя бы и мертвые восстали из гробов и заговорили», они все равно не поверят.
Поэтому его книга полезна только нам, русским антикоммунистам, желающем знать яснее, что делается за железным занавесом, да тем из иностранцев, которые с ней ознакомятся с готовностью сделать объективные выводы.
Случай Георгия Зотова был, впрочем, совсем не такой, как у большинства возвращенцев. Его тянуло не примирение с большевизмом или розовые о нем мечты. Просто, так сложились обстоятельства. После войны, вернувшись во Францию из Германии, он оказался в трудном положении, принужденный жить под чужим именем и не находя себе места в жизни. Его жена была русская, вывезенная немцами из СССР на работу, имевшая родственников дома. Все это толкнуло его на шаг, о котором ему потом пришлось так горько пожалеть. И, очевидно, еще жадное любопытство и желание увидеть правду своими глазами. Он сумел ее увидеть ясно, во всем ансамбле; сумел о ней и рассказать…
Самое лучшее в книге, вполне, впрочем, естественное для Зотова, с его чисто русским характером, это его способность видеть все хорошее в людях, никогда не говорить об испорченности или грехах народа и четко различать систему от ее жертв. Еще по дороге в Россию он встречается с советским военным доктором. Жена Зотова родила в пути девочку: из-за этого и состоялось знакомство. Доктор, почти не зная его, с риском для себя, считает долгом его предупредить:
«Я вас вообще не знаю, но вижу, что вы еще молоды и не имеете достаточно житейского опыта. Я вам сейчас кое-что скажу, и надеюсь, что это останется между нами. Вы были в Германии и знаете, что представляла собой гитлеровская диктатура. Ну, вот… представьте себе, что у нас – то же самое. Нисколько не лучше, а в некотором смысле – гораздо хуже. Не делайте глупостей. Еще не поздно… А потом – может стать поздно». Позже офицер, начальник поезда с возвращенцами, узнав, что Зотов везет с собой ребенка, «тихонько присвистнул»:
«Вот это номер… Едет себе такое существо, и не подозревает, куда его папка с мамкой везут».
И, когда завязывается разговор, говорит ему: «Я не хочу вас пугать, но имейте в виду, что вам будет трудно привыкнуть к нашей жизни. У нас совершенно иначе живется… Как бы вам объяснить? Словом, нужно привыкнуть, а привыкнуть – это трудно». Уже в СССР, где он работает в провинции шофером, сослуживец ему советует: «Ты будь осторожнее и знай, что здесь нужно думать только о себе».
Зотов добавляет: «Я поблагодарил за совет и подумал при этом, что все же здесь думают не только о самих себе – вот, хотя бы этот добрый парень». Но что может доброта и сочувствие людей перед лицом власти? Удача Зотова была в том, что он считался французским гражданином и потому смог вернуться во Францию. Однако, ему пришлось расстаться с женой и дочерью, которых из СССР не выпускали.
Жаль, что его книга охватывает только период его пребывания в России, в 1945-46 году. Было бы интересно, если бы он так же объективно и искренне описал свои детство и молодость во Франции и время, проведенное в Германии. Это было бы документом достаточной ценности – как это ни странно, по-русски почти нет таких рассказов о себе русской молодежи, родившейся заграницей, а его встречи с подсоветскими и приключения в Германии могли бы тоже, вероятно, быть ценной темой.
Другое, о чем приходится пожалеть, это – что его история опубликована так поздно, только в 1957 году (в Мюнхене). И еще о том, что книга, изданная ограниченным тиражом, доступна с трудом и немногим, тогда как она, полагаем, интересна для очень широкой читательской массы.
Устареть эта книга – не устарела. Из нее видно, что в сравнении с довоенным периодом жизнь в СССР относительно мало изменилась. Несомненно, не изменилась она намного и за последние годы. Дли серьезной перемены нужна ликвидация советской власти и установленного ею режима, сущность которых Зотов так хорошо схватил.
«Возрождение» (Париж), рубрика «Среди книг и журналов», февраль 1958, № 74, с. 129–131.
Вера Андреева, «Эхо прошедшего» (Москва, 1986)
Читая сочинения эмигрантов, вернувшихся в СССР, первым делом себя спрашиваешь: «Как он дошел до жизни такой?». В данном случае, скорее всего, – безвинно. Из текста мемуаристки видно, что она перед Второй мировой переехала из Франции в Чехословакию, где ее, вероятно, и захватила советская оккупация. Ну, а там уж, как гласит норвежская пословица: «На чьей лодке едешь, того и песенку поешь!». Поэтому не будем строго осуждать писательницу за гадкие выпады по адресу белой эмиграции (вплоть до насмешек над бедностью и нуждой! а ими можно только гордиться…), за подхалимские восторги советскими фильмами («Цирк», «Веселые ребята», «Путевка в жизнь»), ни даже за грязное богохульство в одном месте, на стр. 317 (плохо гармонирующем с общим тоном повествования). Кто знает: ее могли и заставить сии перлы включить…
Книга делится на две части: воспоминания детства, «Дом на Черной речке», и их продолжение, «Эхо прошедшего», именуемое почему-то романом (причем похоже, что сделаны сокращения чужой рукой, в силу чего, не всегда все понятно).
Дочь Л. Андреева, автор благоговеет перед памятью этого посредственного, в сущности, писателя, имевшего, в свою эпоху, больший успех, чем он того заслуживал. Поскольку семья их жила в Финляндии, они счастливо оказались вне пределов досягаемости советской власти; а потом, в поисках лучшего устройства, кочевали по всей Европе после уже ранней смерти самого Л. Андреева): Германия, Италия, Франция, Чехословакия… Курьезно, что острая тоска героини рассказа по родине относится, на деле, не к России, а к Финляндии! Поскольку она вспоминает не народ и не культуру, а именно природу: леса, озера, морское прибрежье… И, однако, ведь финское государство не являлось запретным или недоступным для эмигрантов, как советская Россия: туда, при большом желании, можно было поехать, и даже там остаться…
Отметим, что финские местные названия под пером сочинительницы то склоняются по законам русской грамматики, как Раухаранта, Териоки (из Раухаранты, из Териок), то остаются отчего-то несклоняемыми, как Нейвола, Куоккала (в Нейвола, вместо в Нейволе; а ведь мы же говорим в Мессине, в Гренаде).
Семья у Веры была несколько странная, не совсем похожая на среднюю интеллигентскую. Бабушка по отцу настолько серая, что говорила ливерный лакей, вместо ливрейный, и фаршированная телеграмма, вместо шифрованная; видимо, ненамного более культурная тетушка, которая пела: «Ты уйдешь с толпой цыганок, закипит кажачий бой…» или «Нет чайки прелестной; она умерла трепетю в камышах». Отец всюду дан как бы в отдалении, а мать… похоже, мало симпатичная была женщина: «Холодный взгляд маминых черных глаз обладал такой выразительностью, что замораживал самое буйное веселье».