Потом, – краткий отрезок времени в Одессе, при румынской и германской оккупации, и эвакуация за границу, скитания по лагерям, и, наконец, более налаженное существование при поддержке отыскавшихся родственников, сначала в Польше, после во Франции и в завершение – в Канаде. Отметим, что, – несколько курьезным образом, – баронесса Мейендорф, пережившая трех царей и прошедшая через кровавые судьбоносные перевороты нашей родины, принадлежала фактически к нашей новой эмиграции, ко второй волне. С нею, вероятно, любой из наших подсоветских беженцев эпохи Второй мировой войны легко нашел бы общий язык. Впрочем, она не составляла в этом отношении исключительного случая: люди, как она среди нас попадались не слишком редко.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 30 ноября 1991, № 2156, с. 2.
А. Штейнберг, «Друзья моих ранних лет» (Париж, 1991)
Определяющим периодом в жизни автора, эмигрировавшего из СССР в 1924 году, явилось время участия в Вольфиле («Вольной философской ассоциации») в начале 20-х годов, вместе с Р. Ивановым-Разумником[431] и К. Сюннербергом[432], исповедовавшими, что до политики, эсеровские убеждения.
Странно в наше время читать о наивных иллюзиях этих и близких к ним интеллигентов, возлагавших всяческие благие упования на революцию, – и, понятно, чем дальше, то больше в ней разочаровавшихся (но непростительно медленно!).
Благодаря связям с Вольфилой был Штейнберг[433] хорошо знаком и с А. Белым. К числу его друзей, в те годы и позже, принадлежали философы Л. Карсавин[434] и Л. Шестов[435]. Встречаться же ему доводилось со множеством крупных и интересных людей, включая А. Блока, М. Горького, О. Форш, А. Кони[436], Н. Гумилева, В. Розанова и других.
Жаль, что не о каждом из них мемуарист сообщает нам что-либо важное, хотя их облики часто довольно живо встают на страницах его воспоминаний.
В. Розанов появляется здесь, в первую очередь, в виде гостеприимного, радушного хозяина, чадолюбивого отца и любящего мужа. Демоническая О. Форш (которая сама в своих записках глухо намекает на занятия сатанизмом) врезалась Штейнбергу в память только своими язвительным остроумием и наблюдательностью. Между прочим, детально анализируя ее литературное творчество, он забывает упомянуть, что она начала свою карьеру как писательница для детей.
О Гумилеве, рассказываемое тут выглядит не вполне правдоподобным – особенно в части, касающейся его расстрела (о котором существуют другие и гораздо более убедительные версии). Но некоторые зафиксированные Штейнбергом слова поэта звучат как подлинные:
«Николай Степанович рассказывал об идее единовластия, монархии, как она должна быть восстановлена; о том, что сердце всякого государства должно биться в груди, украшенной знаками военных подвигов; о том, что настоящий святой, охраняющий Россию – Георгий Победоносец; что найдется, наконец, какой-нибудь еще неведомый кавалер Георгиевского креста, который вместе с Тухачевским организует новую армию в традициях старой царской. И необходимо также поддерживать идею монархии:
"Мы устраиваем панихиды по членам погибшей царской семьи". Он назвал церкви, где служат панихиды по "рабу Божьему Николаю, сыну Александра", а также и по всем четырем его дочерям».
Бывали у автора разбираемой книги и более курьезные контакты: с матерым советским провокатором Н. Эйтингоном[437] и с недоброй памяти Н. Плевицкой[438], но об этих последних он, к сожалению, распространяется мало.
Одним из острых для него вопросов является проблема отношений между русскими и евреями, к которой он постоянно вновь и вновь возвращается. Его самого, как он объясняет, удивляло всю жизнь то обстоятельство, что, будучи евреем и ортодоксальным иудеем, он главным образом дружил и ближе всего сходился с русскими интеллигентами. Полагаем, ничего особенно-то парадоксального тут и нет: он все же принадлежит к русской культуре, как и они – к той, вернее сказать, общероссийской культуре, которая являлась столь ценным и исключительным феноменом мирового масштаба, и которая была потом столь зверски растоптана большевизмом.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 18 января 1992, № 2163, с. 2.
З. Вайнберг, «Семь лет ужаса» (Париж, 1989)
Когда до автора книжки, члена богатой и культурной многочисленной еврейской семьи, обитавшей в Румынии, который в тот момент отдыхал на фешенебельном курорте на берегу Черного Моря, дошли вести о предстоящем вторжении советов в Бессарабию, он с радостью помчался им навстречу, в Кишинев. Хотя тогда легко было остаться вне зоны их влияния и была налицо полная возможность выехать на Запад, особенно для людей, материально хорошо обеспеченных.
Дуракам закон не писан!
«Очень немногие» – объясняет он, – «трезво понимали тоталитарную сущность и имперские амбиции Советской России. Подавляющее большинство либеральной интеллигенции принимало на веру ее демагогические декларации и свято верило в сталинскую демократию, свободу, равноправие, справедливость и законность. А уж об евреях и говорить нечего».
Это все, с позволения сказать, – разговоры для бедных. На Западе, кто желал, мог знать все, а уж люди, владевшие русским языком, как сочинитель данной брошюры, – и подавно. Была русская эмиграция, появлялись вплоть до самой Второй мировой войны беглецы из СССР, имелись и иностранные антикоммунисты. «Не знали», «не понимали» сущность большевизма только те, кто умышленно сами себя обманывали.
Дальше, когда Вайнберг рассказывает со вполне законным негодованием о враждебном отношении к евреям румын и бессарабских украинцев, хлебнувших подсоветской жизни, – ему не приходит в голову, что корни такого отношения были заложены именно сочувствием если не всех, то значительной части евреев коммунистической оккупации.
Последующее подчиняется обычной логике вещей. Отец сочинителя, крупный фабрикант, был арестован чекистами и погиб в заключении. Тщетно дети втолковывали красным властям, что он был либерально и даже просоветски настроен: коммунистическому режиму такие союзники были ценны за рубежом, в капиталистическом мире; а внутри своей страны они являлись излишними.
Описание действий большевиков в Молдавии принадлежит к наиболее интересной части повествования. Впрочем, оно близко похоже на лучше известные русской публике их же действия в Прибалтике и в Восточной Польше.
Автор спасся лишь благодаря тому, что являлся квалифицированным инженером, получившим образование во Франции. Это же помогло ему выжить затем и при немецкой оккупации, при которой он тоже хлебнул немало горя.
Грустно отметить, что он так и не поумнел: свой опус он заканчивает пламенным дифирамбом Горбачеву!..
Удивляет упоминание Вайнбергом несуществующего молдавского языка. Такового в природе нет и не было: самое большее, если можно говорить о молдавском диалекте, фактически почти ничем не отличающемся от стандартного румынского языка.
С другой стороны, слова, будто кириллица есть для румын «искусственная лабораторная письменность, чуждая духу и традициям языка», все же не вполне точна: вплоть до XIX века румыны писали как раз славянским алфавитом.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Библиография», 25 января 1992, № 2164, с. 2.
О свободе и рабстве
Книжка Эли Визеля[439] «Завет», выпущенная в 1987 году по-русски издательством «Эрмитаж» в США, в целом – очень противная. Обычно, когда читаешь даже посредственный роман, будь хоть и с несимпатичной тенденцией, особенно написанной от первого лица, невольно более или менее идентифицируешь себя с героем, входишь в его страдания и радости, успехи и неудачи. В данном случае, это очень трудно сделать.
Еврейский поэт, родом из украинского местечка, Палтиэль Коссовер, колеблется между сионизмом и коммунизмом. Потом такие же колебания переживает его сын, кончающий репатриацией в Израиль. Мы решительно не в силах тому или иному из них сочувствовать, или просто – их понимать. Вот сына полюбила русская девушка Ольга. Ей совершенно все равно, что он – еврей. А вот для него мысль жениться на русской воспринимается как позор, как падение, как унижение. Не потому, что его мамаша против (он эту последнюю в грош на ставит, и правильно делает – она порядочная гадость). А, собственно, почему? Ольга его и спрашивает об этом. Религия? Это могло бы быть основанием. Но он – неверующий. А в остальном, – мало ли евреев женились на русских, мало ли евреек выходили замуж за русских! Чем этот Гриша Коссовер от них отличается? Ответ один: он расист и убежден в том, что его народ превосходит все остальные, и русских в первую очередь. Подобно тому, как думали немецкие национал-социалисты, только еще острее и глубже. А такие чувства у нас никак не вызывают симпатий!
Что до отца, лучшие страницы его «завещания» (написанные будто бы в ожидании расстрела в СССР, в лапах у чекистов) это – разбавленный и сильно ослабленный Кестлер. Однако у Кестлера все гораздо правдивее и человечнее.
Самые отрадные воспоминания, которыми Коссовер больше всего гордится, состоят в том, что он сражался на стороне красных в Испании. Он и его друзья там якобы «отстаивали свободу»: «Наша сторона боролась за человеческое достоинство, а наши противники – за духовное рабство». Как мыслимо в наши дни повторять эту пошлую и подлую ложь! Хочется воскликнуть: «Доколе, о Господи!». Какой кретин может сейчас в сию чушь верить?
Слава Богу, победил генерал Франко. И в результате, в Испании теперь свободы сколько угодно; вряд ли не слишком и много. Даже самые заядлые демократы того не оспаривают. А что бы произошло, победи «республиканцы»? Какую свободу получила бы страна от коммунистов? Очень просто – колхозы, литературу на деревянном языке, партийные чистки, концлагеря… Поистине – «человеческое достоинство»! Словом, все то, что имела Россия до самых последних дней, а с нею и Прибалтика, Польша, Чехословакия, Румыния и Болгария.