Только, если Алданов видит в Азефе беспринципного авантюриста и чудовище, для Герасимова он – добросовестный тайный агент, глубоко презиравший революционеров и восхищавшийся деятельностью Столыпина.
Объясняются из рассказа полковника – затем генерала – Герасимова странные картины, знакомые нам по воспоминаниям старых подпольщиков: неловкие сыщики, всегда в единообразных гороховых пальто; жандармы, наивно позволяющие арестанту сбежать у них из-под носа. Оказывается, часто пускались в ход филеры, имевшие специальным заданием обратить на себя внимание выслеживаемых террористов и их спугнуть, а побеги нарочно подстраивались, по разного рода деловым соображениям (в частности, чтобы проследить связи преступника).
Борьба велась жестокая: убийства со стороны террористов, казни со стороны правительства. Хотя Герасимов подчеркивает как свое стремление избегать смертных приговоров, так и свое уважение к фанатикам, рисковавшим собою за свои убеждения и умиравшим как герои. Они и были героями, да; но какому делу служили?! Что бы они сказали, знай они, какими страшными страданиями их родная страна будет долгие годы платить за их действия…
По всему судя, Герасимов был мастер своего дела и в мире конспираторов ориентировался словно у себя дома, при помощи искусно подобранных агентов. Более сомнительны его отзывы о служебных интригах, об его соперниках и противниках. Наибольшую симпатию он питает к Столыпину, время под начальством которого называет самым счастливым в своей жизни.
Удивляют некоторые детали. На вопрос царя о масонах, Герасимов ответил, что масонской ложи в России, видимо, вообще нет! Или он был, очень плохо осведомлен (во что верится с трудом…) или неискренен. Когда он, будучи уже в отставке, слышал о планах, заговором справа, отстранить от власти царя, то воспринимал это не без сочувствия. Странная позиция для начальника охраны, хотя бы и бывшего! А к чему бы заговор мог привести – кто знает? но вряд ли к лучшему…
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика
«Библиография», 1 февраля 1986, № 1853, с. 2.
А. Авторханов, «Мемуары» (Франкфурт-на-Майне, 1983)
Воспоминания бывшего видного большевика, затем эмигрантского общественного деятеля и литератора, распадаются на части неравного интереса. Выделим сначала несколько пассажей, которые нам кажутся особенно важными. На первое место поставим следующий: «Как альтернативную силу против своего режима Сталин не рассматривал ни меньшевиков, ни либералов, а только русских монархистов с их программой реставрации и возрождения исторической национальной России. После того как коммунизм с его социальной демагогией о рае на земле окончательно обанкротился, а сам коммунистический режим выродился в тиранию, русский человек перестал мечтать о будущем, он теперь мечтал о прошлом. Сталин это знал точно. В случае войны опасность справа Сталин считал более реальной, чем слева. Отсюда решение Сталина обезглавить Белое движение в эмиграции (похищение генералов Кутепова, Миллера), развалить Белое движение изнутри (провокация чекистов в виде «треста») и, не менее важное – поставить идеи национальной России на службу большевизму («патриотическая революция» 30-х годов, амнистия русских исторических полководцев и Русской Православной Церкви во время последней войны)». Урок эмигрантам, которые искали новых идей и боялись обвинения в реакционности! Уж кому-кому, а Сталину было виднее, что ему являлось опасным!
Отметим сравнение Авторхановым[450] свободы печати в царское и советское время: ее даже при Николае Первом было больше, чем у большевиков, при Александре Втором – не меньше, чем в Европе, при Николае Втором, – больше, чем где бы то ни было в мире. Любопытно его мнение насчет происхождения Ленина (о котором часто спорят в эмиграции): он думает, что у того никакой еврейской крови не было, а только немецкая.
Книгу можно разбить на пять отделов: 1) история Кавказа; 2) личная автобиография автора; 3) картины внутрипартийной борьбы в КПСС; 4) рассказ об аресте и заключении; 5) описание жизни и работы автора на Западе.
1. Тут Авторханов, – что ему как чеченскому патриоту и националисту, отчасти извинительно, – не в силах подняться до объективности (за которую сам хвалит русских писателей, в частности Лермонтова), говоря о завоевании Кавказа. В этой тяжелой войне, на деле, обе стороны выказывали бесстрашие и упорство, рыцарство и великодушие, случалось даже жестокость и вероломство; только – мы оказались сильнее. Неизбежность же покорения очевидна: сам Авторханов показывает, что Кавказ оказался в тылу (или, вернее, внутри) Российской Империи. Грустно, что он впадает в грубое искажение фактов: например, русское правительство не переселяло чеченцев в Турцию, а только позволило уехать тем, кто не хотел оставаться и стать русским подданным. Зато он честно признает, что, завершив подчинение Кавказа, царь Александр Второй дал горцам широкое самоуправление, и добавляет: «Если бы сегодняшняя "автономная" Чечено-Ингушская республика имела такую конституцию, – я ее считал бы сверхсчастливой страной».
2. О себе, о детстве и студенческих годах, автор повествует чрезвычайно сжато, давая только основную канву.
3. Изображение борьбы и интриг внутри ВКП(б), данное очевидцем и участником, вызывает в сознании стандартную метафору о пауках в банке. Живя в СССР в те же годы, школьником и студентом, я, по счастью, оставался далек от коммунистов и, как народная масса, глядел на их самопожирание с ужасом и отвращением, но со стороны. Все они нам были враги и палачи; кто из них кого съест, представлялось второстепенным. Авторханов справедливо кидает: «Людьми, которые не занимаются политикой, как раз наиболее успешно занимается сама политика». Но наши взгляды развивались в ином плане: отрицания большевизма и коммунизма в целом. Авторханов с гневом вспоминает про «Великую чистку, загнавшую сотни тысяч в могилу, миллионы в концлагеря». Нас, антибольшевиков, преследовали и до, и после чистки; расправы своих со своими, в рамках компартии, нас мало огорчали.
4. Тема заключения, допросов, пыток, – теперь привычна публике по множеству свидетельств пострадавших. Судьба самого Авторханова сложилась еще относительно удачно. Тем не менее, пройдя через мытарства тюрьмы, он, хотя и представляет собою, его же словами, «духовное дитя советской власти», пришел к весьма здравому выводу: «Данная политическая система – самая проклятая изо всех тиранических систем в истории человечества»; и дал себе, как он сам выражается, Аннибалову клятву: «Если мне суждено еще жить на свете, то эта жизнь будет посвящена борьбе с советской тиранией всеми доступными мне средствами».
5. Увы! Попав за границу, Авторханов избрал крайне неудачные способы борьбы с большевизмом; во многом, пожалуй, скорее ему помогая, чем вредя. Тем более жаль, что способности и знания у него незаурядные… О переходе к немцам он подробностей не приводит, о работе у них упоминает сжато. Но в тот момент он, видимо, находился на сравнительно правильном пути, сотрудничая со Власовым и кавказскими антибольшевицкими легионами. В период, проведенный им в Берлине он, похоже, сталкивался с людьми, известными и мне; но говорит о них слишком скупо, чтобы в том можно было быть уверенным.
Однако, после войны он энергично участвует в решительно непохвальной акции нацменов, которые, опираясь на американцев, вымогали у русских антикоммунистов согласие на расчленение России. Понятно, никто из общественных деятелей, никакая политическая организация не шли на такой самоубийственный шаг, означавший погубить себя в глазах антибольшевиков в Зарубежье и в СССР; те, кто делал уступки, потом их, быстро одумавшись, брали назад. Помню, как возмущался нелепым поведением американцев и нацменов С. П. Мельгунов, к которому я был тогда близок. Дело кончилось тем, что сепаратисты остались в одиночестве, без контакта с русскими, и тогда вдруг (как констатирует Авторханов) американцы из друзей и советников превратились в грубых и бесцеремонных хозяев. Сам он обеспечил себе существование работой в роли лектора при американской армии; но много на этом амплуа перенес унижений, о которых с горечью в своей книге вспоминает, и на многие безобразные и смешные вещи в своей карьере, до ухода на пенсию, натолкнулся. Чего стоят постоянные подозрения его начальства, уж не советский ли он агент, вплоть до принуждения его подвергнуться испытанию на машине для обнаруживания лжи (которая оказалась явно неисправной!).
Приведем в заключение два его отзыва (по существу дельных, хотя и не слишком объективных) о западных советологах: «В Америке советологию монополизировала узкая группа профессоров нескольких университетов, плотно закрывая туда дверь для посторонних, особенно эмигрантских исследователей». «университетские либеральные профессора, которые в свое время толкнули Рузвельта на союз со Сталиным, теперь ударились в другую крайность и стали сочинять новые теории, что советская глобальная стратегия – всего лишь повторение русского империализма, игнорируя тот элементарный исторический факт, что русский империализм по своей природе и по своим стремлениям был империализмом региональным – евроазиатским, а советский империализм интернациональный, внерасовый, идеологический и потому глобальный».
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), Рубрика «Библиография», 6 августа 1983, № 1724, с. 4.
Ю. Пятницкая, «Дневник жены большевика» (Бенсон в Вермонте, 1987)
Рецензию можно бы назвать «Заслуженное возмездие» или «Кара по справедливости». Во время гражданской войны, Юлия Соколова, позже ставшая Пятницкой, работала советской шпионкой, проникнув в штаб адмирала Колчака. Уже за одно это преступление перед Россией она заслуживала сурового наказания. Тем более еще, что сама была дворянкой по происхождению и – до своего грехопадения – женою царского генерала, убитого большевиками. Легче понять психологию ее второго мужа: выходец из семьи бедных местечковых евреев, мелкий ремесленник по положению, он, очевидно, в своей нужде и бедствиях винил правительство и дико ненавидел дореволюционный строй.