Увлекательный репортаж
Третье издание воспоминаний Джин Вронской «20 years after… back to Russia, as a reporter»[455] можно рассматривать как отдельную книгу, в ней очень много нового и – чрезвычайно интересного! – материала. Автор рассказывает о своих встречах и контактах с выдающимися людьми в очень разных областях, с Великим Князем Владимиром Кирилловичем, с Солженицыным, с Ельциным и другими.
Особый раздел представляют ее интервью с членами семейств советских вождей. Сталина, Хрущева, Брежнева, Громыко, а также с внучкой Максима Горького, ставшей женой сына Берии. В другой сфере она рассказывает о судьбах советских шпионов и западных перебежчиков к большевикам, таких как Ким Филби[456] и Бруно Понтекорво[457].
Одна глава в книге посвящена общему обзору русской эмиграции в 33 странах, как уточняет автор, от Огненной Земли до Южной Америки и от Албании до Японии.
Иные из характеристик, даваемых Вронской, при большой краткости, совершенно убийственны для затрагиваемых ею персоналий, как, скажем, баронесса Будберг (описанная Ниной Берберовой в книге «Железная женщина») или С. Зернова в Париже. Другая глава дает картину русской колонии в Лондоне, сегодня и в прежние времена.
Отметим ее экскурс в историю, когда она напоминает о любопытных вещах, вроде того, что основатель Москвы Юрий Долгорукий был сыном Гиты, дочери Гарольда, последнего саксонского короля Англии. Интересны также некоторые ее общие соображения, глубокие и трезвые, например, что русские всегда любили иностранцев, но Запад, наоборот, никогда не относился с симпатией к русским.
Книга заканчивается весьма мрачным прогнозом о положении дел в современной России и пессимистическими замечаниями о политике Путина.
Большая серия фотографий, приложенных к работе, позволяет наглядно судить о людях и событиях, описанных в ней.
«Мосты» (Франкфурт-на-Майне), рубрика «Литературная критика и библиография», 2009, № 24, с. 328.
Пустоголовый Вика
Нельзя без раздражения читать книжку покойного уже ныне В. Некрасова «По обе стороны стены», опубликованную в Нью-Йорке в 1984 году. Основной тезис автора: «Как хорошо живется на Западе!» Кому? Ему жилось хорошо, в условиях полной материальной обеспеченности и праздности. Поездки по всем странам Европы и в США, сидение целыми днями в кафе и ресторанах, – вот его времяпровождение, без устали им описываемое.
Но ведь у всякого читателя, подсоветского (к какому он, вроде бы, обращается) или зарубежного возникает вопрос: а так ли живут другие? а все ли так живут? Некрасов рассказывает про всяческое изобилие, то и дело сообщая, что купил себе и то вот, и то, – часто предметы роскоши. Многие ли из них, в том числе и живущие в том же, что и он, Париже, могут себе такое позволить? О трудностях эмигрантского быта – нигде ни слова! А ведь русские беженцы первой, кольми паче второй, а в значительной мере и третьей волны, на себе их испытали: тяжелую, часто совершенно неподходящую работу, бедность, административные придирки, враждебность иностранцев… Так рассказывать о Западе, это значит, хотя бы и не извращая фактов, – лгать и обманывать.
Да, на Западе есть, по сравнению с Советским Союзом, свобода (хотя для нас-то далеко не безграничная!); есть изобилие товаров, – но им сполна могут пользоваться только богатые люди; и счастье Некрасова, что он к этим последним принадлежал!
О язвах Запада, – порнографии, извращениях, наркомании, терроризме, – писатель отзывается небрежно, как о пустяках; прямо сказать, от них отмахивается. Получается субъективный подход, переходящий в несерьезность.
И все время коробит от его самодовольства, от его гедонистической ухмылки сытого буржуа. Остается чувство, что с автором данного сочинения не хотелось бы в жизни встречаться. Не лучше и его воспоминания о прошлом… Он с умилением сообщает про свою мамашу, что она любит по-настоящему только двух писателей: Анатоля Франса и Писарева. Ну и труха же была у старушки в голове! Умнее, видать, была его тетушка, которая о юном еще тогда Вике отозвалась так, обращаясь к своей сестре, а его матери: «На твоих глазах растет балбес, неуч, забивающий себе мозги всякой чепухой». Да, таким он и вырос; таким до гроба и остался. И уж совсем верно тетушка о нем сказала, при его вступлении КПСС: «Ведь в стоящую у власти партию вступают только карьеристы».
Неприятно читать и ностальгические вздохи Некрасова об его молодости и тогдашних его друзьях. Какое во всем их поведении царило пошлое, пустое, неумное позирование!.. Он хотел бы, чтобы мы умилялись. А нам… стыдно. За него. Природа его явно одарила уймой дурного вкуса.
Когда Виктора Платоновича, в приятельском кругу, раз спросили, считает он себя умным или глупым, он изрек: «Считаю вопрос неуместным и оскорбительным», и заслужил отклик: «От скромности не умрете, Виктор Платонович». Что же, мы скажем прямее: он именно был глупый человек. Отпущенные ему в меру писательские способности, – своим чередом, даже если их называть талантом. А уж когда он о политике рассуждает, – просто невыносимо: такие детские наивности худшего сорта он вываливает…
Вовсе зря он себя сравнивает с Солженицыным (которого везде иронически и фамильярно именует Исаичем): тот, в отличие от него, умеет мыслить.
Ну, вот и практически: Солженицын Некрасову советовал меньше пить. Тот не послушался, – и умер от последствий алкоголизма.
«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Среди книг», 23 июля 1988, № 1982, с. 4.
Биографическая литература
К. Мочульский, «Духовный путь Гоголя» (Париж, 1976)
Ввиду циркулирующих сейчас в печати диких поклепов на Гоголя и нелепых о нем домыслов, надо бы приветствовать переиздание книги [Мочульского[458]], опубликованной первоначально в 1936 году, ставящей себе, казалось бы, цель объективно исследовать жизнь, личность и взгляды великого писателя.
К сожалению, мы в оной с первых же строк наталкиваемся на мысли если и не вчистую неверные, по меньшей мере вовсе бездоказательные. Например: «Когда отец умирает в 1825 г. он пишет матери соболезнующее письмо в эффектно-риторическом стиле… Но едва ли Гоголь любил отца».
На основе того, что шестнадцатилетний провинциальный гимназист, пораженный внезапной катастрофой, составил надутое или неловкое письмо, – делать столь серьезные, даже страшные заключения! Но ведь в ту эпоху и письма, и стихи, и романы писались часто в ином тоне, чем в нашу; не всегда различишь в них искреннее чувство.
Чтобы решить, что сын не любил отца (что, конечно, бывает) нужны веские причины: сведения о спорах и ссорах, наказаниях, бунте против родительской воли (а ничего подобного про Гоголя и в помине нету). Или, хотя бы, данные о том, что у его отца был тяжелый, неприятный характер. А тут, наоборот, о нем известно по многим источникам, то он был человек добрый, веселый, культурный и талантливый… Такого отца трудно и не любить. Вряд ли не ближе к делу В. Авенариус, рисующий в своей старой книжке «Гоголь-гимназист» долгие сердечные беседы между отцом и сыном.
Столь же сомнительны и слова Мочульского: «Отца он знает мало, и в своем душевном развитии от него не зависит». Чем же это подтверждается? Гоголь потерял отца в 16 лет; это не то, что в 8 или 10. Он был уже юношей, внутренний мир его являлся уже более или менее сформированным. А что он учился в городе, – так ведь в течение долгих вакаций, праздников, он, несомненно, в условиях помещичьего быта, много времени проводил в семье. Может быть, однако, по его жизни видно, что отец на него ничем не повлиял? Опять же, скорее обратное: отец был писатель, юморист, увлекался театром; сын все это унаследовал. Жаль, между прочим, что Мочульский так кратко и суммарно говорит об истории рода Гоголя и об его более далеких предках.
Читаем дальше, и наталкиваемся на странно враждебное отношение биографа к выдающемуся человеку, чей образ он пытается воскресить. Мочульскому у молодого, перебравшегося в Петербург Гоголя «в письмах слышатся нотки самоуверенности и хвастливости, напоминающие манеру Ивана Александровича Хлестакова». Примеры совершенно не подтверждают этих жестоких, насмешливых выпадов!
Гоголь сообщает: «Все лето я прожил в Павловске и в Царском Селе… Почти каждый вечер собирались мы: Жуковский, Пушкин и я». Что же должен он был сказать, если оно и впрямь так было? А, очевидно, и было, вопреки плохо мотивированным сомнениям Мочульского.
Вот и фраза: «Мне любо, когда не я ищу, но моего ищут знакомства», совсем не самоуверенная и не наглая; а просто – в ней дышит чувство собственного достоинства. Шутка же в письме к матери по поводу того, что его квартира – на 5-м этаже: «Сам Государь занимает комнаты не ниже моих» – каким сухим педантом надо быть, чтобы в ней найти какое-то чванство!
С тою же курьезной нелюбовью к Гоголю, Мочульский, трактуя об его встречах в Риме с польскими священниками, ухватывается за суждение о нем Вересаева[459], известного своими злобными, тенденциозными высказываниями о различных писателях, в частности, о Пушкине: «Единственная его цель была угодить богатой и знатной княгине Волконской[460], фанатичной католичке».
Почему не подумать гораздо более правдоподобного: что ему, как писателю и просто как любознательному человеку, хотелось ознакомиться с идеями католического духовенства и с настроениями польских националистов? Менять религию он не собирался, разумно считая, что догматическая разница у католиков с православными все равно невелика; и понятно, что, когда его римские знакомые, ксендзы Кайсевич[461]