Западный — Мба, На-ндронга / На-воса, Ра
Фиджи оставались колонией на протяжении 96 лет. Независимость архипелага была провозглашена 10 октября 1970 г. О новейшей истории Фиджи см. [8; 13, с. 290-307]. Эта история началась более ста лет назад, и почти все это время народная культура оставалась в тени, заслоненная цивилизацией с ее более материальным видением бытия. Необходимость преемственности исконной традиции только начинает ощущаться фиджийцами, и, может быть, впереди — нелегкое возрождение забытого прошлого.
Эпоха, когда "цивилизованный наблюдатель с готовностью признает, что дикарь смотрит на вещи по-детски и живет абсурдными представлениями" [26, с. 248], сменилась более романтическим временем, когда во всех памятниках духовной культуры виделась история. В фиджийском фольклоре не только искали хронологию миграций — его членили как археологический памятник на пласты: слой первобытного тотемизма, слой анимистических представлений, начатки концепции божества [31, с. 10; 42; 60; 86, с. 117 и сл.]. Вслед за этим несколько потребительским взглядом на фольклор явилось желание изучать устную традицию "в себе и для себя".
Многие фиджийские рассказы, будь то поэтический речитатив или проза, сакрального характера (подобные рассказы на востоке Фиджи называются туку-ни, на западе — кваликвали). В традиционном фиджийском обществе туку-ни (кваликвали) передавались только во время ритуала на церемониальной площадке, у святилища. Потребность в сюжетном, развлекательном или потешном повествовании удовлетворялась рассказами иного рода (их общефиджийское название тала-ноа; кое-где на западе они называются мбири), которые могли быть уместны и у стены дома, и у очага, и на берегу после купания. Но герои туку-ни — кваликвали переходят в тала-ноа и становятся в них полноправными хозяевами, пусть лишаясь при этом мифологического ореола тайны (ср. [14,с. 120] о постоянстве персонажей в разных фиджийских жанрах). Любимыми персонажами, как это кажется теперь, были для фиджийцев герои и "свои" духи.
Центральные персонажи этой книги, фиджийские духи, между собой весьма различны; не стоит особого труда подвергнуть критике само слово "дух" в применении к тем многочисленным океанийским представлениям, которые стоят за ним. Здесь и дух-душа, и призрак, и воплощение духа, и дух природы, и божество, и "идол". Все фиджийские духи (их общее восточнофиджийское название — ниту, ср. полинезийское аиту [12, с. 332]) также делятся на духов, восходящих к живым или жившим вне эпического времени людям (на востоке они называются калоу-яло, на западе яниту-яло), и духов, предшествовавших человеку, живших еще в эпическое время (калоу-ву на востоке, яниту-ву или яниту-кора на западе). Все же основания для объединения всех этих понятий в одном слове ниту есть: духи, призраки, божества, полудухи, видения и др. противопоставлены как носители сверхъестественного естественному, и в первую очередь человеку.
Казалось бы, среди духов есть свои лучшие и избранные, есть более слабые и ничтожные. Змей-дух Нденгеи — разве не ему быть духом духов, вождем среди равных: но Нденгеи не всегда удается сладить со своими сыновьями (№ 2) и подчас даже с обычными людьми (позже с чужеземным Иеговой, ср. № 6). Все духи (ву) подвержены человеческим слабостям — жадны, завистливы, сластолюбивы, порой злопамятны, капризны и тщеславны, любят властвовать беззастенчиво. Человеку не дано судить их; но, зная их слабости, он может подчас угодить им — и добиться того, чего надлежит ждать от духа. В чем-то отношения человека и духа похожи на обоюдно выгодную сделку: "ход природных событий в какой-то мере... изменчив и ...можно уговорить или побудить сверхъестественные существа для нашей пользы вывести его из русла, в котором он обычно протекает" (Дж. Дж. Фрэзер). Человек почитает духа, и это льстит тщеславию сверхъестественного существа, так часто оказывающегося несамодостаточным: порой кажется, что величия духа просто не было бы без человека, воздающего этому Духу должное. Восторг и почтение, трепет и понимание зависимости человека от сверхъестественного — эти чувства должны найти непременное воплощение — в мбуре для духа, в подарках ему (так, Удачливые воины Сиетура никогда не забывают принести трофеи Ингоинго-а-вануа). Сознание австронезийца, от Индонезии и Филиппин до острова Пасхи, непременно искало материального воплощения социальных и сакральных знаков; фиджийцы здесь не исключение. На духа, с благосклонностью принимающего дары человека, налагались обязательства, и, если он не выполнял их, человек, сообщая ему через жреца о своем недовольстве, мог вызвать его на схватку (Т. Калверт [100, с. 301] с удивлением сообщает о том, какое понимание вызвал у фиджийцев сюжет о единоборстве бога с Иаковом, ср. Бытие 32, 24-32), но чаще всего оставлял духа и искал другого, более сильного. В конце концов, "чудо... — не более как необычно сильное проявление обычной способности" (Дж. Дж. Фрэзер).
Духи привязаны к определенной местности, и дух, сильный на Вити-леву, ничтожен перед духами Лакемба на их земле. Духи в змеином обличье, из породы Нденгеи, могут сотрясать землю, вести войну, давать и забирать урожай. Таков сам Нденгеи, таков властитель края духов Рату-маи-мбулу, Господин из Мбулу (см. № 62), также являющийся в образе змея. Змей — знак благородства (недаром это тотем вождей Мбау), плодородия, воинской силы.
Океанские волны подвластны духам моря, являющимся в образе другого сау-ванга, столь же известного, как змея, — акулы. Этот образ нередко принимает Ндаку-ванга, повелитель волн, дух мореплавателей и рыболовов. Родина Ндаку-ванга — огромная пещера на острове Мбенау, и потому больше всего должны почитать и ублажать его жители За-кау-ндрове и На-тева. Если дух доволен, то когда люди выходят в открытый океан в сумерках и ночью, он освещает им волны. Свечение на воде — его знак, и поэтому его второе имя Ндау-зина, Дающий Свет (под этим именем он известен на Левука и Кандаву). Фольклорная традиция приписывает Ндаку-ванга и необычную любовь ко всем красивым женщинам, так что это дух, покровительствующий к тому же измене. Если Нденгеи — фиджийский Юпитер, то Ндау-зина уместнее всего сравнить со скандинавским королем трикстеров Локи.
Устрашающий дух — хранитель тропы умерших Туа-ле-ита, о которой уже шла речь. Этот дух известен под именем Драву-яло, Побивающий Духов. Могучая сила и змеиная ловкость приводят под его покровительство воинов; вообще путь, которым следует дух умершего, полон таких злоключений и опасностей, что кажется, только очень смелому при жизни воину удается достичь цели — предела духов.
Могучие духи миропорядка, как Нденгеи, духи войны, такие, как мбауанский всевидящий Занга-валу или четырехгрудая Ранди-ни-мбуре-друа (Госпожа Двух Мбуре), почитаемая на Вануа-леву, духи урожая вроде Са-валу или Камбуя с Вити-леву, духи рыболовства (Ндаку-ванга, Ву-и-мбенга) и их меньшие братья, носящие множество имен (впрочем, иногда ничего, кроме этих имен, о них неизвестно [97, с. 361-421]),-все эти духи, по немому согласию, делят между собой фиджийскую ойкумену. В членении мира духов отчетливо проступает понимание трех естественных, незыблемых потребностей — "отправления сакральных действий, военной деятельности и экономики, иерархизованная гармония которых необходима для жизни общества" [4, с. 25].
Духи являются человеку в обличье живых существ — людей и священных животных, среди которых на первом месте, конечно, альбиносы. Духи вселяются в деревья, камни и в лучшие творения рук человека — палицы, дома, гребни, корзины. И здесь важно, что все эти вместилища духов не заменяют их, не становятся кумиром: дух не живет там постоянно, он приходит и уходит, оказывается где-то рядом, может заговорить с человеком и тут же надолго оставить все его окружение. Подобная идея духа особенно чужда европейским представлениям, равно как чуждо им и фиджийское понятие духа человека. Дух (яло), в отличие от души в хрнстиапском смысле, не живет в теле человека: он всегда рядом, может время от времени входить в тело, но он существует отдельно от него. На время сна и болезни дух уходит далеко, но потом возвращается (недаром яло "дух, желание, намерение", а ялояло "тень, отражение, двойник"). По смерти же он навсегда уходит прочь от человека, рядом с которым прошел жизнь.
Подобная идея духа закономерно влечет за собой почитание гомеопатической магии. Фиджийский мир населен скверными духами, чем-то похожими на колдунов. Избежать зла можно, если делать то, что делать должно, так, как должно, и не делать того, что не следует (табу). Табу, реализующееся в системе разнообразных запретов, есть все священное, но противопоставляется оно не профаническому, а человеческому. Иными словами, табу — сверхчеловеческие установки, которые человек обязан соблюдать, но может оспаривать, если чувствует в себе достаточную силу.
Сажая кокос или панданус, надо обязательно закрывать глаза — иначе человек ослепнет. Срезав клубни ямса, человек должен тут же убрать нож, которым снимал их: иначе ямс пропадет, а нож навсегда затупится. Нельзя показывать пальцем на кокосовую пальму: она лишится плодов, а палец отсохнет. Если показать пальцем на морскую черепаху или на стаю рыб, добыча тут же уйдет под воду. Нельзя спрашивать у рыболовов, куда они идут, — вернутся без улова. Нельзя становиться на циновку, пока она не готова, — вся работа пропадет. Нельзя касаться не только самого вождя, но и его вещей и, главное, его оружия: палица и топор потеряют силу, оказавшись в чужих руках. К тому же мана вождя столь велика, что страшна для простого человека.
Особенно жесткие запреты, естественно, регламентировали жизнь тех, кто держал в своих руках материальные и духовные богатства социума. Вожди, военачальники, жрецы, чей удел может показаться таким завидным, были связаны огромным числом табу, от соблюдения которых зависела не только собственная судьба. И значит, для них становилось особо значимым как соблюдение "негативных предписаний", так и накопление положительной силы, лежащей в основе вещей, — маны. Известно, например, что для сохранения и усиления маны, заключенной в палице великого Зако-мбау (эта палица, как и положено, имела имя — Аи-тутуви-ни-ра-нанди-и-мбау "Прикрытие для Госпожи Мбау"), священное оружие следовало натирать кровью убитых врагов. Потребность маны, как мы уже говорили, поддерживала и практику каннибализма. Этот "фиджийский ужас" (Ч. Уилкс) вызвал, пожалуй, больше всего кривотолков и даже дал на одно время название архипелагу — острова Каннибалов.