Подошел и стукнул ее. Жена качнулась в одну сторону, начала ковырять в ухе.
— А-а-а, — говорит, — многие мои предки, ушедшие вперед, немногие мои предки, ушедшие вперед, покойники кричат в ухо[133].
— Это, наверно, я говорю так, как ушедшие в нижний мир покойники.
Вышел повесив голову, туда-сюда шагает, горюя. Видит, что у дверей загона стоят его кони. Подошел. Оказывается, они нагружены, придавлены шкурами черного зверя, шкурами красного зверя. Пришло ему в голову: "Это мне мешает шапка, окаймленная мехом черного зверя, подаренная моим сватом". Сиял шапку с головы и снова зашел. Жена увидела. Меньшее расстояние он шел, большее расстояние жена бежала. Обняла его за шею.
— Ходил ты долгий век, ходил ты короткий век, наконец появился откуда-то.
Целуются-обнимаются. Муж разделся. Присел к столу с пивом, к столу с медовухой, чтобы есть-пить. Взялись за разговор.
— Я недавно заходил, три раза здоровался, ты и большого внимания не обратила, и малого внимания не обратила. Я рассердился, подошел и стукнул тебя. Ты качнулась в одну сторону, чуть не упала, потом начала ковырять в ухе, говоря: "А-а-а, многие мои предки, ушедшие вперед, немногие мои предки, ушедшие вперед, покойники кричат в ухо".
— А действительно, как-то недавно у меня звенело в ушах.
О пройденной дороге весть, о пройденной далекой земле слух два дня, три дня он рассказывает и рассказывает. Как живет его дочь, как ухаживали за ним сваты, как ухаживал за ним зять. И эта весть кончилась, и этот слух кончился.
Пока они так жили, пока они так проживали, настал большой священный день на все небо, настал большой священный день на всю землю. Живущих в деревне многих женщин, живущих в деревне многих мужчин они собрали к себе, созвали к себе, к столу с напитком, к столу с медовухой, чтобы посидеть с хмельной от пива головой, с хмельной от медовухи головой.
— Ну, дети, пока я ходил по краям рек, пока я ходил по краям земель, мне дали бумагу. Живущим в деревне многим женщинам, живущим в деревне многим мужчинам прочту.
Вынул из кармана лист золотой бумаги, развернул: оказывается, светлым отцом, имеющим в доме золотое дымовое отверстие, три ветки золотой писанины там написано: "Где-то на берегу беловодной питающей Оби, где рыба поднимается, беловодной многорыбной Оби говорят о земле, обросшей обской травой, о земле, обросшей соровой муравой, назначен ему священный мыс, где весенний глухарь роняет перо, священный мыс, где осенний глухарь роняет перо"[134].
Светлый отец, имеющий в доме золотое дымовое отверстие, светлый батюшка, имеющий в доме золотое дымовое отверстие, когда-то открыл на свете кукольный век, когда-то открыл на свете кукольное время. Светлым отцом, имеющим в доме золотое дымовое отверстие, он назначен на священный мыс, где весенний глухарь роняет перо, на священный мыс, где осенний глухарь роняет перо, чтобы нескончаемую кровавую жертву со стрелы принимать, нескончаемую кровавую жертву с лука принимать.
После того как кончился стол с пивом, после того как кончился стол с медовухой, после того как многие живущие в деревне женщины разошлись, после того как многие живущие в деревне мужчины разошлись, он говорит жене:
— Ну, пойдем-ка поищем уголок нашей реки, поищем уголок нашей земли.
Как и назначил им великий отец Торум, великий батюшка Торум, они превратились в речных гусей с выступающей грудью и отправились в путь с криком тён-тён, с криком гал-гал. К дорогому верхнему течению по беловодной питающей Оби, где поднимается рыба, по беловодной многорыбной Оби, где поднимается рыба, с криком тён-тён, с криком гал-гал они прилетели к восхваленной земле, обросшей обской травой, к земле, обросшей соровой муравой. Своими большими, как луна, священными глазами, своими большими, как солнце, священными глазами они видят: вправду, на мыс, выходящий к сору, на мыс, выходящий к озеру, светлый отец, имеющий в доме золотое дымовое отверстие, спустил священную лиственницу с золотыми корнями, священную лиственницу с золотыми ветвями. На вершину этой лиственницы он спустил город, похожий на журавля с головой, похожий на журавля с шеей. На вершине города, покрытого белым войлоком, города, покрытого золотым ковром, спущен священный кончик железной кисти, священный кончик медной кисти, а над ней — дорогой кончик золотой цепи[135]. Необъятный большой дом, где у него вход — неизвестно, где у него дверь — неизвестно; как подует северный ветер — качнет его к семи краям юга; как подует южный ветер — качнет его к шести краям севера. Семь раз по ходу солнца обходят, шесть раз по ходу солнца обходят, непонятно, где у него дверь, где у него дымовое отверстие. Когда нашелся железный крючок, тогда открылась дверь, тогда открылось дымовое отверстие.
Зашли они в священный дом с неизвестной дверью, в священный дом с неизвестным дымовым отверстием. Оказывается, это дом с сотней слуг, дом с сотней прислужников. Там стоит их самобраный стол с пивом, их самобраный стол с медовухой. В заднем углу дома, в переднем углу дома лежит много бумаг с золотыми ветвями писания. С домочадцами, с черноголовыми слугами, с сотней неженатых прислужников они обмениваются добрыми пожеланиями вперед, они обмениваются добрыми пожеланиями назад. Сто слуг неженатых, сто прислужников неженатых радостными руками радуются, радостными ногами радуются[136]. Он открыл бумагу с золотыми ветвями писания, из заднего угла дома, из переднего угла дома смотрит большими, как луна, глазами, смотрит большими, как солнце, глазами. Оказывается, три ветви золотого писания таким образом написаны: "Он назначается царем с данью весенней белки, он назначается царем с данью осенней белки[137], его зовут золотой косей восходящего солнца, его зовут золотой красотой встающего солнца. На всей священной земле, изогнутой в виде круга, добрым высоким голосом к нему обращаются, добрым низким голосом к нему обращаются. Великим отцом Торумом, великим батюшкой Торумом в угол его дома, в сени его дома, где стоят лошади, назначены желанные олени, объезжающие реки, желанные олени, объезжающие земли, священные животные с шерстью летнего бурундука, священные животные с шерстью летней белки[138].
Потом со своими черноголовыми слугами, черноголовыми прислужниками они сели за самобраный стол с пивом, за самобраный стол с медовухой. Три дня сидели с хмельной от пива головой, четыре дня сидели с хмельной от медовухи головой. В этом счастье, в этом благополучии начали жить, до сих пор живут.
31. Мнимоумерший племянник
Живут тетя с племянником. Долго или коротко жили, наступил день, племянник говорит тете:
— Теперь я умру. Увези меня на кладбище. Дай мне с собой мою сеть, дай мне с собой мой котел, дай мне с собой мой топор! Положи меня под мою лодку![139]
Едва договорил он, как умер. Тетя нагрела воды, обмыла его, положила на скамью[140]. Три дня держала дома, на третий день повезла на кладбище. Привезла к кладбищу в лодке, вынесла его на берег, положила под лодку. Поехала тетя домой.
Когда тетя уехала, он вскочил, столкнул лодку в воду, положил сеть в лодку, поехал на озеро ставить сети. Приплыл на озеро, поставил сеть. Поймал рыбы на раз поесть, снял сеть, поехал на кладбище. Подплыл к кладбищу, причалил. Вытолкнул лодку на берег, развесил сети, повесил котел, приготовил пищу. Съел рыбу, суп оставил в котле. Затем заполз под лодку.
Настал день, его тетя говорит:
— Поеду на кладбище оплакивать моего умершего. Отправилась на кладбище, приехала. Видит: дно его лодки мокрое, сети мокрые, на кострище еще горит огонь, в котле еще горячий суп.
— Какие-то люди растащили мои дары умершему!
Легла она, стала плакать и причитать:
— Да славится имя моего племянника по имени Мокрая Лодка, да славится имя моего племянника по имени Мокрая Сеть, да славится имя моего племянника по имени Икряной Уголок Рта!
Затем встала тетя, поехала домой. Когда тетя уехала, он вскочил. Столкнул лодку в воду, положил сеть в лодку. Поехал на озеро ставить сети. Приплыл на озеро, расставил сети, поймал рыбы на раз поесть, собрал сеть, поехал на кладбище. Подплыл к кладбищу, причалил. Вытолкнул лодку на берег, повесил сети, повесил котел, приготовил пищу. Поел рыбы, суп оставил. Заполз под лодку.
Пришла тетя домой, прошло три дня или четыре дня,
— Поеду опять на кладбище.
Приготовилась, отправилась на кладбище и приехала. Дно его лодки мокрое, сеть мокрая, огонь еще горит, суп в котле остался. Легла она и стала плакать и причитать:
— Да славится имя моего племянника по имени Мокрая Лодка, да славится имя моего племянника по имени Мокрая Сеть, да славится имя моего племянника по имени Икряной Уголок Рта!
Затем кончила плакать, встала, поехала домой. Когда тетя уехала, он вскочил. Столкнул лодку в воду, положил сеть в лодку. Поехал ставить сети. Приплыл на озеро, расставил сети. Поймал рыбы на раз поесть, снял сеть, поехал на кладбище. Приплыл к своему кладбищу, причалил. Вытолкнул лодку на берег, повесил сети, повесил котел, приготовил пищу. Поел рыбы, суп оставил в котле. Затем заполз под лодку.
Тетя его живет-поживает. Однажды входит мужчина:
— Тебя твой племянник обманул. Сходи завтра на кладбище! Я приму вид медведя[141], переплыву рукав реки. Я зарычу по-медвежьи, а ты закричи: "Племянник, вставай, а то меня медведь сожрет!" Тут он не выдержит, вскочит. Я поднимусь на берег, схвачу его, буду бить. Ты разними нас.
Они попрощались, осталось только место от вошедшего мужчины.