— По большой тропе не ходи. Отец твой по той тропе ходил, так и погиб. Но маленькой, по правой дорожке отправляйся, а по большой не ходи.
Эква-пырись кузовок на плечи поднял, из дома вышел. Немного отошел, верно: дорога натрое разделилась. Две маленькие тропки в разные стороны пошли, а большая тропа меж ними прямо легла. На развилке парта стоит, к дереву прислонена. Постромки, лямки тут же повешены. Нарту на землю опустил, кузовок свой на нее положил:
— Что это нарта здесь зря стоит? Возьму ее.
Собаку запряг, кузов к нарте завязками прикрутил, сам впрягся и вместе с собакой нарту потащил. Не долго думая, по большой тропе отправился. Немного они отошли, попалась им по дороге речка. Такая, что по ней и на лодке проехать можно, и веслом погрести можно. Эква-пырись остановился, думает: "В верховьях речки уже, наверно, какие-нибудь звери-животные водятся. Места там сырые да болотистые, по берегам и зверь держаться должен. Да, наверно, и кедровники есть. Пойду туда".
Вверх по речке повернул и пошел. Три плеса только прошли[373], скалы к берегу подступили. Мыс скалистый только обогнули, в это время трехголовый менкв с криком да с хохотом со скалистого берега на реку скатился.
— А-ха-ха, внучек, как ты вырос! На промысел ходить стал! Меня товарищем, может, возьмешь?
— Да что я знаю? — Эква-пырись отвечает. — Ты вон старик, лес-то уж, конечно, сам знаешь. Ты меня товарищем, может, возьмешь?
— Нет, из поселка пришедший человек, эта тропа — твоя тропа[374]. Ты хозяин.
— Да ну пойдем, пойдем, — Эква-пырись говорит, — раз ты такую большую охоту, такое желание возымел. Пойдем.
Отправились.
— Внучек, — менкв говорит, — садись-ка ты на парту, да и собачку свою тоже сажай. Нарта твоя, поди, не сломается!
— Нарта моя, дедушка, выдержит, — Эква-пырись сказал.
Взобрался на нарту. Едут дальше. Три плеса прошли, скалистый мыс к реке вышел. Мыс огибать стали, пятиголовый менкв с криком да с хохотом с мыса на реку скатился.
— А-ха-ха, внучек, вот как ты подрос, на промысел уже вышел! Ты трехголового деда в товарищи взял, меня тоже прими.
— Давай присоединяйся, что плохого?
Теперь два менква нарту тянуть стали.
— Дедушка, ты кузов свой на парту положи, — Эква-пырись говорит.
— Карточка твоя не выдержит, сломается.
— Нарта моя не сломается, клади.
Положил пятиголовый менкв свой кузов на нарту и пошли они дальше. Три плеса прошли, со скалистого мыса, что к реке вышел, семиголовый менкв скатился. Кричит:
— Эге, внучек, человек-то, видно, подрастает да поспевает! Вон ты уже какой стал! Лесовать начал! По дороге, по какой отец твой ходил, предки твои ходили, теперь и ты направился? Дедов своих товарищами взял, может, и меня примешь?
— Что же спрашиваешь? Уж если кто лес знает, так это ты!
— Э-э, нет, внучек. Эта тропа — твоя тропа. Ты хозяин, у тебя и спрашиваю.
— Ну пойдем, пойдем! Кузов свой ты на нарточку положи.
— Внучек, а не сломается она?
— Нет, моя нарта не сломается, выдержит.
Семиголовый менкв кузов на нарту положил, лямку взял, теперь все трое потащили. Так потащили, что снег вокруг нарты завиваться стал, точно в грозу облака клубятся. Но лесу треск пошел, точно в грозу гром гремит. В ушах лишь посвистывает. Долго шли, коротко шли, добрались до болот в вершине речки. Там, где болота видны стали, на берегу лесная избушка стоит.
— Это чей дом, внучек?
— А я откуда знаю, — тот отвечает.
— Это отца твоего первый лесной дом[375].
Дальше идут. В начале болота на берегу опять лесная избушка стоит.
— А это чей дом, внучек?
— Откуда ж мне знать?
— Это предков твоих средний лесной дом.
Опять дальше идут. Долго идут, коротко идут, за краем болота, на сопке, дом стоит. Стены из целых лиственниц, из целых елей сложены.
— Чей дом, внучек?
— Э-э, дедушка, откуда ж мне знать?
— Это, внучек, предков твоих дальний лесной дом. Отсюда они, бывало, назад поворачивали. Здесь их лесной тропы начало. А теперь, внучек, наруби-ка дров!
Эква-пырись взял свой тупой топоришко, поднялся, стал дрова рубить. Рубить взялся — лиственницы да ели так и валятся. Нарубил, кончил. У трехголового менква треухий медный котел, у пятиголового менква пятиухий медный котел, у семиголового менква семиухий медный котел.
— Ну, внучек, — говорят, — наготовь воды.
Эква-пырись воду готовить на улицу выскочил. Котлы снегом набил, в дом втащил, посреди дома над очагом повесил. Снег растаял. Трехголовый менкв треухий котел выпил:
— Ага, внучек, с талой водицы и язык мой отмяк, глотка отошла.
Пятиголовый менкв пятиухий котел выпил:
— Ага, внучек, с талой водицы и язык у меня отмяк, глотка отошла. Полегче стало.
Семиголовый менкв семиухий котел весь выпил:
— Вот так, внучек, с талой водицы и язык у меня отмяк, глотка отошла. Теперь полегче стало, а то пересохло совсем.
Трехголовый котомку свою развязал, есть принялся. Семиголовый старик-менкв внучку вяленой рыбы и жиру отдельно положил:
— Внучек, поди, боится с нами есть. Где ему с нами тягаться! Нас, лесных духов, чертей, поди, опасается. Лесной дух ест — одним краем рта куски хватает, другим краем кости выплевывает.
Поели, спать легли. Семиголовый менкв говорит:
— Внучек наш ко мне за пазуху пускай ложится. У меня ягушка в семь слоев, не замерзнет.
Эква-пырись к нему за пазуху залез и уснул. Настало утро.
— Внучек, вставай, эй, вставай! Что так долго спишь? С лесными духами спать, видно, не боишься.
Живо вскочил:
— Что, что, дедушка?
— Ты свою собачку привяжи к тому дереву, на которое я свой лук и стрелы вешал.
— Зачем это я ее туда привязывать буду? Что ты говоришь, дедушка?
Менкв не отвечает. Так больше ни слова не сказал и ушел.
— Ах ты, без отца, без матери! Да был бы ты здесь, я б все три твои головы натрое своим топориком изрубил! Говори! Коли лень было, зачем начинал?
Дрова рубить принялся. Тупым своим топориком рубит — только ели да лиственницы падают. Около полудня собака вдруг к тому дереву подбежала, на которое менкв свой лук да стрелы вешал, и лаять начала. Эква-пырись вверх глянул: на дереве черный-пречерный соболь сидит. В дом сбегал, взял свои рукавицы из осетровой кожи. Одну о другую потер — соболь наземь свалился. Шкурку содрал и в нярок под стельку спрятал.
— Старики лесуют, а я-то дома сижу. Мне могут ничего и не выделить. Что тогда бабке понесу?
Вечереть стало, трехголовый менкв пришел. Пришел, треухий котел за краешек схватил и разом выпил:
— Ага, внучек, теперь ладно. Горло немного смочил.
Вслед за тем и пятиголовый старик явился. Как прибежал, свой пятиухий котел за краешек схватил и одним духом проглотил, только пустой котел остался.
— Вот спасибо тебе, внучек. Воды выпил, горло смочил, теперь и язык шевелиться начал.
Только сказал, и старший, семиголовый менкв из лесу вышел. Как и первые, сразу котел свой семиухий подхватил, всю воду выпил. Выпил, говорит:
— Эге, внучек воды приготовил; как попил, так и горло отошло маленько. А то пересохло совсем.
Попили, распоясались. Как распоясались, так из-за пазухи у них соболя да белки посыпались. По стольку добыли, что звери до колен ворохами падали. Ободрали, мясо в котел свалили, на огонь повесили. Сварилось, есть стали. Семиголовый менкв мальчику опять отдельно положил:
— С лесными духами-чертями где ему в еде тягаться! Лесной дух ест — одним краем рта куски хватает, другим краем кости выплевывает.
Мяса наелись, насытились.
— Внучек, — старший менкв говорит, — ты сегодня опять в мою семирядную ягушку залезай, там не замерзнешь.
Эква-пырись за пазуху к менкву залез, уснул. Утро настало, проснулся.
— Что ты, внучек, до этакой поры спишь! Видно, нас, лесных чертей, не боишься!
— Чего мне бояться?
— Ты свою собачку, — говорит пятиголовый менкв, — подвяжи ужо к тому дереву, на которое я свой лук да стрелы вешал.
— А зачем я ее туда привязывать буду? Что ты говоришь, дедушка?
Менкв ни слова больше не сказал, ушел.
— Ах ты неладный! Был бы ты здесь, я бы своим топориком все твои пять голов поотрубал. Коли говорить тебе лень, зачем начинаешь?
Дрова рубить принялся. Около полудня собака лаять стала. Лает на то дерево, на которое менкв свои лук и стрелы вешал. Эква-пырись к тому дереву подбежал, вверх смотрит. Черный-пречерный соболь сидит. Домой сбегал, рукавицы принес, потер одну о другую — соболь с дерева наземь скатился. Шкурку содрал и в нярок под стельку засунул.
— Старики-то лесуют, а я все дома сижу. Они мне, поди, ничего и не выделят. К бабке с чем приду? Хоть этого соболя принесу — и то ладно будет.
Соболя спрятал, котлы снегом набил, на огонь повесил. Вечереть стало, трехголовый менкв прибежал. Прибежал, котел схватил, воду всю выпил:
— Ну вот, внучек, я и горло смочил. Спасибо тебе, воды наготовил.
Только успел это сказать, как второй менкв появился. И тоже, как лыжи сбросил, так к воде. К темноте и старший, семиголовый менкв пришел. Выпил свой котел воды, говорит:
— Спасибо, внучек, что воды приготовил, а то горло все запеклось. Ну, — товарищам говорит, — распояшемся.
Пояса как распустили, так из-за пазух соболя да белки посыпались. По стольку набили, что звери до колен ворохами падали. Семиголовый менкв свою котомку развязал, говорит:
— Ну, завтра домой пойдем. Третий день лесуем. Если четыре дня лесовать будем, в лесу и зверя не останется. Белка кончится, соболь кончится. Нам четыре дня лесовать запрещено.
— Внучек наш, — трехголовый менкв говорит, — к бабке своей придет, что принесет? С дедами своими в долю вошел, а что домой понесет? Еще денек полесуем.
— А есть тогда что будем? — семиголовый менкв сказал. — Котомки наши уже пусты. Из моей котомки завтра съедим, да и внучку уже, поди, домой хочется. Нет, пойдем назад. Если лишнего лесовать станешь, то люди что есть станут? Сколько дней лесовать указано, столько и лесуй.