frumentum, хлеб, перешло в франц. froment в имя пшеницы как хлеба по преимуществу. Чисто русским северным хлебом является, напротив, наша рожь; так, в том же житии Феодосия говорится про скудную пищу первых иноков печерских: «и ядь их бе ржан хлеб токмо и вода». Самое название этого рода хлеба, перешедшее к немецким, финским и литовским племенам (rocken-rog rhyg-ruggei), осмысляется в одном славянск. рожь от корня род (родить, рожать, урожай), лат. secula, франц. seigle, а другие, связанные с ними, названия ржи южных народов происходят от secare, резать, очень неопределенное название, относящееся ко всякому роду хлеба и приложенное, вероятно, к обозначению ржи, когда ее узнали в Риме, что было довольно поздно и где она очень мало употреблялась.
После пшеницы и ржи занимает первое место в нашем сельском хозяйстве овес, но сеется уже не для пропитания человека, а для кормления домашних животных (так, в одном сербском предании упоминается о семенах людском и скотском), в особенности лошадей и птиц; в Швеции овес называется hestakorn, лошадиное зерно.
Замечательно, что, кроме сего названия, овес находится в постоянном филологическом сродстве с козлом и бараном. Сербское название овса зоб, откуда зобанье, зобати, зобленье, корм, кормить, и зоблица, овсяный мешок, означало не только овес, но и всякий зернистый корм, даваемый лошадям. По-русски соответствует тому же слову птичий зоб и зобать, клевать корм (о птицах), но в областных наречиях зобня встречается в смысле торбы, и глагол зобать, есть что-нибудь мелкое и рассыпающееся, например, ягоды, горох и проч. Из всех этих слов принимает сербское зоб значение всякого мелкого зерна, почему это слово и приложено по преимуществу к овсу, как главному корму лошадей и птиц. В этом отношении замечательно и в латинском языке сходство avena (овес) и avis (птица).
Значительное место в нашем хозяйстве занимает греча, гречиха, хотя об ней до XV века нигде не упоминается, и, вероятно, что, подобно рису (сарачинское пшено) и кукурузе, она явилась весьма поздно, не только у нас, но и во всей Европе: как растительное ее свойство, так и название указывает нам на восточное ее происхождение.
В Европу она, вероятно, занесена из Аравии и зовется по-французски blе sarrasin, а по-немецки Heidekorn, Heidenkraut (от Heide, язычник), откуда и сербское ее имя хайда, или хайдина, подобно как кукуруза носит имя турецкого хлеба, blе de Turquie, Turkischkorn, и рис в древненемецком языке называется arawes, arawez (собственно горох).
Замечательно также, что как первый юговосточный хлеб, пришедший в Европу, есть пшеница, то и при появлении других зернистых растений того же края постоянно придавалось имя пшена как прозвище всех полуденных растений; так наше русское: сарачинское пшено (рис), и малороссийская пшеничка (кукуруза), и нем. Аraweiz, рис, Buchweizen, греча, и Turkischweizen (кукуруза), латышск. Turky kweeshi.
Русское греча, гречиха (латышск. grikki) прямо указывает на то, что это растение принесено к нам из Греции, почему и в народном приговоре о грече упоминается о Цареграде: «звали, позывали, нашу гречу во Царьград побывать со князьями, со боярами, с честным овсом, с золотым ячменем». По другому народному преданию вывезена она из татарского полона: «крупеничка княжна убогой старушкой под оборотом крупичетаго зерна, и то зерно схоронила старуха на святой земли Русской, на широком поле привольном, и учало то зернышко в рост идти, и уродилась от него греча в 77 зернах, повеяли ветры буйны со всех четырех сторон и разнесли те 77 зерен на 77 полей, и с той поры на святой Руси распространилась греча».
В изучении наших отечественных древностей, там, где исторические сведения скудны и недостаточны, является нам на помощь народное предание и история языка. Так, в истории русского земледелия исторические акты сообщают нам самые скудные известия о том, что у древлян были нивы и что в таком-то веке сеялись такие-то хлеба, когда, напротив, путем филологическим мы видим постепенное развитие земледельческого быта и связанных с ним или из него истекающих понятий права, собственности, богатства и честного труда.
С появлением хлебопашества разом изменяется и направление всей народной промышленности, если можно назвать этим словом скудные способы пропитания и обогащения диких кочующих племен. Первая основа нового быта есть добывание себе пищи собственноручным, честным и, следовательно, безгрешным трудом, благословенным Богом, в противоположность грабежа и звероловства кочевого быта. В представлениях добра и богатства хлеб занимает первое место: «Все добро от хлеба», и скотоводство является уже на втором плане: «Скотинушка водится, где хлеб родится». Самое слово товаре (от тур, лат. taurus, бык), означающее и поныне в областных наречиях гурт скота, из земли родится, т. е. означает хлеб.[192] И как земледелие содержит в себе зерно развития всех промыслов и ремесл, то и слова, выражающие труд земледельца (работа, Arbeit) и главное его вспомогательное средство, орало (орадло), переходит в обозначение труда и инструмента (работы и орудия) всех ручных ремесел вообще.
С оседлостию появляется и понятие собственности в более широком смысле землевладения и определяется граница — межа, разделяющая земли одного владетеля от другого. Домовой гений семейного очага, дедушка Чур, или Пращур (пан-чур), переходит в пограничный столб (чурбан), и в слове через-чур явно становится синонимом межи.
Как символ владения плуг переходит и в обозначение границы, как далеко человек в силах забросить плуг, или куда топор, коса и соха ходят, до того места распространяется и владение; почему и в старину земля делилась на плуги и сохи, точно так же, как на Западе она делилась на запаханные поля (лат. ager, нем. Acker, франц. acre, мера земли). Появление топора возле сохи указывает на постоянное завоевание земледелия над дикой лесной природой, почему и появляется границей владения лес; в нем, как в раме, помещается пашня, почему от раменье (лес), зараменье — граница и самая рама.
При первом появлении земледелия разделяется общество на владеющих и не владеющих землей, и последние делаются рабами, работниками (в первоначальном смысле сего слова), ролейными закупами землевладетелей, и юридический акт закупа совершается в передаче работнику господского плуга и бороны: «еже дал ему господин плуг и борону, от него же купу емлет, то ему погубивше платити».
Слово рабство, имея однокоренное значение труда, работы, стоит уже в земледельческом труде ступенью выше того рабства кочевого периода, где холоп считался личной принадлежностью его победителя, как будто физическими узами привязанный к своему господину, в знак чего и носили на Западе рабы кольца и ошейники, подобно домашним животным.
С другой стороны, плуг становится принадлежностью землевладельца, господина, следовательно, и целого племени покорителей, племени царского, владеющего землей, почему плуг бывает символом царства: чехи выбирают себе в государи того, кто обедает на железном столе (плуге), а Цинциннат покидает плуг свой на диктаторство и победы.
У скифов наследовал отцовскому царству тот из сыновей Тарги-тоуса, который в силах был справиться с золотым плугом, упавшим с неба на скифскую землю.[193] В наших русских былинах является обладателем этого небесного золотого плуга оратый-оратаюшка Микула Селянинович, богатырь-представитель русского земства и, в особенности, крестьянства. («Тоби было Микулушка пахать да орать, тоби было Микулушка крестьянствовать».) Род Микулушки, как говорится в песне, «любит мать сыра земля», и вся дружина мудрого Вольга Всеславича не в силах поднять позолоченную сошку Микулину, которая, когда сам богатырь до нее дотронулся, улетела к подоблокам. Это появление символического плуга в руках богатыря-пахаря, богатыря-крестьянина, чрезвычайно значительно и прямо указывает собою на непосредственное владение землею того сословия, которое призвано было ее обрабатывать, и на высокое значение земства вообще в истории древнейшего периода нашей русской народности.
Значение Перуна и Волоса в договорах Олега и Игоря с Царьградом
В договорах наших первых варяжских князей с греками постоянно встречаются в клятвах имена двух, по-видимому важнейших, богов наших русских дружин: Перуна и Волоса, скотьего бога. Первое из них — имя нашего северного Зевеса; второе же почти бесспорно признается всеми учеными за прозвище бога солнца или даже более общего еще понятия высшего божества всего небесного свода, тождественного, в таком случае, с Дажбогом и Хорсом, а быть может, и с Сварогом как олицетворением всякого огня и света. Но в каких отношениях находятся между собою Перун и Волос в иерархической космогонии наших божеств: происходят ли они из одного общего мифического источника или противопоставляются друг другу как высшие представители двух различных, отчасти враждебных теогоний?
У всех народов древности в эпоху младенческой, бессознательной жизни кочевого и пастушьего быта обоготворение небесных светил предшествовало более сознательному обоготворению земной природы и ее произрастительной силы. Не разумея еще пользы этой силы, человек, естественно, поражался только самыми наглядными и крупными явлениями природы; почему понятно, что между ними свет и теплота солнечных лучей и смена дня мраком и холодом ночи более всего поражали человека, не знающего еще другого крова, как свода небесного, и не умеющего пользоваться богатствами, представляемыми ему плодородием земли. Но при первом познании этих богатств растительной природы, при первом переходном шаге человека к жизни более оседлой (даже, быть может, раньше чисто земледельческого быта), явления атмосферные, грома и сопровождающих его молнии, ветра и дождя берут верх в его воображении над объективно-созерцательным обожанием неба и светил. Очевид