Наташа принесла из своей комнаты колоду карт, лист бумаги, хорошо отточенные карандаши; но, пока она ходила, Николай Васильевич успел взглянуть на часы и подумал: за преферансом они могут засидеться так долго, что ему некогда будет и поспать, а завтра много дел, и надо быть свежим, он сказал об этом женщинам.
— Как жаль! — искренне огорчилась Софья Анатольевна. — Тогда в шестьдесят шесть, хоть что-нибудь…
Наташа быстро перетасовала карты, — чувствовалась сноровка, все-таки свой брат, инженерская душа; закончив сдавать, она положила ладонь на карты и, еще не поворачивая их к себе лицевой стороной, проговорила быстро, как заклинание:
— Попутный ветер.
Николай Васильевич внутренне вздрогнул — именно так всегда начинал игру в преферанс Поповский, знали об этом только очень близкие ему люди, с другими Поповский просто не садился играть; Наташа и произнесла-то эти слова с интонацией Юрия Сергеевича, можно было подумать, что Наташа его пародирует; Николай Васильевич быстро взглянул на Софью Анатольевну, но та не обратила внимания на сказанное Наташей, глаза ее азартно впились в карты.
Сыграли они три партии, все их выиграла Наташа, выиграла легко, да и вообще играла она легко; деньги взяла со столика свободным движением — так берут сдачу в магазине. После третьей партии Софья Анатольевна потеряла интерес к игре, — она была из тех, кого проигрыш приводил в отчаяние и убивал азарт. Николай Васильевич подумал, что пора и уезжать, посидел, погостил — и хватит, но он пригрелся у камина, разнежился; угасало пламя, вспыхивали угли, покрываясь черно-серым налетом, не хотелось двигаться; он сидел, вытянув ноги к камину, пока не почувствовал на руке прикосновение пальцев. Наташа склонилась к нему так, что мягкие волосы ее задели его щеку.
— Я хочу с вами поговорить, — прошептала Наташа и указала глазами на выход.
Он взглянул на. Софью Анатольевну, она задремала, запрокинув голову и по-детски приоткрыв рот, поднялся и вслед за Наташей на цыпочках вышел в темный коридор.
— Сюда, — услышал шепот, почувствовал, как его взяли за рукав; и он вошел в комнату, освещенную настольной лампой; здесь стояла широкая кровать, застеленная пледом в желтую и черную клетку, в углу один на другой были поставлены чемоданы, а на стене висело ружье, а под ним на плечиках — мужской черный костюм.
— Мне очень нужно с вами поговорить, — почему-то все еще шепотом произнесла Наташа.
Он продолжал оглядывать комнату и теперь видел, что здесь живут двое: у кровати рядом с женскими — стоптанные мужские тапочки, в углу — большие болотные сапоги, а на столике, где стояло зеркало, рядом с флакончиками — электрическая бритва.
— А кто еще здесь живет? — спросил он.
— Муж.
Он вспомнил, что в приемной, во время оперативки, рядом с ней были двое: один сидел на уголке стула — скуластый, в очках, в коричневом кожаном пиджаке, а другой — черноволосый, в свободном сером свитере; который из них?
— Где же он?
— На заводе. Он сегодня в ночь.
Она подошла к столику, взяла пачку сигарет, предложила ему и сама закурила, чиркнув знакомой Николаю Васильевичу зажигалкой. Быстро повернулась к Николаю Васильевичу:
— Увезите ее отсюда, только вы это можете. Ей нечего здесь делать. Увезите ее с собой.
— Зачем? — спросил он.
Ударом пальца Наташа сбила пепел с сигареты, да так, что он точно попал в пепельницу.
— Я не могу с ней жить. У меня едва хватает времени на свою работу. А она ходит за мной по пятам, заставляет перепечатывать по десять раз ненужные письма Юрия Сергеевича. Она вмешивается в мои отношения с Пашей.
— Это муж?
— Да, вы его видели на оперативке, он сидел рядом…
«Значит, все-таки тот в очках и коричневом кожаном пиджаке… Доброе лицо…»
— Два года она не отпускает меня от себя. Это — болезнь. Ей надо жить и работать в Москве. Она там больше сделает. Она сама это понимает, но упорствует. Когда я узнала, что вы едете, то сразу подумала: только вы и можете нам помочь.
Наташа, видимо, считала, что Николай Васильевич посвящен в дела Поповских, и потому он не мог спросить ее прямо, ему нужно было добраться до сути окольным путем.
— А вы сами как сюда попали? — спросил он.
— Нас направили.
— Кто направил?
— Вы. Во всяком случае, в НИИ бумага пришла за вашей подписью.
— Возможно. Да, я помню: сюда были нужны серьезные специалисты по автоматике.
— Я знаю программирование, а Паша еще и хороший математик. Здесь великолепная линия, и еще будет вторая очередь. А вообще-то мы думаем: завод только начинается, поэтому нам интересно. Тут многое можно будет сделать. Есть, конечно, и планы. Началось с того, что мы сами попросились. Я была уверена: она ни за что сюда не приедет, привыкла к столичной жизни, к определенному укладу. А вот видите — ошиблась, она приехала.
— Да зачем это ей?
Наташа задумалась, взгляд ее скользнул на кончик сигареты, там уж нагорело много пепла, и тогда Наташа снова ударом пальца сбила пепел, точно угодив в пепельницу.
— Я это проверила. Тут несколько причин, но конечно же все они идут от Юрия Сергеевича. Но сейчас, Николай Васильевич, важно другое, важен сам факт, и я хочу, чтобы вы поняли: ее необходимо увезти, и сделать это надо как можно быстрее…
Все-таки у нее была удивительная манера говорить: произносила она слова почти тихо, без всякого нажима, но за каждой фразой ощущался приказ. Николай Васильевич почувствовал: еще немного, и он пообещает Наташе увезти отсюда Софью Анатольевну, так и не вникнув в суть дела, и он робко произнес:
— Но я должен все знать…
Она взглянула на него прямо, взгляд ее синих глаз был открыт, и в них возникло недоумение: «А разве вы не знаете?»
За спиной Николая Васильевича скрипнула дверь, он быстро обернулся — Софья Анатольевна смотрела на них, сложив пухлые руки на животе, она с укоризной покачала головой:
— Хороши… Нечего сказать — хороши. Бросили меня у огня.
— Вы же заснули, милая женщина, — улыбнулся Николай Васильевич. — А я собрался уезжать.
— Но прежде уединился с Наташей. Значит, у вас появились от меня тайны? Нехорошо.
Интонация обиженной девочки ей не подходила, она оглупляла ее — прежде Николай Васильевич никогда не слышал, чтобы Софья Анатольевна так говорила.
— Конечно, — сказал он. — А почему бы нам с Наташей не завести тайны?
— И вправду, — насмешливо подхватила она. — Ведь это так естественно.
Ну, вот это уж другое дело, такой тон больше подходил ей.
— Я, кажется, видел телефон в той комнате, где камин…
И пока он шел коридором, потом звонил — вызывал машину, все думал о странном разговоре с Наташей.
В машине он ехал прикрыв глаза, энергичный голос Наташи снова зазвучал рядом, на этот раз он уловил в нем уж очень знакомую интонацию, где-то рядом, совсем рядом существовала разгадка…
8
Все утро Николай Васильевич вызывал к себе начальников участков, и ему становилось ясно: люди на заводе не были готовы принять этот цех, он был для них словно марсианский корабль, приземлившийся возле старенького крыльца их дома; его быстро воздвигли благодаря технике, которую двинули в Высоцк, но понять сущность этого цеха те, кто будет его эксплуатировать, так и не смогли.
История этого цеха для Николая Васильевича началась с того мгновения, когда правительство поставило перед министерством задачу обеспечить железнодорожный транспорт колесами высочайшей прочности: вагонный парк стремительно обновлялся, а колес не хватало. Но это было только частью задачи. Скорости — вот что было главным. Колеса, которые выпускались на двух заводах страны, выдерживали скорость железнодорожных составов до ста километров в час, но уже сейчас этого было мало, а пройдет десять — двадцать лет, и скорость достигнет двухсот километров, а может быть, и больше. Конечно же для производства новых сверхпрочных колес требовалась принципиально новая технология. Два научно-исследовательских института и один проектный, подчиненные министерству, взялись решать эту задачу. В главке посмеивались: снова изобретали колесо. С самого начала было решено: в цехе применить новейшие автоматические линии. Использовать космизированные орудия труда, — Николай Васильевич, как ученик Поповского, придавал этому особое значение, в институтах министерства давно уже работали над применением в металлургии различных микрочастиц, над внедрением лазерной, плазменной, радиационной технологии. И вот — цех готов. Каждый день простоя — огромные убытки. Но люди, прежде работавшие на заводе, не знакомы были с новой техникой. По докладным Николай Васильевич знал: дважды пытались осуществить пуск, и оба раза это приводило к авариям; неделю назад при такой попытке вспыхнул было пожар, загорелись фермы, хорошо, успели быстро загасить. Да, те, кто здесь работал, не знали новых электронных систем, ни лазерной, ни плазменной технологии, не умели сочетать действие одного участка с другим; в новом цехе ничего не годилось из старых, отработанных методов, надо было уметь считать по-новому, учитывая небывалые прежде в промышленности скорости. Цех строили, составляли графики, рапортовали о выполнении плана, но не позаботились о главном: кто же будет работать на линиях?
Сейчас самое важное найти людей, которые бы сумели пустить цех. Кто же даст этой огромной махине толчок, с которого начнется все движение?
Инженеры, с которыми говорил Николай Васильевич, разделились на две группы — одни не верили: «мы так не считали и считать не научимся»; другие бодрячески утверждали: «и не такие трудности одолевали, одолеем и эту». «Самоуверенность невежества всегда находится точно в обратном отношении к самоуверенности науки», — усмехнувшись, вспомнил Николай Васильевич из Поповского.
Все время, пока Николай Васильевич занимался начальниками участков, Шергов неотлучно присутствовал рядом, слушая с обостренным вниманием, но к полудню Николай Васильевич обнаружил, что Шергова нет рядом, он вышел минут сорок назад да так и не вернулся. Ельцов, отводя в сторону вечно сонные глаза, сообщил: директора срочно вызвали в третий цех.