ль может интересоваться наукой во имя науки или ради тех возможностей, которые эта наука ему предоставляет, — престиж среди товарищей, личный успех. Инженер может интересоваться созданием какого-нибудь устройства, которое работает, повышает производительность или вносит в технику какие-нибудь новые качества. Но есть такой уровень, на котором принимаются решения по глобальным вопросам. Там прежде всего интересуются не наукой и техникой, не открытием или машиной как таковыми, а конечными результатами, согласуя их с государственным престижем: безопасностью, повышением жизненного уровня, увеличением занятости… Конечно же исследования и разработки вносят вклад в достижение этих целей, однако ценность этого вклада не связана непосредственно с научной важностью открытия; и наоборот: порой многие даже блестящие исследования не получают практически никакого резонанса за пределами ученого мира…
Родыгин сидел, откинувшись на спинку стула, мягко улыбался, и можно было подумать, что, говоря все это, он любуется собой, своими словами, своим голосом. Но Юрий Петрович знал: это не так. Родыгин просто размышляет, не утруждая себя доказательствами. Если начать с ним спорить, он, возможно, и будет защищаться, но постарается увести спор в совсем иную сторону, и если завтра его спросить, о чем шел нынче разговор за столом, то, пожалуй, он и не вспомнит. И все же Юрий Петрович слушал его внимательно, ему казалось: вот-вот он уловит связь между размышлениями Родыгина и вызовом к высокому начальству.
«Он что-то знает», — думал Юрий Петрович, пощипывая пальцами узкие, аккуратно подстриженные усики. Вот же привык к ним, и Леля привыкла, хотя начал с баловства — на отдыхе решил попробовать, пойдут или нет. А когда отрастил, Леля назвала их «негодяйскими», но сбрить не заставила…
Леля вышла по своим делам на кухню, и тотчас в карих глазах Родыгина вспыхнула мальчишеская лихость — он придвинулся к Юрию Петровичу:
— Хочешь анекдот?
И стал рассказывать что-то о трех любовниках… Юрий Петрович так и не расслышал анекдота, думая о своем, и, когда Родыгин грохнул смешком, вежливо поддержал.
— Забавно, верно? — спросил Родыгин, и в это-то мгновение Юрий Петрович отчетливо понял: а ведь он ничего не знает о приглашении Николая Васильевича. И тут же возник вопрос: говорить или не говорить? Он припомнил необычную интонацию голоса Суконцева и чутьем угадал: ничего говорить не надо — Родыгина обошли не случайно. Вот вернется, тогда и расскажет; может, пустяк какой, только зря человека растревожишь… И, решив так, Полукаров больше об этом не думал…
В пять утра Чугуев подогнал «Волгу» к дому Юрия Петровича, а в начале десятого они уже были у министерства.
Юрий Петрович всегда чувствовал себя неуютно в этом сером старом здании, в его широких коридорах, где по обе стороны тянулись ряды дубовых дверей и светились частыми, решетчатыми переплетами внутренние окна. Здесь в любой час было многолюдно. Все куда-то спешили, торопились, но понять цель и направление этого движения было нельзя… Юрий Петрович тоже почему-то начинал суетиться, хотя это было совсем не в его характере. Потом, вспоминая свою суетливость, он досадовал, что всегда выглядит в стенах министерства провинциальным. Ему становилось неловко, он давал себе слово, что в следующий раз будет держаться так же, как и на заводе, — просто и уверенно. Но стоило ему попасть в этот длинный и широкий коридор, как уверенность покидала его.
Прежде всего надо было зайти к Суконцеву, и Полукаров зашел. Суконцев сидел за деревянной перегородкой, отделявшей его закуток от большой комнаты, где тесно стояло столов десять. Все здесь знали Юрия Петровича, и потому с каждым надо было поздороваться. Видимо, это доставляло сидящим за столами удовольствие, во всяком случае все они неизменно улыбались Юрию Петровичу.
Суконцев, рыхлый полный человек, с нездоровым в крупных порах серым лицом и маленькими глазами, завидев Юрия Петровича, механически поправил старенький галстук, который стягивал его короткую шею: воротник белой сорочки торчал концами вверх, как это часто бывает у грузных людей. Помедлив немного, словно раздумывая, он поднялся навстречу Юрию Петровичу, по-боксерски пожал ему двумя руками руку и предложил садиться.
Этот маленький закуток, где едва помещались стол, сейф и тумбочка с тремя телефонами, Суконцев называл кабинетом. Когда Юрий Петрович впервые попал сюда, то внутренне ахнул от удивления; он — в то время молодой инженер, ставший начальником цеха, — был обладателем кабинета раз в десять большего, чем у Суконцева. Но дело было не только в размере «кабинета»… По наивности своей Полукаров полагал, что у Суконцева, всегда категоричного и уверенного в себе, все должно выглядеть внушительней и основательней, чем у цехового начальника. Потом он уж смеялся над своей наивностью — понял, как отличается управленческое дело в министерстве от заводского. Родыгин как-то сказал ему: «Прикладные науки, старина, только тогда вводятся в действие, когда по-настоящему жареный петух в одно место клюнет. Нас клюнул. А они пока и телефоном обходятся. Куда им спешить?» Правда, ходили слухи, что где-то строится новое здание министерства и там будут учтены все новейшие управленческие механизмы, но это слухи, а пока…
Суконцев взял у Юрия Петровича бумаги, долго и внимательно просматривал их, делая пометки карандашом, изредка взглядывая на часы… потом двинул стулом и сказал:
— Пора. Пойдемте, провожу…
Суконцев вел Юрия Петровича коридором так, словно старался оборонить от столкновения с каким-нибудь неловким человеком. Они спустились двумя этажами ниже и попали в зону тишины: здесь не было ни беготни, ни хлопанья дверьми; двое в темных новеньких костюмах стояли возле высокой, на длинной ножке металлической пепельницы, задумчиво курили, с беспокойством поглядывая на дубовую дверь. Суконцев и Юрий Петрович прошли мимо них в конец коридора, вошли в приемную, где работали за машинками две секретарши — пожилая женщина и строгого вида девица.
— Полукаров, главный инженер из Лебеднева, — мягко сказал Суконцев, обращаясь к пожилой, и кивнул в сторону Юрия Петровича.
Женщина коротким взглядом окинула Суконцева и только после этого улыбнулась:
— Проходите, Николай Васильевич ждет.
Дальше Юрий Петрович пошел один, уверенно, сразу же освободившись от суетности и скованности: Николая Васильевича он знал, несколько раз встречался и чувствовал себя с ним свободно, особенно после случая с пуском домны…
Пуск этот должен был проходить торжественно: по расчетам доменщиков, металл они должны были выдать к девяти утра; к этому времени и пригласили начальство и прессу. И надо же было так случиться — часов в двенадцать ночи потянуло Юрия Петровича к домне… Вроде бы и дел у него там никаких не было, просто захотелось еще раз взглянуть, все ли готово к завтрашнему дню. А может быть, и вправду есть у него особый «нюх» на беду?.. У этой огромной, 3200 кубов, домны было два литейных двора. Он прошел первый — здесь все было в порядке, а вот во втором сразу же обратил внимание на летку. Сам он не был доменщиком, но производство это знал, как, впрочем, и все остальное на заводе. Летка была красной, она явно выгорала, местами образовались свищи, и из них вылетали большие белые искры. Еще немного, и металл пробьет летку, произойдет самопроизвольный выброс, зальет кипящим чугуном двор… Пуск домны отодвинется надолго. Застывший чугун придется взрывать. Юрий Петрович бросился искать начальника цеха; но тот, оказывается, уже разыскивал его по телефонам — чтобы посоветоваться, как быть…
«Немедленно выдавайте чугун!» — приказал Юрий Петрович.
«Так ведь пуск-то завтра…»
«К черту!» — в бешенстве крикнул Юрий Петрович…
Летку пробили, чугун выпустили. Потом уже выяснили, почему так произошло: домна новая, график плавки был рассчитан неточно…
Родыгин нервничал, все ждал Николая Васильевича, говорил Юрию Петровичу: «Врежут нам по первое число. Торжество-то сорвали… Ты уж, пожалуйста, сам докладывай, как все вышло». Но когда приехал Николай Васильевич и Юрий Петрович все ему доложил, тот только весело рассмеялся: «Ну и правильно сделали». Встрял Родыгин: «Может, все-таки митинг проведем?» Николай Васильевич удивился: «А зачем?.. Домна заработала, ну и порядок. Главное-то ведь это…»
Он тут же подхватил Юрия Петровича под руку, заставил поводить по цехам. Юрий Петрович старался, как только они останавливались в каком-нибудь цехе, чтоб объяснения давал не он, а директор, но Николай Васильевич слушал Родыгина без особого интереса и обращался главным образом к Юрию Петровичу. Он делал это, видимо, без намерения ущемить директора, просто понимал, что Родыгин не может дать тех сведений, которые нужны были Николаю Васильевичу, ибо спрашивал он о таких инженерных тонкостях, в которые обычно Родыгин не вникал. И все же Родыгин надулся, и Юрий Петрович, чтобы разрядить обстановку, уговорил Николая Васильевича пообедать у директора завода, и там уж Родыгин сумел взять свое…
Как только Юрий Петрович, миновав узкий, полутемный тамбур и открыв вторые двери в кабинет, увидел Николая Васильевича, худощавого, в сером костюме — и к ним на завод приезжал в нем же, — сразу почувствовал себя легко. Он и кабинет-то не разглядел, а видел перед собой только улыбающееся, приветливое лицо… И вот ведь что любопытно: был Николай Васильевич на десять лет его старше: Юрию Петровичу — тридцать четыре, а Николаю Васильевичу — сорок четыре, но, как только они начинали разговор, разница в годах и положении начисто стиралась. Так было при их прежних встречах, и Юрий Петрович почувствовал: так будет и сейчас.
— Вы, насколько помню, не курите. — Николай Васильевич достал сигарету из пачки.
— Мне не мешает, — улыбнулся Юрий Петрович, польщенный тем, что Николай Васильевич помнит и такую мелочь. — Жена у меня курит. Привык.
— Ну, тогда все в порядке. — Николай Васильевич закурил, обошел стол. — Когда в последний раз я у вас был?.. Месяца три назад, кажется? Да, да, конечно же… Насколько я понимаю, дела на заводе раскрутились на полную мощь? Не так ли?