Перестройку Юрий Петрович начал с управленческого состава: весь его штаб — бюро технического контроля, технологические бюро, производственно-диспетчерское, планово-экономическое, бухгалтерия, канцелярия размещались по различным комнатушкам. Он создал единый операторский зал, применив, как говорят экономисты, метод «открытого ландшафта». В конце концов, вся задача штаба состояла в том, чтобы он мог мгновенно получать информацию обо всем, что делается в цехе, и тут же принять решение. Все остальное было лишним, и он отсек это лишнее. Штаб работал на глазах, кончилась ненужная беготня по коридорам, чаепития и шушуканье в рабочее время. Еще при Соколовском из вычислительного центра поступали оперативные данные, но редко кто ими пользовался. У одних не хватало знаний, другие, по примеру начальника цеха, считали электронную вычислительную технику и промышленные телевизионные установки причудой времени, такой же, как и лаборатория НОТ, введения которой настоятельно требовало министерство. Соколовский как-то на совещании, на радость цеховым начальникам, сказал: «Кукурузу пережили, переживем и НОТ». Все эти вычислительные центры, телеустановки Соколовский считал модой, которая быстро пройдет, и руководил так же, как и прежде: созывал планерки, «пятиминутки», которые растягивались на часы, делал «накачки», «проработки». Все это отнимало уйму времени, цех привыкал к авралам, и сверхурочной работе, к дикому напряжению сил… Всякими правдами-неправдами план выполняли, а больше от него ничего и не требовалось. Юрий Петрович сбил, сколотил свой штаб в единый организм, где центральным нервным узлом стал электронно-вычислительный центр. Здесь быстро считали, сразу же проводили анализ любого сбоя, аварии, остановки. Лелина группа предложила свою методологию, отличную методологию, и благодаря ей управленцы учились быстро и азартно. И как только штаб был приведен в порядок, выяснилось: никакие планерки, «пятиминутки» и прочие совещания не нужны, и Юрий Петрович упразднил их, оставив только по утрам селекторную перекличку — ровно пятнадцать минут. Вообще-то и без нее можно было обойтись, но тут важен был психологический эффект: включая микрофон, он как бы объявлял начальникам участков, бригадирам, мастерам: «Я здесь, я на посту…» Эту трудную перестройку с помощью Лелиной группы он провел относительно быстро и без особых конфликтов, кроме временного недовольства тех, кого она коснулась; а в цехе откровенно радовались тому, что он круто повернул управленцев. Многое теперь упростилось, а кто же из производственников не порадуется этому…
Теперь, когда он ежедневно располагал подробной информацией о работе всех участков, он мог быстро принимать решения. Но объем дел был слишком велик: надо было провести хронометраж всех работ, чтобы свести потом до минимума непроизводительные затраты времени. Он четко определил главную задачу: б е с к о н е ч н о с т ь всего процесса производства холоднокатаной стали. И знал: если он этого добьется, его цех будет самым высокопроизводительным прокатным цехом в мире. И началась настоящая работа. Леля вынуждена была отказаться от преподавания. Она со своей группой и еще тремя инженерами, которых выделил ей в помощь Юрий Петрович, целыми днями пропадала на заводе. Господи, что же это было за чудесное время! Им чертовски было интересно жить. Каждый день они находили что-то новое: как избавиться от встречных грузопотоков, как сократить операции на сортировке, промывке, покрытии, как экономичнее передвигаться у стана вальцовщикам. И все это собиралось воедино, создавая с и с т е м у. Цех бурлил, каждый день от рабочих поступало множество предложений — так всегда бывает, когда вдруг четко обозначится цель. Ему достаточно было тогда и четырех часов на сон! И Лелю в те дни он любил сильно, так сильно, что иногда ревновал просто так, без причин, или к прошлому.
«А если бы мы не встретились снова, ты бы вышла замуж за этого Костю?»
«Возможно, хотя у нас к этому не шло, но… возможно. Ведь рядом больше никого не было».
«Интересно, куда бы тогда направила свой организаторский талант? На оживление покойников?»
«Я бы тебе не советовала со мной ссориться… Особенно сейчас, когда лежим рядом».
«Можешь убить?»
«Могу обидеться и уйти. Это будет трудно нам обоим. Ты знаешь: когда я обижаюсь, то не властна над собой».
«Прости. Просто я тебя очень сильно люблю… И ревную. Честное слово, я бы с удовольствием врезал бы по очкам этому конопатому Косте».
«Успокойся, у меня с ним ничего не было».
Он умолкал, но при этом думал: значит, было с другим. С кем? Спрашивать же боялся. Он очень сильно любил ее в те дни и работал как шальной, пока не столкнулся с Родыгиным… Вот когда перед ним впервые зажегся красный сигнал «стоп»…
Заскрипели тормоза, Юрий Петрович взглянул на дорогу: она была забита машинами, до железнодорожного переезда оставалось еще с полкилометра. Пошли свои, родные места: за переездом дорога потянется по берегу реки, оттуда уже видны заводские дымы, чуть позднее — контуры города. Да, видимо, крепкая образовалась пробка… Чугуев в досаде посмотрел на часы, вышел из машины, чтоб размять ноги, закурил.
«Наверное, не поспеем к началу испытаний», — подумал Юрий Петрович.
…Минут двадцать пять простояли возле переезда, — проклятое место, давно бы надо построить эстакаду, дешевле бы обошлась, чем такие простои! Теперь хоть все сто сорок выжимай! Время летит и опомниться не дает. Вот уж и даль подсинилась, еще немного — и включай фары. Дорога петляет над крутым обрывом, а внизу песчаные плесы, лед уже сошел с реки, только местами, приткнувшись к черным корягам, истончаются ноздреватые льдины. Сейчас они кажутся грязно-синими, а сама река — дегтярная, с мутными, желтыми полосами, а за нею впереди, чуть вправо в небе, оранжевый отблеск. Но это не закатная полоса, солнце в этом краю садится слева за дальним лесом. Это отблеск заводских печей.
Чугуев не сводил глаз с дороги. Надо успеть. Хоть пар из ноздрей! Точность — марка Чугуева. Еще не было случая, чтобы он куда-нибудь опоздал. Он приучил себя так ездить и гордился этим… Они остановятся у ворот цеха… Ну, а дальше? Что?.. Юрий Петрович уйдет к пятиклетьевому стану, а Чугуеву ждать; он тоже может пройти в цех, посмотреть, чем кончатся испытания. Раньше он обязательно так бы сделал, было время, когда его волновало все, чем занимался Юрий Петрович. Оставив машину, двигался следом за ним, стараясь не мешать, да Юрий Петрович часто и не замечал, что Чугуев вместе с ним слушает доклад начальника цеха или разглядывает какую-нибудь линию. Постепенно он постиг главный замысел Юрия Петровича: превратить завод в единый механизм. Чугуев понял этот замысел и удивился его простоте. Поездки по цехам, где часто затевались споры, приобщали Чугуева к замыслам главного инженера, и он чувствовал себя причастным к ним.
«Ты ведь вроде и заводской и не заводской, — говорила Катя. — Ты где-то все время рядом…»
Но он-то считал себя заводским и был в курсе дел почти всех цехов. Да и знал он о заводе больше, чем любой рядовой инженер. Армия — это не только полки и роты, но и штаб, без него полки не будут знать своих задач, а штабной человек всегда осведомлен больше, чем люди в полках и ротах. Когда он объяснил это Кате, она согласилась.
Штабной-то он штабной, а все-таки извозчик, не более… Тоска к нему пришла недавно. Он знал это странное чувство в себе. Все вдруг становится немило. Возникает почти непобедимое желание бросить работу и жилье и ехать хоть на другой край света. Чтобы только были иные дороги, города и поселки, иные люди вокруг… Сколько он оставил позади себя! Такие выгодные места бросал. Деньги сами текли в руки. Да разве в них счастье? И объяснить он сам себе не мог, почему возникала в нем и становилась, неодолимой эта сила. Чаще всего он старался не задумываться. Просто в душе отмирали зыбкие привязанности к той или иной местности, к тем или иным людям и даже машинам, на которых он ездил. Он знал: в любом другом краю найдется автомобиль, а стало быть, и работа. И заранее радовался, что на новом месте он ощутит сладость перемен, примет на себя новые заботы и интересы, которыми еще не жил, а другие, кто трудится на том заводе, стройке или автобазе, уже прониклись ими, а может быть, даже и устали от них… В Лебедневе, пожалуй, он задержался дольше, чем в иных местах, — почти три года — и уж стал забывать про этот свой кочевой удел. Иногда даже мелькало: все, остепенился, к оседлости потянуло. Ну что же, не мальчик, четвертый десяток разменивает! Ведь сказано: и кораблю нужна пристань. Но вот недавно заскребло, заныло на душе, и он прислушался к себе на этот раз не с трепетной, волнующей надеждой на радость перемен, а с испугом: неужто снова его понесет? И рядом с этими сомнениями утверждалось решительное — п о р а. И в первый раз за всю жизнь ему стало страшно, что он не сумеет в себе этого победить… «Откуда оно во мне взялось? Откуда?» — в отчаянии и тоске думал Чугуев. Он рылся в памяти, в своих чувствах и вспомнил…
Возле новой домны в машину сел Родыгин — то ли что-то случилось с его «Волгой», то ли ему захотелось поговорить с Юрием Петровичем. И они начали мотаться по цехам, хотя время было позднее. Шел мокрый снег, то и дело залеплялось лобовое стекло; эти двое — они сели рядышком на заднее сиденье — азартно спорили. Чугуев следил за ходом их мыслей, он так привык к их спорам, что чувствовал себя порой молчаливым участником их… Юрий Петрович доказывал, что процесс автоматизации производства и рационализации должен возглавлять человек на уровне заместителя директора.
«Девятый заместитель!» — возмутился Родыгин.
«Ну и что?» — спокойно ответил Юрий Петрович. И вот тогда Родыгин рассердился, утверждая, что они начинают отступать от первоначального замысла. Он может координировать работу пяти-шести заместителей, но девять — это уж возвращение к прошлому, излишнее расширение управленческого аппарата. Юрий Петрович спокойно — черт знает как умел он это делать, и слова-то подбирались такие простые, что и Чугуев легко понимал их смысл, — стал объяснять Родыгину, что ничего в этом страшного нет. Управленческий состав не надо ни расширять, ни уменьшать. Управленцев должно быть столько, сколько требует дело. А что касается отхода от замысла, то и тут все нормально, потому что реальное руководство людьми и производством гораздо жестче теоретических посылок; когда человек от теории переходит к практике, он вынужден видоизменять свои идеи…