Леля вошла как раз в тот момент, когда женщины, подкатив каталку к кровати, стали осторожно приподнимать Чугуева. Она вошла с огромным букетом красных гвоздик из заводской оранжереи, и он с досадой вспомнил: сегодня же день его рождения!
Одна из сестер взялась за ручку каталки, другая поспешила открыть пошире дверь.. Юрий Петрович, не совсем понимая, зачем он это все делает, отстранил Лелю, опираясь на палку, торопливо доковылял до Чугуева и, дотронувшись до торчащих из-под бинтов пальцев, с трудом проговорил:
— Удачи вам, Михаил Николаевич.
Чугуев помолчал и, словно нехотя, а может, так показалось Юрию Петровичу, ответил:
— Спасибо.
Каталку тронули с места, повернули, и она исчезла в коридоре. И что-то саднящее осталось на душе у Юрия Петровича. Сразу сделалось все безразлично. Леля взяла его под руку и тихо сказала:
— Идем.
Он повиновался, не спрашивая, куда они идут и зачем… Она подвела его к лифту для перевозки больных. За лифтом начиналась та часть коридора, где шли ремонтные работы: вдоль стен стояли ведра с мутной известью, лежали доски, заляпанные белилами, резко пахло краской и олифой; двери в одну из палат были раскрыты — там работали маляры… Юрий Петрович удивленно огляделся:
— Куда мы?
— Ну, а уж это мой сюрприз, — улыбнулась Леля.
— Какой сюрприз? — поморщился он.
— Идем, идем, — настойчиво повторила Леля.
Они остановились подле комнаты, где на свежеокрашенных дверях висела синяя табличка с надписью «ординаторская».
— Осторожно, — предупредила. Леля, — можешь испачкаться, — и пропустила Юрия Петровича вперед. И он увидел стоящего у окна Родыгина, а рядом с ним его жену Настеньку, в накинутой на плечи цыганской шали, а в углу — письменный стол, покрытый скатертью и уставленный закусками.
— А-а! — радостно воскликнул Родыгин, двигаясь ему навстречу.
— Ну, для чего… это? — смущенно спросил Юрий Петрович.
— Надо, — с веселой уверенностью ответила Леля. — У тебя круглая дата.
— Она не круглая, она острая, — вмещался Родыгин. — Пропускать нельзя… Вот Леля и подыскала свободную комнатенку. Договорилась. Молодец! А мы сейчас, чтобы распорядка не нарушать, по-быстрому. Ну, что стоишь? Садись! Тебя будем чествовать.
— Прошу к столу, — весело пригласила Леля, и все стали усаживаться.
Стараясь не встречаться с Лелей взглядом, чтобы она не прочла в его глазах непонятной и ему самому внезапной неприязни к ней, Юрий Петрович оглядел стол. Присмотрелся к закускам, этикеткам винных бутылок и понял: все — от пирожков до хрустальных рюмок — Леля привезла из дому, заранее все распланировав.
Едва расселись, Родыгин, разливая коньяк, обратился к Юрию Петровичу:
— С врачом консультировался. Как раз твоя норма… — И улыбнулся своей обаятельной улыбкой — ровненькие, один в один, ослепительной белизны зубы. — Дорогой Юрий Петрович! Желаем тебе в первую очередь здоровья. Все, что с тобой случилось, с каждым, могло случиться. А кроме здоровья — удачи! Всегда и во всем… Дай-ка я тебя поцелую. — Он встал и, стараясь не задеть загипсованную руку Юрия Петровича, осторожно его поцеловал.
— Ох и вкусный же салат и пирожки, — ласково пропела Настенька.
Леля сидела довольная. Она всегда гордилась и своим умением стряпать и своим умением накрывать стол. Она вообще, хотя вечно была занята на заводе, любила заниматься домом — убирала, чистила, украшала его, проявляя изобретательность и вкус…
Пытаясь подавить раздражение, Юрий Петрович заставил себя представить, как Леля, встав часа на три раньше обычного, сосредоточенно и четко движется по их нарядной кухне, как ловко режут ее руки овощи, месят тесто, заворачивают в мягкую бумагу посуду… И ему действительно стало лучше, и он, ласково посмотрев на Родыгиных, подумал: не случись аварии, он бы сидел сегодня у себя дома, но никого, кроме Родыгиных, все равно бы не пригласил…
Родыгин закурил — сигареты у него были всегда отличные, и Настенька тотчас потянулась к ним; ее большие глаза вдруг налились слезами. Родыгин, хоть и сидел к ней боком и вроде бы глаз ее видеть не мог, тут же торопливо к ней повернулся:
— Ну не надо, Настенька.
— Ничего… это я ничего… Просто Сашеньку вспомнила…
— Ну, не тут… — попытался успокоить ее Родыгин.
— Дома-то еще горше, — вытирая платочком слезы, отвечала Настенька, жадно припав к сигаретке. — Ну что ему все неймется… Такой нежный рос.
— Опять что-нибудь натворил? — спросила с участием Леля.
По всему было видно, Родыгину не хотелось об этом говорить, но Леля смотрела на него так, словно требовала: не таите, выкладывайте, и он, поглаживая Настеньку по руке, стал объяснять:
— Опять подрался. Ну, с ровесниками — это ничего, так даже и положено. А то ведь взрослому человеку врезал. Мальчишка, мальчишка, а вымахал на метр восемьдесят. И удар у него будь здоров… Правда, свидетели говорят, за дело ударил. В очереди, возле кассы кинотеатра… Тот Сашину девочку — приятная такая, скромная и умница — нехорошим словом, при всех… Саша и врезал. Честно говоря, правильно… Но опять милиция, опять жалобы… Директорский сынок и все такое прочее. Скверно, конечно, и Настенька переживает…
— Ничего, это я так, — успокоила его Настенька, — уже прошло… Ой, Юрий Петрович, а ты мне очень, очень нынче нравишься…
— В синяках? — усмехнулся Юрий Петрович.
— Угу, — кивнула Настенька и тотчас засмеялась. — Уважение вызывает…
— Что же это мы? — спохватился Родыгин. — Сидим и не работаем, пора нам и за подругу именинника выпить…
Юрий Петрович оглядел кабинет. Слева, на стене, висело несколько фотографий, на одной из них была большая группа людей в белых халатах, стоящих вокруг операционного стола… Юрий Петрович никогда не видел, как оперируют людей, разве что в кинохронике… На какое-то время он упустил нить разговора, который шел за столом, но когда вслушался, то понял: спорят о молодежи; видимо, рассказ Родыгина о Саше не прошел бесследно, к самому событию прямо не вернулись, но о воспитании заговорили.
— Все дело в отсутствии идеала, — категорично заявила Леля; она хмурила лоб, и, как всегда во время споров, в голосе появились назидательные нотки. — Но чтобы выработался идеал, необходимо находиться в центре какой-нибудь важной человеческой деятельности. Если же человек безразличен к проблемам и явлениям социальной жизни, начинает властвовать стихия… Эмоциональные порывы. А это всегда опасно, очень опасно…
Леля говорила долго, и Юрий Петрович видел скуку на лице Настеньки. Наверное, она ничего не понимала из того, что говорила Леля, и Родыгин не очень понимал. «Ну зачем она, — смущаясь за Лелю, думал Юрий Петрович и вдруг вздрогнул от внезапной догадки: — Она о детях… А у нас? Почему у нас нет детей?..» Странно, что эта мысль только сейчас возникла у него… Прежде он считал вполне естественным, что они с Лелей до сих пор не обзавелись ребенком, — было некогда в полном смысле этого слова. Так дорог был каждый день, каждый час, что отдать этому год казалось невероятным. И все же… Размышляя об этом, Юрий Петрович не заметил, как Настенька пересела поближе к Леле, они зашептались, видимо, о своих женских, делах. Тогда и Родыгин подвинулся ближе к Юрию Петровичу.
— Есть новости, — проговорил он, торопливо затягиваясь сигаретой. Со смуглого лица его слетела беспечность, в карих глазах пряталась усмешка. Юрий Петрович знал: когда Родыгин вот так собирался, а глаза и голос оставались веселыми, то за этим крылось нечто его всерьез встревожившее, и потому с особым вниманием повернулся к Родыгину.
— Новости? Какие? Где?
— В объединении, Юрий Петрович… в объединении. Приходько на пенсию наконец проводили. Хорошо проводили. С почестями, подарками. Да ведь и то сказать: человек столько лет в промышленности. В войну-то как знаменито работал! Не его вина, что отстал. Последние три года, можно сказать, из болезней не вылезал. Крепкий мужик, а вот поди же ты, расплакался… Да так, что я и сам слезу пустил…
— Ты что же, там был? — машинально спросил Юрий Петрович, думая о другом… «Приходько на пенсию… Как и говорил Николай Васильевич. Значит…» Он с нетерпением ждал продолжения рассказа… Родыгин загасил быстро сгоревшую сигарету, взял новую, но заело с зажигалкой, и он никак не мог прикурить… «Да прикурит ли он когда-нибудь свою сигарету?»
— Конечно, был, — кивнул Родыгин. — И на банкете посидел. Директора собрались.
— А что же… кого-нибудь уж назначили? — весь внутренне напрягшись, но стараясь не показать этого, спросил Юрий Петрович.
— Ну, сам знаешь: свято место пусто не бывает.
— И кого же? — Ему казалось, что Родыгин намеренно долго тянет с ответом.
— Бортова Степана Ильича… Директора Каменского завода. Ты его знаешь. Он года на два раньше тебя институт окончил.
Бортова Полукаров знал, встречал в министерстве, хотя всерьез ни разу не поговорил, а надо было бы, потому что слышал: Каменский завод в последние годы круто пошел вверх. Да, да, Бортов — прекрасный директор и молод еще. Но ведь и Лебедневский завод — передовое предприятие, теперь он все заметнее да заметнее, о нем много пишут и говорят. Вот оно что случилось, пока он лежал в больнице!.. Если бы тогда сразу в министерстве дал согласие… Чепуха! Если бы очень хотели, подождали бы, пока он выйдет из больницы. Авария тут ни при чем. Выбрали Бортова, а не его. Почему?
Может быть, Родыгин сумел прочесть в глазах Полукарова этот вопрос, а может, заранее решил ничего не таить от Юрия Петровича и с этим пришел в больницу, потому и сказал неожиданно просто:
— Там ведь и ты, Юрий Петрович, в кандидатах был.
— Откуда знаешь?
— Министр мне звонил, — произнес он так, словно речь шла о чем-то будничном. — Характеристику запрашивал.
Вот тут-то вмешалась Леля:
— Конечно же вы поддержали Юрия Петровича?
Родыгин взглянул на нее и, сжав сильной ладонью смуглые щеки, словно стараясь этим жестом скрыть усмешку, ответил:
— Ну уж нет! Какой же я, к черту, директор, если главного инженера вот так запросто отдам. Главные нынче в бо-о-ольшой цене. Нет, конечно, не поддержал. Нам еще работать и работать вместе… Или считаете, я неправ? — Он открыто посмотрел сначала на Лелю, потом на Юрия Петровича.