Квартиру Гороховскому дали в новом квартале, там же, где жил и Александр Петрович, народу сюда набилось много, и только здесь Александр Петрович сообразил, что женщина с глазами египтянки — жена Гороховского. Когда уже выпили и закусили, все заговорили, как хорош спектакль, как отлично сыграны роли, и Гороховский, худой, высокий, с рыжеватой шевелюрой, в которую вплелись жесткие седые волосы, был гордо застенчив и все поглядывал в сторону Александра Петровича, ожидая, видимо, когда и директор ведущего в городе завода скажет свои слова. Понимая Гороховского, Александр Петрович загадочно молчал, внутренне посмеиваясь, он с аппетитом закусывал и весело поглядывал на женщину, заманившую его сюда, — она сидела рядом… И вот тут-то Гороховский и совершил ошибку: решив, что выпито достаточно и можно быть посвободнее, он подошел к Александру Петровичу, хозяйским, уверенным жестом обнял за плечи жену, притянув ее к себе, и сказал:
— Что же, Александр Петрович, вы все молчите?..
После стольких похвальных слов он был почти уверен в себе и не понимал, что женщина с глазами египтянки в ту минуту принадлежала Александру Петровичу, что он наслаждался плавностью ее движений, улыбкой, голосом, как можно наслаждаться созерцанием картины, пейзажа, и отнимать эту женщину именно в данную минуту у Александра Петровича было нельзя, — вот чего не понял режиссер, иначе бы он повел себя осмотрительней. В Александре Петровиче пробудился боец. Он посмотрел на Гороховского, словно прицеливаясь, и громыхнул раскатистым смешком:
— Так ведь не понравился спектакль!
В комнате установилась тишина, Гороховский отпустил жену, побледнел, и только сейчас стало заметно, что лицо его усыпано мелкими конопушками.
— То есть как? — пробормотал он.
Александр Петрович понимал, что еще может спасти положение, упрекни он режиссера в необычности формы или в неправильном толковании идеи пьесы, и тогда Гороховский покажется себе и другим как бы даже и героем, а Александр Петрович — консерватором…
— Я видел когда-то это в «Современнике» и любил, очень любил, — проговорил Александр Петрович негромко, но все равно голос его целиком заполнил комнату. — Тогда в спектакле все буйствовало, он был задорный, после него хотелось действовать, работать, чего-то добиваться… И актеры-то еще тогда слабенькие были, и декорации… У вас силы покрепче, и все очень верно, но… как простывший чай… А знаете почему?.. В том спектакле было время, а в вашем его нет. И героям вашим только кажется, что они сохранили некие идеалы молодости. На самом деле они ни черта ни сохранили, они только канючат, тоскуют по ним. — Он минуту помедлил, ища завершения мысли, и, найдя его, обрадовался, постарался произнести с большим пафосом: — Не время меняет людей, а их собственное ощущение времени… — И тут же как бы с высот опустился на землю, широко улыбнулся, сказал мягко: — Ну вот. Но я не специалист…
Всеобщее молчание грозило перерасти во всеобщую неловкость, и вот тут Александр Петрович увидел гневное лицо Кати; поднявшись, он взял под руку Гороховского и тихо, с интимной интонацией попросил:
— Нельзя ли музычку? Лучше твист…
— С удовольствием, — покорно согласился Гороховский и, все еще бледный, подошел к магнитофону, поставил кассету, и вправду тут же грянул твист.
Александр Петрович держал Катю во внимании краешком глаза, она еще не успела приблизиться, как он подхватил жену Гороховского; первые секунды женщина с глазами египтянки смотрела на него замороженно, она, очевидно, не могла, как и Гороховский, прийти в себя, но Александр Петрович мило улыбался и словно бы ненароком касался щекой ее смуглой щеки, и постепенно она развеселилась, стала отвечать ему улыбкой. Они отвоевали довольно широкое пространство в комнате, теперь уже танцевали и другие пары, но почти все не сводили с них глаз, он всегда был прекрасным танцором, а твист — его конек, он научился ему в шестидесятые годы. Александр Петрович любил поражать зрителей тренированностью тела, хотя и казался на первый взгляд грузным. Когда танец кончился, им зааплодировали. Катя смотрела непримиримо, кажется, она разгадала его…
Шли домой молча, он что-то напевал, Катя затаенно над чем-то размышляла. Шумно ввалившись в квартиру, он, скинув пальто в прихожей, прошел в гостиную и крикнул оттуда:
— Катюша, отлично бы кефирчику!
Она принесла чашки и бутылку с кефиром, но не успела открыть ее.
— Ты думаешь, я не понимаю, почему ты вдруг закусил удила? — Очки ее яростно сверкали. — Не можешь равнодушно пройти мимо красивой бабы! Герой! Ты бы со своим начальством геройствовал… А на зависимом человеке. Позор!
— Помилуй, какой же он зависимый? — попытался было возразить Александр Петрович.
— А что же ты думаешь, не зависим?.. В этот город никто порядочный ехать не хочет… Да к тому же они недавно поженились. Какая женщина сможет простить, чтобы из ее мужа у нее на глазах болвана делали?.. Ну, а если она уйдет от него?
— Ну уж и уйдет!
— Я бы ушла! Если бы мне указали: мой муж идиот, — ушла бы!
— Если идиот — пусть уходит. Красота не должна жить рядом с глупостью.
— Перестань козырять своими афоризмами! Я же точно знала, что это из-за нее… Точно!
Она могла зайти слишком далеко, ее надо было остановить, и он не нашел другого способа, как отвлечь ее внимание, и шарахнул чашку об пол. Но Катя с каким-то отчаянием запустила свою в стену…
Он усмехнулся, вспомнив, как эта небьющаяся чашка разлетелась даже не на осколки, а в пыль. Он шел теперь через мост, мимо двигался поток грузовых машин, прозвенел трамвай, он посмотрел вниз, — на сером льду чернели лужи. «А все-таки весной пахнет», — подумал он и услышал за спиной мягкий скрип тормозов и голос шофера:
— Доброе утро, Александр Петрович. Что же не дождались?..
Он поднялся на второй этаж заводоуправления, где был его кабинет; в приемной хлопотала Анна Семеновна, он поздоровался с ней за руку, она сказала:
— Одну минутку, и я буду готова…
Он прошел к себе, повесил пальто в шкаф и взглянул на часы: было ровно восемь. За окном совсем посветлело, но Катя пока еще дома, она выйдет через пятнадцать минут, отведет Танюшу в детский сад, а уж потом на работу. Он посмотрел на телефон и набрал домашний номер — все-таки надо предупредить Катю об обеде с немцами, чтобы она успела переодеться. Раздались длинные гудки, он ждал у трубки довольно долго, но никто не отвечал. Тогда он подумал, что мог неправильно набрать номер, и позвонил снова, но опять никто не ответил. «Хорошо, — подумал он. — После девяти дозвонюсь на работу, только бы не забыть…» И написал цифру «9» на перекидном календаре.
Вошла Анна Семеновна со своими записями и двумя папками, папки она аккуратно положила перед ним, а блокнот раскрыла и начала читать, что предстоит ему сегодня: доклад главного инженера… в десять утра — директорский прием… вызов в промышленный отдел обкома… Он слушал, кое-что отменял из назначенного, так как не хватало времени. Анна Семеновна ушла, и, ожидая, пока появится главный инженер, он раскрыл бумаги, приготовленные на подпись, но что-то мешало ему сосредоточиться, и он решил, что займется бумагами после доклада главного.
Александр Петрович прошел от стола к окну, с высоты второго этажа была видна широкая призаводская площадь, над ней висел серенький туман, и в глубине его расползалось несколько тусклых огненных пятен — в той стороне были цехи; все было спокойно здесь и привычно. Скрипнула дверь, он не оглянулся, знал — вошел Спешнев, главный инженер, худощавый, подтянутый, словно стиснутый костюмом человек, с вечно усталым, но спокойным лицом и седыми волосами. Спешнев здесь и до Александра Петровича был главным, а до этого работал на небольшом уральском заводе. Александр Петрович считал, что Спешнев звезд с неба не хватает, зато надежен абсолютно, работает без нервозности и, если уж ему сделан какой-то наказ, выполнит обязательно. У них установились строгие деловые отношения, встречались только на работе и не ходили, как это бывает, друг к другу в гости; Александр Петрович даже и не знал как следует, что за семья у Спешнева, он только знал, что у него и у Спешнева разные вкусы и привычки: он, Александр Петрович, привык жить открыто, Спешнев — замкнуто.
Спешнев подошел к нему, они молча пожали друг другу руки, и Александр Петрович кивнул в сторону стола, приглашая садиться, а сам остался на месте; это не смутило Спешнева, он раскрыл бумаги и начал доклад, характеризуя положение дел по цехам за истекшие две недели; судя по его докладу, завод работал нормально, без особых сбоев, и с планом все выходило хорошо.
Александр Петрович слушал напряженно, у него была способность запоминать нужные ему цифры на слух, и сейчас он сравнивал их, прикидывал в уме и, если не мог быстро проверить, просил Спешнева повторить. Так они работали более часа, и, только когда Александр Петрович вернулся к столу и увидел на календаре записанную им цифру «9», он вспомнил о Кате, — на часах уже было четверть десятого. Он извинился перед Спешневым и набрал рабочий телефон Кати, там его сразу узнали по голосу и ответили, что Катя еще не приходила. Тогда он снова перезвонил домой — телефон молчал. Он подумал немного и подвинул к себе заводской телефонный справочник, отыскал номер детского сада.
— Одну минутку, — сказал басовитый женский голос. — Сейчас выясню… — И тут же Александр Петрович услышал, как женщина торопливо отдала кому-то приказание. Он ждал, и Спешнев терпеливо ждал, хотя каждая минута у них была на учете. — Нет, Александр Петрович, — наконец сказала женщина. — Не приводили сегодня Танюшу…
Он положил трубку, и ему сделалось нехорошо — он больше всего не любил неизвестности.
— Я буду заканчивать? — спросил Спешнев.
— Да, да, прошу! — кивнул Александр Петрович и усилием воли заставил себя слушать: то, о чем говорил сейчас Спешнев, было особенно важно, ибо определяло перспективы завода на ближайший месяц, и тут имела значение каждая деталь, упусти он сейчас что-нибудь, это потом может серьезно аукнуться…