Спешнев закончил, как и должен был, без десяти минут десять, и сразу же пошли срочные звонки: из министерства, из обкома, и они длились до той самой минуты, когда вошла Анна Семеновна и спросила:
— Приглашать?
Это означало, что все, кому нужно быть на приеме: работники завкома, члены парткома, представители заводских служб, — собрались и ждут, когда их пригласят занять место за длинным столом в директорском кабинете; эти люди нужны ему, чтобы получить по ходу дела необходимую справку или без излишней волокиты решить дело, с которым придут к нему.
— Приглашайте!..
Анна Семеновна повернулась было к дверям, но он остановил ее:
— Анна Семеновна, миленькая, найдите, пожалуйста, мою жену… — Эта строгая женщина, с седыми волосами, похожая на классную даму гимназии, как изображают их по определенному стереотипу в кино, удивленно посмотрела на него. — Пропали они у меня куда-то с дочкой, дозвониться не могу… Поищите, пожалуйста, если надо, пошлите машину, — и, сказав это, углубился в папки с документами, только краем уха слыша, как входили в кабинет люди, здоровались и, стараясь не греметь стульями, рассаживались возле длинного стола.
— Все? — спросил он, еще не отрывая глаз от папки.
— Все, — ответили ему.
— Прошу, — кивнул он.
Анна Семеновна стояла у двери наготове с тетрадью.
— Коробов Степан Семенович, из второго трубопрокатного, — объявила она и раскрыла дверь, пропуская в кабинет лысого, плотненького человека; он приостановился у дверей, оглядел кабинет, остановился взглядом на Александре Петровиче и тогда решительно, словно преодолев некий барьер, крупно зашагал к столу. И пока он шел ковровой дорожкой, Александр Петрович прикинул: у этого что-то посерьезней обычной жалобы, — он давно научился различать тех, кто приходил сюда со своими мелочными делами — а таких было большинство, — от тех, кто шел не только с личным, но и с важным для других; впрочем, и те, мелочные дела для каждого записавшегося на прием к директору имели свой важный смысл, и, как ни жаль было времени, он, директор, должен был выслушивать и решать.
— Садитесь, Степан Семенович, — предложил Александр Петрович, стараясь приободрить этого человека. — Что привело вас?
— Трешки! — выпалил Коробов и настороженно взглянул на Александра Петровича, но, увидев, что тот ждет с вниманием, успокоился и теперь уже заговорил легче: — Мы на Луженке в доме семь проживаем. Трубопрокатчикам там дали… Вселились и, значит, полтора месяца без горячей воды сидим… Вот и нашлись благодетели… Пришли, говорят: собирайте с краника по трешке — будет вам горячая водица. Собрали, куда денешься? Сейчас в тепле и с горячей водой… Только вот я и думаю: а трешки за что? Как, думаю, так — сами же строители виноваты и сами ходят побирушничают. Вот и решился к вам…
Он замолчал и почувствовал себя неловко, что пришел сюда и привлек внимание стольких людей. Александр Петрович понял его и, чтобы не дать ему утвердиться в этой мысли, повернулся к длинному столу и, вроде бы ни к кому конкретно не обращаясь, спросил:
— Что там на Луженке произошло с водой?
Ему тотчас ответили:
— Проект теплотрассы оказался негодным, обнаружили, когда уже дом заселили.
— Кто подписывал проект?
— Я.
— Сегодня же докладную мне на стол. Будем решать. Это во-первых… — Он немного помедлил. — А во-вторых, выясните, кто там из строителей ходил и обирал рабочих, и… под уголовную ответственность!
— Не надо! — выдавил из себя Коробов. — Это самое. Срока́ ведь ребятам дадут. А у кого и семьи есть… А срок — это дело такое, это на всю жизнь… Нет, ребят не надо… Пригрозить, разъяснить, что к чему, — другое дело.
Нравился Александру Петровичу этот мужик, и как говорил, и как думал, нравился, несмотря на немножко чудаковатую внешность.
— Ладно, — сказал Александр Петрович. — Врежем им как следует…
Коробов согласно кивнул и уже спокойно поднялся со стула и пошел к выходу он еще до дверей не дошел, как снова появилась Анна Семеновна, и Александр Петрович с надеждой взглянул на нее, но она поднесла к глазам тетрадь и прочла:
— Кулакова Любовь Кирилловна, цех холодного проката.
Значит, Катю еще не нашли, и опять ему сделалось беспокойно, и, что самое скверное, вновь, как утром, когда он делал зарядку, в области сердца ощутил тяжесть. «Да что же это такое! — прислушиваясь сам к себе, пробормотал он. И тут же стал себя успокаивать: — Да не уехала… Не могла уехать… Ну что за чушь, откуда эта мысль? Анна Семеновна уж наверняка так все раскрутила, что еще немного — и все станет ясно…»
На стул для посетителей садилась яркая, остроглазая, гибкая женщина с припухлыми губами, она боязливо кинула взгляд на длинный ряд людей, сидящих за столом, стремительно, одним движением выхватила из сумочки листок бумаги и так ловко кинула его в сторону Александра Петровича, что листок этот точно лег на гладкую крышку стола перед глазами; Александр Петрович внутренне усмехнулся этой ловкости и стал читать:
«Три года я была полюбовницей сталевара Малая…» — так и было написано — «полюбовницей». Александр Петрович посмотрел на женщину: она сидела неподвижно, взгляд ее был чист и наивен, — значит, не только не стыдилась, но и гордилась этим. «…была полюбовницей сталевара Малая, — читал дальше Александр Петрович, — затем, как жена его умерла не родивши. Три года я ему была верной, а только ж получила в профсоюзе путевку в санаторий по случаю больной печени, и когда вернулась, то в квартире Малая нашла другую женщину, которая мне объяснила, кто она теперь тут. Я все поняла и возражений против этого не имею, пусть живут, если им любится, любовь если наша отцвела, насильно мил не будешь. Только получилась через это одна серьезная неприятность: когда я в квартиру сталевара Малая перебралась три года назад, а квартира у него тридцать семь метров, я свое место в общежитии сдала, и сейчас мне проживать негде, потому прошу выделить…»
Она сидела от него через стол, покорно ждала, и он вдруг понял: и эта покорность и наивность на лице женщины вовсе не нарочитые, она и на самом деле такая есть; он еще раз взглянул на это странное заявление, прочитал под фамилией место работы — травильное отделение, трудное место, взял ручку, но тут же сообразил, что писать резолюцию на этом заявлении нельзя. Александр Петрович вернул ей бумагу и сказал в сторону длинного стола:
— Надо выделить Любови Кирилловне место в общежитии, причем в новом, где комнаты на двоих…
Она вежливо сказала:
— Спасибо, — и, прижимая к груди сумочку, двинулась к двери.
Анна Семеновна называла фамилию следующего посетителя… Черт знает, почему он ощущает такое беспокойство, наверное, это комплекс, скорее всего после того, как много лет назад ушла от него Надя с ребенком, — сильнее удара он и не получал в жизни; с тех пор у него сохранилось недоверие к женщинам, от них можно ждать всего, у них своя, абсолютно недоступная мужчинам логика… Господи, да что же он тут должен сидеть и казниться! Он и не заметил, как этот коротко остриженный молодой человек сел на стул для посетителей, не услышал его фамилии, только увидел, как он подергивает шеей, словно ему все время что-то мешает. Александр Петрович очнулся. Когда он заканчивал фразу:
— …и не отпускают, нарушая законодательство.
— Кто? — спросил Александр Петрович, чтобы понять смысл заявления этого человека.
— Да все, — неопределенно кивнул в сторону длинного стола посетитель.
— В чем дело? — громко спросил Александр Петрович. — Почему не увольняют?
— Программист, — донеслось от длинного стола.
Вот теперь ясно. Он сам отдал приказ не увольнять ни одного программиста с завода без его ведома.
— Что вас не устраивает? — деловито спросил Александр Петрович. — Квартира? Зарплата?
Человек смотрел на него печальными глазами, то и дело подергивая шеей.
— Все устраивает, — сказал он и, перегнувшись через стол, прошептал: — Сугубо личное…
— Но у меня и прием по личным вопросам, — ответил Александр Петрович; программиста он отпустить не мог, каждый из них был на счету, только что ввели на заводе автоматическую систему управления цехами, и далось это с таким трудом, а программистов, знающих металлургические заводы, раз, два и обчелся, они искали их по всей стране; только это побудило его так ответить, обычно он старался как можно меньше копаться в чужих историях. — Впрочем, если не хотите, можете не рассказывать. Но я бы хотел знать, чем могу помочь вам. Сами понимаете, как нам трудно сейчас отпустить вас… Если хотите, можете изложить все письменно, вот хотя бы в соседней комнате, я обожду.
— Да что там письменно! Весь завод знает… — И заговорил быстро, словно забыв, что в комнате, кроме него и директора, есть еще люди: — Ну, застукал я их у себя на квартире. Ей верил, а он — дружок, первый дружок на заводе… Лучше бы кто ножом ударил… Загудел я в ту ночь, хотя в жизни не злоупотреблял…
Дело прояснялось, и Александр Петрович спросил:
— А сейчас где живете?
— В общежитии. Квартиру ей оставил…
Александр Петрович задумался.
— Вот что… Простите, как вас? Воробьев Евгений, а может, мы сделаем так. В завкоме вам срочно подберут хорошую путевку, ну, скажем, в Кисловодск…
— Да зачем она мне? Я не болен…
— Больны, Воробьев Евгений, больны. И вам нужно отойти от всего… Вы же программист, интеллектуальная элита на заводе… Ну вот, а пока вы будете отдыхать, мы еще один дом на Луженке сдадим. Когда сдадим, товарищи? Ну вот, к двадцатому, — кивнул Александр Петрович. — И там уж из директорского фонда мы вам однокомнатную квартирку выделим. Другому бы — нет, а вам выделим. Так договорились? — И Александр Петрович привстал, чтобы пожать Воробьеву руку.
И не успел он еще сделать этого, как от дверей донесся голос Анны Семеновны:
— Катерина Алексеевна у телефона, переключить на вас?
— Да, да! — не сдержавшись, воскликнул Александр Петрович. Нашла, все-таки нашла! Железная баба. Молодец, умница-разумница! Такая сквозь игольное ушко пролезет, а найдет, недаром же он без нее как без рук, ну и молодчина, и все просто, спокойно. — Слушаю, — сказал он в трубку.