Рецензент А. Говберг
АТАДЖАН ТАГАНМИГ РАСПЛАТЫ
Расплата идет в день Страшного суда
Всех грешников, всех, кто прогневал бога.
его бы тебе ни стоило, возврати долг умирающему. А если умирающий должен тебе, надо с ним рассчитаться: либо взять долг, либо от чистого сердца простить его.
Словом, дай ему возможность освободить свою душу от земных забот.
Таков древний туркменский обычай.
Нигде не записан он, однако знают его все. Он передается из поколения в поколение. Люди умирают, а этот обычай остается. Он всегда жив и будет жить вечно.
А вот Непес-ага отступил от этого обычая.
Всю ночь его мучил кошмар. Ему снились громадные черные сапоги. Они наступали на него, и от их жуткого скрипа холодели руки и ноги, все тело наливалось свинцом, мертвело. Непес-ага не мог пошевелить даже пальцем. Сапоги были живыми, они пытались поймать его, и когда это им удалось, когда черное голенище закрыло собою свет перед глазами Непеса-ага, он стал задыхаться. Только один аллах ведает, как ему удалось освободиться.
Он проснулся, но долго не мог поверить в свое пробуждение. Сапоги, шайтан бы их взял, исчезли, страшный скрип их прекратился, дышать стало легче. Непес-ага сел на кровати, вытер ладонью вспотевший лоб и тяжело вздохнул.
— Наверно, Кервен кончается… — прошептал старик. — Может именно сейчас, в эту самую минуту…
Непес-ага встал, подошел к раскрытому окну и вгляделся в предутренний сумрак улицы. Ни в одном окне во всем ауле не было света, и ни одного звука, — кроме далекого ленивого собачьего лая. Он долго вслушивался в этот мирный лай и вдруг понял, что Кервен пока что не умер. Нет! Ведь когда умирает близкий, то надо, по обычаю, тут же выходить на улицу, хоть днем, хоть ночью, и голосить, извещая тем самым односельчан о смерти родственника. А у Кервена много родных, и сыновья есть, и дочери…
«Но все равно, — подумал старик, — больше двух, трех дней он, пожалуй, не протянет…»
И он вспомнил, как печально и ласково смотрел Кервен в последний раз, когда Непес-ага пришел его проведать. Они остались в комнате одни, и Кервен, едва сдерживая слезы, с трудом проговорил:
— Непес… пока никого нет, давай попрощаемся… Мне уж, видно, не подняться… Если я когда-нибудь чем-нибудь обидел тебя, прости…
Непес-ага молча кивнул, как завороженный. Он вдруг ощутил, что все смертны на этом свете, и ему стало страшно. В тишине, наступившей в комнате, он услышал, как заколотилось от страха его сердце, и подумал, что когда-нибудь и оно остановится. Всегда отвлеченный для Непес-ага образ смерти как бы наполнился плотью, стал реальностью.
Кервен зашевелился, пытаясь повернуться, одеяло сползло и обнажило то, что когда-то было его ногами. Непес-ага в ужасе смотрел на две кости, обтянутые кожей, с надетыми на них черными носками, с трудом понимая, что это такое на самом деле, ибо то, что он видел, не могло быть частью человеческого тела.
В полном замешательстве он выдавил из себя:
— Держись, Кервен! Все будет хорошо! — и поспешил домой.
Но и дома Непес-ага не нашел успокоения, душа его была не на месте, безжизненные ноги Кервена в черных носках стояли перед глазами. И в ту же ночь кошмарный сон навалился на него…
До самого обеда ночные видения не шли из головы Непеса-ага. В конце концов, решив отвлечься, он взял садовые ножницы и пошел во двор.
Непес-ага хорошо знал, что еще не пришло время подрезать виноградную лозу, но потребность занять себя чем-то, оторваться от мучительных мыслей была так велика, что он стал бестолково состригать листья с каждого куста и носить их в коней сада.
На улице, за изгородью, он увидел внука Кервена и окликнул его:
— Эй, как там твой дедушка? Не лучше ему?
Мальчик вежливо поздоровался и ответил:
— Наверно, скоро уже будет лучше. А пока все так же. Да вы и сами видели…
— Да, да, — закивал старик. — Я вот подумал… ночь была прохладной, может, ему и лучше стало… — и он тут же застыдился, что говорит неправду.
Мальчишка молча повернулся и пошел. Непес-ага долго глядел, как он уходит, и старику казалось, что понурая фигура внука Кервена выражает упрек: «Что ж ты спрашиваешь меня про деда, а не наведаешься к нему сам?»
Непес-ага снова вспомнил свой сои и задумался.
— Салам алейкум, Непес!
Он вздрогнул, услышав приветствие. Перед иим стоял Хаджи-кор, его ровесник, самый известный человек во всей округе. Нет, Хаджи-кор не был ни героем труда, ни передовым колхозником, он прославился своим пора-вительным любопытством. Хаджи-кор постоянно лез в чужие дела, он был просто одержим страстью знать все про каждого. Что бы ни произошло в селе, Хаджи-кор первым видел и слышал, и люди в отместку за это про-ввали его «кор», что означает «слепой».
— Вот ты меня называешь «слепым»… — добродушно улыбаясь, произнес Хаджи-кор, — а сам-то Непес-ага, зрячий ли? Пока вплотную не подойдешь к тебе, ты и не заметишь!
— Да уж какой ты слепой, — смутившись, ответил Непес-ага, разглядел вот меня в густом винограднике…
Обменявшись рукопожатием, какое-то время они вели необязательный разговор, как от века, предписывает восточный ритуал. Обсудили погоду, виды на урожай, последние аульские новости. И вдруг Хаджи-кор сказал;
— А я только что проведал твоего соседа. Нда-а… — и он безнадежно покачал головой. — Не знаю, сколько еще он протянет. Сдается мне, что недолго…
Непёс-ага и сам так думал. Но ему неприятно было соглашаться с Хаджи-кором, и он промолчал.
— Все мы смертны, Непес, — скорбно проговорил Хаджи-кор, и лицо его приняло на редкость серьезное выражение. — Ты знаешь, — доверительно добавил он, — на всякий случай я простился с Кервеном. Чтобы потом не раскаиваться. Кто знает, когда его не станет? А опоздать в таком деле — большой грех.
И хотя сказал он все это не без вящей торжественности, тем не менее Непесу-ага послышалась издевка в голосе Хаджи-кора. Неужели знает?.. Да нет, откуда ему знать! Небось даже не подозревает, что своими словами задел самое больное место. И, насупившись, Непес-ага спросил:
— У тебя что, какие-то дела с Кервеном были?
— Да нет. Какие дела! Но мы ведь жили и работали рядом, а значит, надо попрощаться. От отцов и дедов обычай идет. Обычай нельзя нарушать! — нравоучительно произнес Хаджи-кор.
«Это уж так, — подумал Непес-ага, — обычай предков нарушать нельзя. Иначе будет плохо, совсем плохо. Уж я-то знаю…»
Непес-ага вздрогнул, когда послышался рев двигателя. На улицу въехал грузовик. Поравнявшись с ними, машина затормозила, и они услышали зычный голос шофера:
— Эй, люди, покупайте виноград! Сладкий, как сахар! Покупайте виноград!
— Что он такое говорит?! — изумился Хаджи-кор, не веря своим ушам.
— Говорит: «Покупайте виноград!» Так что, если желаешь винограду, поспеши! — съехидничал Непес-ага.
— Интересно, с какой стати они везут сюда виноград, когда нам самим его девать некуда? Может, решили, что у них вкуснее? — разволновался Хаджи-кор и, забыв про Непеса-ага, устремился к грузовику, чтобы объяснить незадачливым продавцам, когда и куда следует везти виноград, где и почем его продавать, а заодно и прочитать лекцию о виноградарстве.
Непес-ага смотрел, как бежит Хаджи-кор, как разлетаются полы его домотканого халата, и вяло думал:
«Что ж, каждому свое…»
Непес-ага снова защелкал ножницами, отсекая виноградные листья, но делал он это машинально, а сам думал все о том же. О близкой кончине Кервена. «Уж если и Хаджи-кор с ним простился, не жить Кервену на белом свете. Умрет. Не сегодня-завтра. Конечно, умрет!.. — пугаясь окаянной своей уверенности, думал Непес-ага и тщетно пытался успокоить себя. — Ну и что? Все мы смертны. И я умру. Да, но Кервен-то раньше. Вот что самое страшное… А я все размышляю! — вдруг ожгла его ненависть к самому себе. — Все раздумываю!.. Мыслитель, как же! А время уходит, минута за минутой. В любой момент он может умереть. И будет уже поздно…»
Непес-ага в сердцах бросил ножницы на землю и засеменил к дому. Торопливо переоделся и направился к соседу.
Время было полуденное, безлюдное. Кервен лежал один. Не сводя с него взгляда, Непес-ага тихонько присел у изголовья, страшась нарушить сон больного, и засомневался: не уйти ли? Но тут же резко оборвал себя: «Нет! Будет ли еще случай увидеться без свидетелей? Нельзя откладывать!» Он осторожно взял руку Кервена, и тот, не открывая глаз, еле слышно спросил:
— Непес, ты?
Непес-ага встрепенулся:
— Как ты узнал, что это я?
— Как раз о тебе думал…
Непес-ага испугался.
— А… что ты думал? — настороженно спросил он.
— Да прошлое вспоминал… — Кервен говорил медленно, с трудом произнося слова. — Чего только не повидали мы с тобой в нашей жизни! И горя хватало, и радости…
Непес-ага понял, что лучшего момента может и не быть. Он решился, наконец, приступить к заветному разговору.
— А помнишь, Кервен, голодное время? Казалось, что оно никогда не кончится…
Да разве можно его забыть? И как только выжили! Ох, человек многое способен вынести… — Кервен закрыл глаза и вдруг заговорил шепотом: — Знаешь, со вчерашнего дня, как начинаю говорить, голова кружится, — и немного помолчав, он продолжал: — Теперь-то что, всякой еды полно. А ведь мы с тобой, Непес, знали времена, когда и жмых-то был роскошью, когда за миску ячменя или джугары человек готов был отдать все, что имел…
Непес-ага замер. Вот и наступила решительная минута. Но последние слова Кервена будто парализовали его, и он силился произнести слова ответные, долго вынашиваемые где-то в глубине души, но не мог — только беззвучно открывал и закрывал рот.
«Похоже, Кервен того случая не забыл, — лихорадочно соображал Непес-ага. — Тогда почему столько лет молчал? Нет, если бы помнил, то не молчал бы! Все равно бы сказал, дал бы как-то понять… но тогда что означают эти слова про миску ячменя? Как их понять? Как намек, что он, Непес, в то время променял совесть на ячмень? Неспроста Кервен про ячмень вспомнил…»