— Ах, чтоб в землю закопали того, кто придумал эти кошары!
— Да он-то не виноват. Кошара хороша и выгодна там, где опускается под сорок, а у нас разве бывают такие морозы?
Оба замолчали, смотрели на огонь, слушали посвист ветра.
— Чай будешь пить?
— Чем спрашивать, лучше побить и дать, не спрашивая.
Байджан протянул руку к термосу.
— …Оставь… — Аннагуль поднялась. — Я тебе сама вскипячу чай. — Взяв металлический кувшин — тунче, зачерпнула из бидона воды, поставила на огонь.
— Кемал хоть знает, где ищешь овец?
— Какое там! Отару на помощников оставил, сам пошел в сторону Екеутуна, я — в южную сторону. Дело случая, не мне — ему встретятся.
Аннагуль была крепкая, здоровая женщина, способная заменить при отаре мужчину. Ведь когда ночь стоит, когда темнота хоть глаз коли, какое там женщине искать отбившихся овец — не всякий даже опытный чабан решится выйти в пески. А вот Аннагуль не боялась ничего. Байджан уважал ее за это.
— Баран это баран, каждый хочет иметь полный казан, многие не прочь заполучить твоих беглецов. И чабаны теперь не те, что были раньше, мелочные стали, — вздохнул Байджан.
— Ну, конечно. У кого зубы есть — хотят сжевать, у кого глотка есть — готовы проглотить. Интересное существо человек! Если голодный — ворует от голода, если сытый — хуже того с жиру бесится!
— Правильно говоришь. Если голодный крадет — так пока желудок не насытится, если сытый — пока глаза не насытятся.
— А глаза вора никогда не насытятся. — Аннагуль вытащила бурлящую тунчу из огня, бросила в кипяток заварку. — Дай бог, чтоб наши овцы не попались такому.
— Не попадутся — если судьбой не предсказано. А написано на роду — так и попадутся. Но, думаю, найдете вы их.
— Конечно, найдем, специально положили свой ковшик в казан, чтобы нашлись, — Аннагуль, улыбаясь, налила чай в пиалы.
Байджан поднял пиалу с зеленым чаем, подул. Невыносимо давила тоска, хотелось как-то облегчить душу. Вот и человек пришел, может выслушать, есть с кем поделиться печалью… Хоть немного.
— Овцы — это ничего, это не потеря, их можно найти, да ты и найдешь. Только избавь аллах от такой ноши, какая легла на меня. Душа болит, не может выдержать непосильного. — Аннагуль, понимая, что Байджан недоговаривает, и, не зная, как ответить, опустила глаза. — Есть старая притча, — продолжил Байджан. — Однажды некий падишах посадил в тюрьму мужа, сына и брата одной женщины, — в груди Байджана захрипело, он поперхнулся кашлем. Успокоившись, продолжал — Женщина в слезах пришла к падишаху. Повелитель выслушал жалобу и предложил: хорошо, выбери одного из троих, я отпущу, остальных ты не увидишь. Кого ты спасешь? "Муж в пути, сын в пояснице, а где брат? — сказала женщина. — Отпусти брата". Для человека самое дорогое — брат…
— Это, конечно, верно… — Аннагуль отхлебнула из пиалы, наслаждаясь горячим. — Только нужнее всего бывает для человека то, чего у него нет, так я думаю.
Байджан снова закашлял с хрипом.
— Ты, видать, сильно простыл. Лекарство хоть пьешь?
— Да ничего особенного, простыл и все.
— Надо бы тебе оставить овец на помощника, а самому в центральный кош, отлежаться в тепле.
— Мне здесь лучше.
Аннагуль чувствовала, что Байджану плохо, жалела его.
— Небось, и жар у тебя? — она потрогала его запястье. — Да нет, вроде. Только бьется так, будто кровь вену готова прорвать.
— Знобит меня.
— Это от простуды. Укройся хорошенько и ложись. Смотри-ка, у тебя и губы даже потрескались, что ж ты так… Я сейчас постелю тебе, а ты много не двигайся, за овцами твоими пригляжу.
— Сначала своих найди.
— Куда денутся! Вот как бы тебя из-за овец не потерять! Ложись, ложись.
Аниагуль накрыла его одеялом, потом теплой накидкой из верблюжьей шерсти. Допив чай, поднялась, вышла наружу. Взглянула на овец, хотела покормить собак Байджана — они лежали, тесно прижавшись друг к другу, греясь так. Собаки понюхали чурек, лапами придвинули к себе, но есть не стали, навострив уши, вслушивались в свист и вой ветра. Помешкав немного, Аннагуль вернулась к огню. Присела возле изголовья постели, спросила:
— Теперь не холодно?
— Холодно.
— Чем же тебя еще накрыть? — Аннагуль оглядывалась по сторонам.
— Что увидишь, все набрось, знобит меня.
— Нет, так ты не согреешься. Сейчас я сделаю иначе. — Женщина взяла лопату, поворошила горящие угли, освободила и отодвинула в сторону кучу почерневшего раскаленного песка из-под костра, потом смешала его с холодным. Добившись нужной температуры — так, чтобы не сгорел матрац, распорядилась. — Ну-ка, Байд-жан, поднимись. Сейчас мы твою постель перетащим сюда, на горячий песок, потом ты съешь лапшу — унаш с перцем — и только попробуй после этого не согреться!
Когда Байджан лёг на новом месте, Аниагуль снова укрыла его одеялом и накидкой.
— Ну, теперь не холодно?
— Теперь, вроде, теплее стало.
— Если человек мерзнет снизу, никогда ему не согреться. Даже сказка есть такая — про Султан Союна и Мырали. Мырали, он тогда постелил под себя тридцать девять одеял, и только одним укрылся, и на самой вершине горы не умер от холода. А до него ложились другие на одно одеяло, тридцатью девятью укрывались, и оттого все замерзали и умирали. Да ты не слушаешь меня, Байджан? Не думай, что я какая-нибудь болтушка. Ведь целыми днями ходишь за овцами, молчишь, только думаешь — а сказать некому, не с кем перемолвиться.
— Холодно мне, Аннагуль, знобит…
— Вот сейчас сделаю лапшу, приготовлю унаш. Перец-то есть у тебя?
— Есть, в торбе.
Женщина засуетилась, и через некоторое время обед был готов.
— Вставай, Байджан, надо тебе поесть хоть немного.
— Не хочется есть, во рту горько.
— Нет, нет, вставай обязательно!
— Холодно мне…
— Если сейчас не съешь унаш с перцем, не выпьешь горячего, будет лихорадить, температура поднимется. У всех мужчин одинаковая привычка: стоит им положить голову на подушку, все — умирает. О, аллах, бедные мы — женщины, какие болезни переносим на ногах! Я тебе не Сельбинияз, жена твоя, умолять да упрашивать долго не буду, а ну, вставай!
Байджан через силу поднялся, сел.
Аннагуль заботливо укрыла его, поставила перед ним полную чашку лапши. И себе нашла чашку, села рядом с Байджаном.
— Ешь, пока не остыла, увидишь — тут же пот прошибет!
И правда, хотя и начал Байджан без желания есть, скоро почувствовал, как тепло от горячей пищи разливается по жилам, а по лбу пробежали капельки пота.
Аннагуль, то упрашивая, а то и прикрикивая, заставила-таки Байджана съесть целую чашку унаша.
— А теперь не говори ничего, иди и ложись.
Байджан лёг, и сразу почувствовал, что тепло от горячего песка снизу как следует прогрело всю постель. Он с блаженной истомой ощущал, что последние остатки холода покидают его тело, глаза его слипались, он засыпал.
В это время к колодцу, возле которого держал свою отару Байджан, приближался на машине завфермой Джуманияз — он и помогал искать отбившуюся часть стада Кемала-чабана, и, разъезжая от колодца к колодцу, предупреждал пастухов об особой осторожности в это трудное холодное время.
Джуманияз подъехал к становищу с подветренной стороны, поэтому ни Аннагуль, ни тем более Байджан не слыхали шума мотора.
Оставив машину в низине, Джуманияз, подняв воротник тулупа и укрыв лицо от резкого, холодного ветра, торопливо направился к шалашу, где мерцал неяркий огонь костра. Когда он взобрался на бархан и подошел к плетеному чабанскому укрытию, в свете поземки увидел совсем не то, что ожидал, настолько не то, что даже растерялся и остановился в нерешительности. У костра в неверном колеблющемся свете пламени лежал на матраце Байджан, а рядом сидела Аннагуль; Джуманияз не разобрал от неожиданности — то ли гладила лоб, то ли просто положила руку на голову. Завфермой даже зажмурился, прежде чем поверил собственным глазам. "О, аллах, кто бы мог подумать такое! Байджан — и Аннагуль… Может, просто померещилось?"
Он и не подумал узнать, что означает увиденное им, и видел ли он на самом деле, как женщина гладит лоб Байджана, или ему показалось, — главное, он был потрясен, он был возмущен и оскорблен!
Он торопливо спустился с бархана к машине и никак не мог совладать с собой. Нет, вы посмотрите, чего только не бывает на свете! Вся округа ищет отбившуюся часть стада Кемала-чабана, даже на центральном коше никого не осталось, кто-то мерз сейчас в ночи, кто-то был голоден… А эти… Они наслаждаются! Если узнает Кемал, сдернет с обоих кожу живьем! Нет, ему нельзя даже намекнуть, не приведи аллах — последствия невозможно даже представить. Эх, Байджан… От кого не ждал, так от тебя…
Но главное, что потрясло и оскорбило Джуманияза, связано было не с Байджаном и не с Кемалом, а с самой бесстыдницей Аннагуль.
Дело в том, что жена Кемала-чабана была единственной женщиной на все десять колодцев округи.
Случалось, показывала себя грубой и крикливой — и это ничуть не трогало Джуманияза, ведь она постоянно, наравне с мужчиной, ходила за отарой. Но…. Душа и тело Джуманияза желали эту высокую, гибкую, сильную женщину. Он не влюбился в Аннагуль, ничуть! Однако в воображении своем он подчинял ее. Как-то, улучив момент, сказал ей об этом. Улыбнувшись обычной своей далекой, не ему адресованной улыбкой, она ответила тогда: "С тех пор как помню себя девушкой — первого увидела Кемала-чабана, и он будет последним". Ах, если бы она не улыбнулась так — совершенно иной был бы разговор, если бы она, как многие другие, обиделась бы, раскричалась — чувства, разгоревшиеся в душе Джуманияза, тут же бы и погасли. Однако Аннагуль тогда взяла и улыбнулась. Она так улыбалась, что у Джуманияза закружилась голова, от прилива крови потемнело в глазах… Потом, опомнившись, он убедил себя, что ее отказ — обычное жеманство. Окрыленный, притянутый ее непостижимой улыбкой, он забыл свое мужское достоинство, свою сдержанность — схватил ее за руку. И вот тогда глаза Аннагуль загорелись огнем ярости. Впрочем, сказала она спокойно: "Убери руки". — "А что будет, если не уберу?" — "Ничего не будет, только ты не двинешься". — "Это мы еще посмотрим!" — и он притянул к себе Аннагуль. — "Знай меру, мужчина, не то вырву сейчас твое мужское отличие и тебе же отдам в руки". Это было сказано так зло и так уверенно, что у Джуманияза сразу иссяк весь пыл — он даже не заметил, как убрал руки. "Вот так, будь умницей. Если б я сама не могла постоять за себя, разве Кемал-чабан взял бы меня в пески?" — сказала она и снова улыбнулась. Ах, эта ее улыбка — будь она проклята! Какая сила в ней скрывалась!