— Чай сам попью и хлеб сам отведаю, а ты не мешкай.
Байджан, радуясь поездке к семье, вскочил на коня.
— Спать ложись на кошме, ни змея, ни скорпион не полезут, — крикнул на прощанье брату.
Вдали над барханом появились горящие глаза зайца и сразу превратились в погасшие угольки, серый искал место для ночлега. Поблизости чирикала какая-то маленькая птичка размером с воробья.
Пламя костра, напоминавшее приоткрытый клюв беркута, сделалось ярче — над пустыней опускались сумерки. Воздух был прохладный и чистый, как песок, на котором сидел Юсуп. Он глубоко, всей грудью вдохнул родной ему воздух пустыни, и ему показалось, что он оторвался от земли и летит куда-то…
В пустыне наступила прохладная вечерняя пора, пора тишины и покоя.
А потом все смешалось, перепуталось, разладилось!..
Ну, поехал бы он после встречи с Юсупом к детям, спал бы спокойно дома — так нет, понадобилось ему отправиться на охоту.
На охоту! Зачем?..
Когда он верхом на лошади приближался уже к дому, услышал за спиной шум грузовика. Догнав его, машина остановилась. Из окошка кабины выглянул Акджик.
— Байджан-акга! Ты здесь откуда взялся?
— Да вот решил проведать детей.
— А стадо свое подпаску поручил, что ли? — спросил из глубины кабины завфермой Джуманияз. Байджан и не разглядел его сразу.
— Пришел Юсуп, сказал, одну ночь сам приглядит за овцами.
— Просто замечательно! — обрадовался Джуманияз. — А то мы собрались за тобой.
— Что, дело есть?
— На охоту едем!
— Ай, я…
— Никаких "ай", — сказал завфермой. — Все, давай собирайся! — Байджан заметил, что Джуманияз навеселе.
— Сколько уже времени не был с детьми, хов!
— Давай, давай! Пошли!
Слишком хорошим, метким стрелком был Байджан — и Джуманияз не слушал его отговорки.
Все же Байджан сначала заглянул к себе, посмотрел на детей. Убедившись, что дома все в порядке, все живы-здоровы, захватил кусок жареного мяса и поднялся в кузов.
— Даже поесть не дали, — сказал недовольно.
— Даже если день-два не поешь, и то ничего не случится! Мы сейчас подстрелим хочешь джейрана, хочешь зайца, такой шашлычок соорудим — пожалеешь, что взял с собой домашнее!
Тогда-то Байджан и почувствовал разлад с собой. Сколько отговаривался, отказывался ехать — да разве бывает, как ты хочешь… Нет, не должен человек идти против себя, не должен раздваиваться в нерешительности — это ведет к плохому, точно.
Потом они отправились домой к подпаску — не застали, ушел смотреть кино. Подъехали к клубу, Джуманияз вызвал парня прямо с сеанса. Тот хотя и ворчал недовольно, все же согласился выполнить просьбу завфермой.
…Сейчас Байджан не хотел вспоминать те черные часы. Смотрел на мелькавшие за окном автобуса поля, строения — ни на чем не мог задержаться взглядом, события той страшной ночи, как ни отгонял их, когтями вцепились в мозг и долбили, долбили — так беркут, вцепившись, долбит клювом мозг козленка.
Уехав от Юсупа на лошади, Байджан через небольшое время вернулся к нему на машине.
Джуманияз после обычных приветствий заговорил полушутя-полусерьезно:
— Юсуп, ты, гляжу, тоже стал чабаном, хов? Хочешь, иди ко мне на ферму?
— Да, я всегда мечтал получить отару.
— Смотри, а то хоть завтра отсчитаю тебе, будешь при хорошем стаде, а?
— До завтра еще дожить надо, — ответил Юсуп. Повернулся к брату. — Что ты так быстро вернулся?
— Да уж возле дома был — вот они встретились, стали уговаривать на охоту с ними поехать. Повидался с ребятишками — и вот я здесь.
— Даже сам пророк Мухаммед раз в месяц ел дичь, — вставил Акджик.
— Ну что ж, раз пророк ел, и вам, наверное, можно.
— Нет, без тебя ничего есть не станем, возьмем с собой. Подпаска специально вытащили из кино.
— Я не могу ехать, — возразил Юсуп.
— Да что вы в самом деле! Сначала старший, теперь младший. Что вас — на руках отнести в машину? Охота ведь не каждый день случается!
Боясь, что Юсуп скажет Джуманиязу резкие слова, а тот обидится, Байджан произнес:
— Ладно, Юсуп, едем побыстрее, — и схватился за борт, полез в машину.
И Юсуп против воли согласился и полез в машину вслед за братом.
Маленький зайчишка — в два кулака — выскочил из-за бархана прямо под фары грузовика. Джуманияз тут же нажал курок. Но в этот момент Акджик наехал на сваленное деревце саксаула, машину резко тряхнуло — и Джуманияз промазал.
— Не умеешь стрелять, зачем берешься? — крикнул сидевший на корточках в углу кузова Байджан.
— Да все из-за Акджика, не может вести машину прямо! — Джуманияз постучал прикладом о крышу кабины. — Акджик, езжай потише! А ты, Юсуп, держи ровнее прожектор. Покажется заяц, не упускай.
— Ты, может, лучше бы не указывал, — посоветовал Байджан, — стреляешь плохо, возьми лучше в руки прожектор, так вернее будет.
— Мы ведь договорились: первая пуля попадет не попадет, все равно не засчитывается. И потом, в моем промахе виноват Акджик.
— Почему это я виноват? — возмутился Акджик. — Сам не можешь стрелять — отдай ружье жене, ей пригодится в хозяйстве — вместо палки, когда хлеб в тамдыре выпекать будет! Так-то, акга-джан!
Джуманияз, словно боясь, что у него и вправду отберут ружье, закричал:
— Ты много не болтай, несчастный! Заяц побежал к кустам, давай двигай скорее обратно!
— Из-за одного зайца, что, возвращаться теперь? — недовольно пробормотал Акджик.
— Если первого упустим, вся охота будет неудачной. Поехали!
Повернули назад. Юсуп шарил ручной фарой вправо-влево. Мощный прожектор вспарывал темноту ночи, облизывал барханы и ложбины, высвечивал голубовато-молочные под лучом деревца акации и саксаула.
Снова вдруг показались заячьи уши.
— Стреляй! — крикнул Байджан.
— Не упусти, акга-джан!
Джуманияз не успел выстрелить, заяц исчез.
— Акджик, веди машину к тому вон большому саксаулу, заяц там! — азартно скомандовал завфермой. — А ты, Юсуп, что, не можешь как следует держать фару? Байджан, возьми у него, свети сам!
— Ай, ферма, не ищи причину в других! При чем тут Юсуп, раз сам не можешь выстрелить!
— И ты тоже, оказывается, способен иногда голос подать? — недовольно проворчал Джуманияз. Сузив глаза, жаждущим взглядом следил за лучом прожектора.
Машина подъехала к большому саксаулу, но и там зайца не было видно. Ствол дерева был опутан металлическим тросом, кора ободрана, висела клочьями, нижние ветви обломаны. Крепкие корни кое-где выходили на поверхность и снова прятались в песке. У подножия лежал, похожий на черную змею, брошенный или забытый моток троса.
Кучи раскиданных веток говорили о том, что здесь прежде были целые заросли саксаула; люди безжалостно вырвали с корнем деревья, отобрали пригодное для себя, остальное бросили. Некоторые кучи веток были уже полузанесены песком.
— Может, хватит вчетвером гоняться за одним зайцем? — предложил Юсуп.
— Стреляй, стреляй, говорю! — закричал, перебивая Юсупа, Акджик. — Прямо, прямо фару держи, дармоед!
Из-под кучи веток выскочил заяц и, пока Юсуп поворачивался с прожектором, показал охотникам хвост и исчез.
— Стреляй, говорю!
— Куда, куда стрелять?! Разве тут выстрелишь! — кричал в раздражении Джуманияз. — Среди всех этих кустов… — Снова вскинул ружье вслед мелькнувшему позади сваленных веток зайцу. — За ним, за ним следом езжай!
С хрустом ломая ветви, грузовик рванулся вперед. Заяц кинулся в сторону далеко протянувшегося солончака, в свете фар казалось, будто там выпал снег. Другой шофер побоялся бы ехать на солончак, по хорошо знающий эти места Акджик мастерски вел машину — ни барханы, ни солончаки ему были нипочем.
— Куда же он подевался? — сердито проворчал Джуманияз.
Машина, оставляя на солончаке глубокий чернеющий след, еле ползла вперед.
— Как бы не застрять нам. Давайте вернемся, — озабоченно предложил Юсуп и погасил фару.
— Это тебе не колхозный ишак, на котором в коровьей лепешке застрянешь, — Акджик засмеялся, довольный своей выдумкой.
Снова перед фарами выскочил заяц, запрыгал по веткам, уходя в сторону кустарников.
— Прожектор зажги! — заорал Джуманияз, словно у него сердце вот-вот лопнет.
Байджан выхватил фару из рук младшего брата, включил свет, повел лучом — все увидели зайца. Тут уж сам Байджан закричал:
— Стреляй!
— Стреляй же! — Акджик вроде даже зубами заскрежетал.
— Ах-хей! — Джуманияз отшвырнул ружье, выругался.
— Ишаки! Чего же вы не стреляете! — заорал во все горло Акджик, резко нажав на тормоз.
— Ушел! — Байджаи досадливо хлопнул себя по колену.
Когда Акджик затормозил, Джуманияз не удержался на ногах, сильно ударился о борт, но, похоже, не почувствовал боли, сверкая глазами, смотрел вслед убегавшему зайцу и ругался не переставая.
— Проклятье! После первого выстрела забыл снова зарядить ружье!
Сначала Байджан затрясся в смехе, потом и все остальные присоединились.
Пастух забрал у Джуманияза ружье, сунул в руки фару:
— Хоть ты и завфермой, становись в очередь.
— Но я ведь даже не выстрелил.
— Конечно, и не выстрелишь, если не зарядишь.
Грузовик снова пошел вперед, теперь к зарослям кустарников.
— Ах ты, проклятый Акджик, ты убьешь человека в этой своей машине!
— Если ты так стреляешь, мы так водим машину!
— Этот проклятый ушастый опозорил меня — в жизни подобного не случалось! — ворчал Джуманияз. Повел лучом прожектора — под кустами вновь показались заячьи уши.
Байджан выстрелил.
Заяц, подпрыгнув, растянулся на песке.
— Хоть и опозорил зава, зато чабан лицом в грязь не ударил! В честь такого случая мы этого ушастого здесь же освежуем и зажарим! — Байджан хоть и не был хвастуном от природы, однако, как истый охотник, не мог не похвалиться.
— Молодец, Байджан-акга! — Акджик вылез из кабины, стал собирать лежащие на песке ветки саксаула.
Джуманияз, не ободрав тушки зайца, а только вынув внутренности, посыпал внутри мясо солью и перцем, положил лук и чеснок, завернул все в газету и закопал под горящие угли.