— Это тебе, наверное, кажется. Я уже был в этих краях.
— Ну, тогда слезайте, отведайте нашего шашлычка.
— Нет, я не слезу. Хыдыр Ата чист, как праведное человечество, он ест только то, что едят люди.
— А мы что — едим разве не то, что едят люди?
— Да, вы едите поганое. Вчера тут заблудился и пропал маленький ослик моего ишака, и теперь вы едите его мясо.
Все замерли, уставившись на яшули.
— Это мясо кулана… — тихо, заикаясь, сказал Джуманияз.
— Нет, вы едите маленького ослика. Вы кинули в кусты шкуру и голову, я увидел и узнал.
— Я ведь говорил — пахнет не так… — простонал Акджик.
— Даже во время войны не ели ишаков! — Байджан отвернулся, его тошнило.
Акджик бросился к кустам, его выворачивало наизнанку.
— Пошел вон отсюда! — заорал взбешенный Джуманияз, и сам бросился к кустам.
— Я — пророк Хыдыр Ата. Не стану проклинать вас, тем унижая свое достоинство, просто уйду, — ответил яшули и погнал своего ослика.
Настроение было испорчено, все до сих пор ощущали тошноту после злополучной охоты и шашлыка.
Акджик, закусив губу, гнал машину напрямую через кустарники, сидящих в кузове бросало из стороны в сторону.
— Акджик, негодяй, езжай потише! — крикнул Джуманияз.
Вдруг из-под корня чогана, раскачиваясь из стороны в сторону, поднялась кобра.
Джуманияз, державший ружье наготове, быстро прицелился.
— Не делай этого, не стреляй! — Юсуп потянул Джуманияза за руку.
Тот с силой вырвал ружье, пальцем нечаянно задел курок — оглушающе грохнул выстрел.
Юсуп молча схватился за грудь и упал спиной на дно кузова.
Джуманияз замер, лицо его страшно побледнело. Потом он стал яростно бить прикладом в крышу кабины.
Байджан стоял на коленях возле брата. Это были самые страшные мгновения в его жизни.
Брат умирал.
Не дай бог, чтобы еще кому-нибудь пришлось испытать подобное! Не дай бог, чтобы повторилось!
Голова Юсупа склонилась набок, он обмяк, не двигался, рот был чуть приоткрыт, словно хотел что-то крикнуть — и не мог. Теперь это страдальческое лицо все стоит перед глазами у Байджана, приоткрытый рот… Что хотел, что пытался сказать тогда Юсуп!
"Байджан, брат, мне пришлось умереть от твоей пули, позаботься хоть о детях…"
Нет, Юсуп такого не говорил. Он вообще не сказал ни единого слова, умер, не приходя в сознание.
Слова эти придумали, сочинили потом Джуманияз и Акджик. Потом, позже. Акджик тогда сказал: если мы одинаково передадим его последнюю волю, получится правдоподобно, нам поверят.
Так и появились несказанные Юсупом слова.
Да, действительно, слова эти убедили родственников, заставили поверить в рассказ очевидцев о том, что произошло несчастье.
Куванч встречал Байджана на автобусной станции. Мальчик вытянулся, возмужал, над губой у него уже пробился темный пушок. Байджан заметил это сразу, вглядывался с болью и любовью в лицо племянника.
— Общежитие тут недалеко, — сказал Куванч и взял у Байджана сетку.
Байджан нагнулся, чтобы поднять хурджун, и вдруг взгляд его остановился на синих, потертых, с крупными заметными заплатами штанах Куванча — тут сердце Байджана сжалось от боли.
— Ну-ка, подожди, в общежитие твое мы успеем. Где тут у вас магазин одежды? Давай сначала туда заглянем.
— Да вы, может, отдохнете сначала…
— Нет, пожалуй, начнем все же с магазина.
Байджан, следуя за мальчиком, клял себя на чем свет стоит: "Ах, Байджан, Байджан, мало тебя закопать живым! Как можешь подростку, уже юноше, позволять носить рванье! Увидели бы аульчане, так бы и сказали — еще года не прошло, как умер их отец, а Байджан уже одевает ребятишек брата в штаны с заплатами".
Такси пронеслось по улице, остановилось у полукруглого одноэтажного дома.
— Вот все это — за всеми витринами — магазины. — В голосе Куванча слышалось недовольство и упрек.
Народу в магазине было полным-полно.
Байджан протолкнулся к отделу, где висели во множестве пиджаки и брюки. Позвал Куванча;
— Посмотри, нравятся тебе? — протянул он юноше сразу несколько пар брюк.
— Вроде носить можно.
— Нет, ты выбери самые лучшие, для себя.
— Но мне не нужны брюки!
— Не стесняйся, брат, бери, у меня денег много.
— Нет, мне брюки не нужны, — сказал упрямо Куванч.
— Братишка, пока я хожу по земле… Достаточно того, что мы сами мальчишками носили одежду в заплатах. Ну, которые выбрал? — повернулся он к Куванчу, а того уж и след простыл. Брюки, что Байджан дал ему в руки, валялись на полу.
Удивленный Байджан огляделся, но Куванча в магазине не было. Уплатив за брюки, он вышел на улицу. Там и увидел племянника.
— Мало вам того, что сделали для нашей семьи, теперь еще надо мной посмеяться захотели?
Ничего не понимающий Байджан шагнул к нему, протягивая покупку. Тогда Куванч сорвался с места и убежал.
Расспросив людей, Байджан отыскал общежитие педучилища.
Когда он вошел в комнату, где жил Куванч, тот лежал ничком на постели. Увидев дядю, закричал:
— Что вам от меня нужно!
Байджан молча снял с плеча хурджун, сел возле стола. Опустив голову, вздохнул.
Между тем поведение Куванча объяснялось просто. Незадолго перед тем в педучилище собрали всех студентов вместе с преподавателями, и на общем собрании шла речь о ребятах, которые, забыв об учебе, гоняются за модой. Вот тогда-то вместе со всеми досталось и Куванчу И теперь, отправляясь на занятия, он одевался скромнее, но на улице, естественно, как и прежде, щеголял в том, что представлялось модным в кругу его товарищей. Теперь же его разозлило поведение дяди, решившего тоже переодеть его в обычные штаны. Разозленный ущемлением на собрании своих, как он считал, законных прав носить то, что нравится, юноша уловил в поступке дяди насмешку над собой, желание лишний раз показать власть старшего.
Однако удрученный вид родственника смягчил его злость.
Байджан некоторое время сидел молча, глядя в пол, потом сказал:
— Не обижайся, братишка, я не хотел смеяться над тобой. Откуда мне знать, что сейчас носят в городе. Ты убежал, я спросил у парня в магазине, почему молодые ходят в брюках с заплатками. Он говорит: "Мода, яшули".
Куванч скупо улыбнулся. Байджан почувствовал перемену в настроении племянника, развязал хурджин, вытащил темно-синие джинсы с заклепками, с замысловатой наклейкой.
— Ну-ка, взгляни, может эти тебе больше понравятся. Я после магазина пошел на базар, там подозвал молодого парня, попросил помочь выбрать. Купил с рук. Тот парень сказал, что по-настоящему модные.
Для Куванча в его пятнадцать лет джинсы были лучшим, самым желанным подарком. Он заулыбался, оттаял наконец.
И у Байджана на душе стало легче, когда увидел, что племянник повеселел.
Они долго разговаривали — Байджан рассказал об ауле, Куванч — об учебе, о техникуме, показал даже грамоту за хорошую успеваемость.
Он очень был похож на отца, и это волновало Байджана. Смотрел на Куванча и видел Юсупа, каким он был в пятнадцать лет.
…Детство, воспоминания детской и юношеской поры — большое богатство. В самую тяжелую жару, когда ослабел, когда мучит жажда, глотнешь воды, и сразу легко становится на душе, тело наполняется силой.
Для человека уже немолодого воспоминания о счастливом времени детства — тот же освежающий глоток в полдневную жару, на седьмом небе от счастья чувствует он себя, пусть ненадолго, но и за это спасибо памяти!
Была тогда, давно, в их ауле дружная компания ребятишек — человек десять туда входило. Время военное, трудное, голодное. И вот ребятишки поклялись друг перед другом, что станут помогать старшим, хоть немного постараются облегчить их тяжелый труд. В свободное от школы время и по воскресеньям собирались в пески за дровами. По дороге — мальчишки есть мальчишки — подгоняя своих ишаков, устраивали гонки — кто кого обгонит.
Юсуп младше всех был в компании, а ишак, которого выпросил на вечер у соседей, длинноногий — вдвоем они всех остальных далеко позади оставили. Мальчишки завидовали ему, худенькому и легкому, этим и объясняли его победу, никто не хотел признать, что соседский длинноногий все-таки бегает быстрее остальных своих собратьев.
Потом всей ватагой пели песни. И тут уж никто из ребятишек и не тянулся быть первым, все знали, что у маленького Юсупа память самая лучшая, он никому не уступит; заводил он песню еще на окраине аула и продолжал до тех пор, пока не доберутся до места, в пески, — друзьям оставалось лишь подтягивать.
Как-то весной, когда еще только снег сходил и появлялась робко зелень, случилось неприятное: собирая ветви, ребята сильно устали, а когда решили перекусить, оказалось, что у них нет ни куска лепешки. Осел Джуманияза сорвался с привязи и уничтожил весь их запас.
Голодные и уставшие, ребята хотели даже отлупить Джуманияза, как хозяина виноватого ишака, да Байджан заступился, отговорил.
Вечером, так и оставшись голодными, возвращались домой. Выехали на окраину селения — донесся соблазнительный запах чурека. Уставшие дети увидели тамдыр, алеющие в нем угольки, женщину с ватной тонкой подушкой для выпечки хлеба. Потекли слюнки, с надеждой заблестели глаза.
Маленький Юсуп держался, держался, даже зубы стискивал, потом не вытерпел:
— Хочу чурек!
Байджан, не говоря ни слова, подъехал к тамдыру, остановился. Да храбрости не хватило попросить у женщины кусочек чурека.
— Эй, мальчик, погоди-ка! — окликнула женщина. — Что, проголодался? — голос ее был ласков.
— Да, наш чурек съел осел.
— Ай, тебе надо хороший подзатыльник дать — разве можно ишака кормить хлебом! Если так кормить животных, что же нам самим останется? — Женщина плеснула в тамдыр воды из деревянной чаши, чтобы умерить жар углей. — Ладно уж, возьми вот, отломи кусочек.
Байджана не нужно было уговаривать.
— Теперь скажи, только твой чурек съел осел?
— Нет, у всех ребят.
Женщина выпрямилась, протянула ему горячий еще хлеб: