— Вот, возьми, разделите между собой. Заморите червячка, пока доедете до дома.
Чурек ребята поделили поровну. А в следующее воскресенье, возвращаясь из такой же точно поездки за саксаулом, сложили каждый по охапке веток возле накормившего их тамдыра.
Тут из дома показалась и женщина. Увидела ребят, растрогалась:
— О, мои родные, стоило ли вам так беспокоиться, ведь и самим понадобится… нет, нет, соберите эти ветки, везите домой. Но вот среди вас есть хороший певец, в прошлый раз, я слышала, как звонко он поет… пусть он мне споет ту самую песню.
— Это Юсуп! Юсуп, давай спой, — загалдели ребята.
Юсуп смутился, потом все же запел.
Это была песня о солдате, который с фронта шлет привет любимой, о клятве, которую он дал перед народом. Чистый звонкий голос мальчика придавал словам песни особую нежность и доверительность, проникал в душу — поэтому слушать его было тяжело. Вокруг собрались женщины из окрестных домов, плакали.
— Вырастет, станет прекрасным певцом-бахши, — сказали они, когда Юсуп кончил петь, — а сам какой хорошенький.
Юсуп все больше увлекался песнями, и кончилось это неожиданно. Его мать Зухра, боясь, что если сын отдалится от лопаты, то может сбиться с пути, вообще запретила ему петь.
Юсуп не мог перечить матери, заменившей к тому же в семье и отца, поступил по ее желанию и больше ни разу не взял дутар в руки, не запел.
Когда он женился, его молодая жена Агагуль увидела на стене инструмент в чехле, спросила мужа:
— Вы играете на дутаре?.
Юсуп и рта не успел раскрыть, как мать ответила за него:
— Ах, невестушка, какая тут может быть игра, ты взгляни на его грубые пальцы, разве такая рука годится для музыки! Дутару нужны нежные, длинные пальцы!
— Я только потому спросила, что на стене увидела… — молодая женщина стеснительно опустила голову.
И снова Юсуп не успел даже слова вставить.
— Какой же туркменский дом без дутара, невестушка! — опередила его Зухра.
После этого никто больше в семье не заводил разговора ни о дутаре, ни о пении.
Через год у Юсупа родился сын. Минуло сорок дней после появления малыша на свет, в доме собрались родственники, соседи и знакомые — справили небольшой той.
Зухра осторожно сняла со стены дутар, протянула невестке:
— Отдай Юсупу в руки, пусть немного побренчит своему сыну в ухо.
— А если он не сможет…
— Ступай, делай, что тебе говорят.
Соседка, пришедшая поздравить с рождением сына, укорила:
— Ах, Зухра, твоя вина, что такой талант пропал.
Мать Юсупа промолчала.
Юсуп веселился с друзьями и сверстниками. Когда жена подала ему дутар, изменился в лице, погрустнел.
— Ну-ка; Юсуп, сыграй!
— Пусть дутар запоет соловьем!
Агагуль решила, что друзья просто подшучивают над Юсупом, и по-своему хотела выручить мужа:
— Эне[8] сказала не здесь играть, — и густо покраснела. — Сказала, чтоб вы побренчали над ухом ребенка.
Собравшиеся поняли, почему покраснела молодая женщина, решили снова вогнать ее в краску:
— Конечно, не надо здесь играть, сходи побренчи над Куванч-джаном, — выкрикнул кто-то из друзей Юсупа. Агагуль, улыбнувшись, вышла из комнаты.
Юсуп приблизился к своему малышу, который и не различал еще отца среди других людей, засучил рукава.
— Ну-ка, сынок, сыграй, как прежде, — попросила одна из сидевших в комнате старушек. Агагуль и это приняла за шутку — не могла представить себе мужа в роли бахши.
Две струны дутара издали первый звук. Маленький Куванч то ли не почувствовал эту музыку, то ли проголодался — сморщил личико, явно собираясь заплакать.
Огрубевшие пальцы Юсупа с трудом управлялись со струнами, однако вскоре дом наполнился музыкой. Куванчик перестал морщиться.
— Прекрати сейчас же! Разве можно над грудным ребенком играть "Кечпелек"! — прикрикнула на сына Зухра.
— Мелодия хорошая…
— Да примета дурная.
— Может, сыграть из "Героглы"?
— Нет, пустая твоя голова, сыграй "Торгайгуш-лар"[9]. Посмотришь — огромный, как верблюд, а ума ни капли. — Увидев, как вспыхнула невестка, проворчала. — Не стой и не красней, успеешь еще нахвалиться мужем! — и сама чуть не всхлипнула от грубовато-строгих своих слов.
Еще одна старушка вступила в разговор:
— Ах, Зухра-джан, ты не обижайся на Юсуп-джана! Он еще молодой. Был бы постарше, даже если бы ты не сказала играй "Кечпелек", он бы стал играть.
— Какой же он молодой, уже отцом сделался!
— Мама, но ведь "Кечпелек" — красивая мелодия, — гнул свое Юсуп.
— Ну, если она тебе так уж нравится, играй ее в другом месте, хоть на моей могиле, когда помру. "Кечпелек" — это ведь грусть, тоска, слезы, а нам сейчас не нужны слезы, хотим смеха, радости, — ворчала Зухра.
Юсуп после упреков матери чувствовал смущение, волновался, поэтому долго не мог настроиться на игру, просто перебирал струны. Но постепенно рука его обрела уверенность, и полилась мелодия "Торгайгушлар".
Зухра потихоньку подошла к колыбели внука, распеленала его, чтобы крошечное тельце надышалось воздухом мелодии, впитало ее живительную силу. Маленький Куванч радовался свободе, весело двигал ручонками.
Сморщенные старушки поблагодарили Юсупа за игру. Растроганная Зухра, заметив, что невестка с любовью и гордостью посматривает на мужа, и сама успокоилась, развеселилась и сказала ей:
— Родная моя, ты не обижайся на меня, безмозглую. Хоть ты и невестка мне, а ему жена, я от тебя скрыла, что он умеет играть на дутаре и петь. Боялась: увлечется музыкой и песнями — охладеет к дому. Теперь же сына моего привяжут к семье не один, а целых три аркана. Теперь, даже если и захочет куда пойти, Куванч-джан схватит за полу и скажет: останься дома. Так что пусть сейчас хоть дни и ночи напролет играет на своем дутаре — уже не опасно.
Свою бывшую любовь к дутару, к песне Юсуп променял на любовь к земле, к воде. Лишь изредка брал инструмент в руки.
Ах, надо, надо было ему играть на дутаре, надо было петь! Может, и жизнь его тогда оказалась бы долгой. Но не знает человек, где и когда встретит его смерть, где и когда оборвется жизнь. Вроде, думает хорошо, делает хорошо, а потом не может понять, отчего же получилось зло.
И Байджан, и Куванч долго не могли уснуть. Вроде обо всем переговорили, но каждого тяготили свои, невысказанные мысли.
— Дядя, ведь, оказывается, мой отец не любил охоту… — только и сказал Куванч.
Но Байджану и так было понятно, о чем думает мальчик. Он обвинял его, Байджана.
И Байджан был согласен с Куванчем — он тоже считал себя виновным, хотя знал то, чего не мог знать племянник. Однако сейчас он обвинял себя во всем случившемся: и в том, что не отговорил брата ехать на охоту, и в том, что послушался тех двоих и взял на себя грех перед людьми, перед семьей брата. Преступник он — ведь теперь никогда не оправдаться ему в глазах Куванча, никогда не доказать свою непричастность! Но Куванч, он вообще не говорит о том, виноват ли Байджан или нет, и правильно, Байджан его понимает — для мальчика не то важно, кто виноват, ему нужен, необходим отец, нужна отцовская поддержка и ласка. Разве хоть кто-нибудь способен заменить для него Юсупа! Нет, никто, и ничью руку не сможет он принять за отцовскую! Нет, нет, Байджан, хоть ты и смотришь на него глазами отца, но он не ответит тебе взглядом сына, никогда! Никогда не посмотрит на тебя с любовью и доверием!
Прежде Байджан не задумывался об этом, считал, что с чистой совестью постарается заменить детям Юсупа погибшего отца. И только сейчас, столкнувшись с сопротивлением, с неприятием мальчика, понял со страхом и тоской, насколько тяжело и безысходно положение, увидел вдруг неприкрытую правду. Вот о чем он думал всю ночь, вот почему не сомкнул глаз до рассвета. Тяжело было понять действительность, тяжело примириться с ней.
Байджан вышел из автобуса разбитый, усталый — но не от дороги, нет. Угнетали, отбирали силы тяжелые мысли, неотвязные воспоминания. Направился было к дому, еле волоча ноги, потом вдруг свернул ко двору Юсупа.
Перед домом в саду увидел старшую дочку брата Хумай. Она чуть вздрогнула, заметив Байджана. Нахмурилась, но спросила положенное:
— Благополучно ли добрались, ага?
В голосе холод и безразличие, словно не человека спрашивает… животное, или, может, просто показалось Байджану? Прежде он не очень-то обращал внимание на голоса, на интонации — теперь же ничего не упускал, следил за выражением лица говорящего, сопоставлял… Но нельзя, нельзя так, Байджан! Вспомни, каким открытым и добрым был раньше, как доверял людям, соберись с силами, очнись, стань самим собой, прежним!
Но как? Разве можно вернуться в ушедшее время? Теперь меж теми беззаботными днями и сегодняшним Байджаном — пропасть, бездна, разве ее одолеешь!
— Сестренка, Куванч хорошо учится, всем вам передавал привет.
Лицо Хумай просветлело.
— Как он сдал экзамены?
— Да, да, все хорошо, ему даже дали Почетную грамоту.
Хумай улыбнулась, но тут же свела брови.
— Сестренка, как у вас дома, все ли живы-здоровы? А где мама?
Хумай помедлила с ответом, потом выдавила через силу:
— Сахат упал, потерял сознание, не дышал даже… — и вдруг заплакала.
— Что?! — Байджан не верил своим ушам.
— Сахат упал… Джума столкнул с велосипеда. Мама понесла его к врачу… — плечи девочки вздрагивали, она закрыла лицо руками.
Байджан должен был облокотиться о дувал — силы вдруг оставили его Потом медленно пошел к воротам.
Неужели мало ему той тяжести, что давит на душу? Зачем же судьба добавляет еще? Вот уж правильно говорят: беда не приходит одна.
На улице раздалась сирена "скорой помощи". Маниша остановилась у дома, из нее вышла Агагуль, младшего сына несла на руках. Байджан бросился помочь, Агагуль не отдала ему ребенка, прошла мимо, не останавливаясь.