рь. Навстречу ему старенький старичок с мешком за спиной, согнулся под мешком, чуть носом земли не касается. Джигит ласково поздоровался со стариком и говорит: "Яшули, давайте помогу вам нести мешок". — "Сынок, ноша моя тебе тяжелой покажется", — отвечает старик. "Яшули, вы не знаете меня, я известный в этих местах пальван. Этот ваш мешочек мизинцем подниму". — "Ну, что ж, если ты такой сильный, тогда попробуй", — сказал старик и опустил мешок на землю. Джигит, гордясь своей удалью и мощью, не слезая с коня, схватил мешок, хотел поднять — конь по колено ушел в землю, а ноша старика и не приподнялась. Джигит напряг силы, снова потянул мешок — конь по грудь ушел в землю, мешок как был, так и остался на месте. Удивленный джигит спросил старика: "Дедушка, что же это у тебя за ноша такая?" — "Это, сынок, мои грехи, совершенные за долгую жизнь, — ответил старик. — Потому-то мешок этот никто, кроме меня, не может поднять, каждый должен сам знать тяжесть своих грехов". С тем яшули взвалил мешок на плечи и отправился в путь. Да, никто не может носить чужую ношу, даже я, Хыдыр Ата, не смог бы.
Байджан вздрогнул, почувствовав себя так, как если бы его поймали на воровстве. Откуда этот странствующий яшули знает, что он взял на себя чужую ношу? Может, и вправду он и есть настоящий Хыдыр Ата?
— Как хорошо, что у муравья перетянуто брюшко. Не то он со своей трудолюбивой алчностью весь мир, перетащил бы в свою нору.
Байджан с удивлением слушал старика, стараясь вникнуть в смысл его слов. На что он намекает, на какие возможности-невозможности? На мою зависимости свою свободу? Или просто заговаривается?
— Спасибо тебе за хлеб-соль, — сказал Хыдыр Ата. Помолчав, добавил. — Мне просто жаль тебя.
"Откуда этот сумасшедший, странствующий ночами в песках знает о гибели моего брата?" — поразился Байджан.
— Я Хыдыр Ата, а Хыдыр Ата все знает, все видит. Вот я посмотрел на тебя и сразу понял, что ты не хочешь жить на этом свете. Но те, кому не хочется жить на этом свете, те живут очень долго. Только не живут, а мучаются.
Байджан слушал старика со страхом — точно, накличет беду сумасшедший странник!
— Ты добрый человек, — снова заговорил Хыдыр Ата. — А добрым, хорошим людям всегда тяжело. На только хорошим людям тяжело, даже хорошим вещам. Я тебе дам одну траву, она уберегает от многих бед. Всегда держи ее при себе. — Вытащил откуда-то из рванья пучок засохших побегов. — Эту траву, запомни, не оставляй, носи с собой, она отведет от тебя все несчастья, дела твои пойдут хорошо.
Байджан принял сухой пучок и, отойдя за ветками саксаула для костра, со страхом выкинул его в темноту.
— Я каждому хорошему человеку даю эту траву, — раздался голос Хыдыр Ата, — жаль только, никто ей не пользуется. Все сразу выбрасывают. А ведь у нее чудодейственные свойства, ее нельзя бросать на землю. Эта трава вобрала в себя все лучшее в мире — веру и надежду. Кто носит с собой эту траву, тот верит себе и людям. А тот, кто способен верить, тот самый счастливый на свете.
Яшули сел на своего ишака. Отъехал от костра и уже из темноты крикнул Байджану:
— Не потеряй же мою траву!
Байджан, когда старик скрылся из виду, пошел к месту, где бросил дар гостя, хотел подобрать, не потому, что поверил болтовне сумасшедшего, не потому, что надеялся на чудесные свойства травы — просто так, хотел сохранить этот сухой пучок. Однако не нашел его.
Надсадно завывая мотором, оставляя в песке глубокий след, машина взбиралась с одного бархана на другой. Вода в радиаторе уже кипела.
Акджик, сильно выпивший накануне, соображал с трудом, поэтому не остановился вовремя. Когда же понял, что произошло, поспешил нажать на тормоз, но было уже поздно.
— Акга-джан, кажется, в плохом месте застал нас буран. — Он посмотрел на сидевших в кабине Джуманияза и Байджана, оба спали, склонившись друг к другу.
Акджик, перегнувшись через Байджана, толкнул завфермой:
— Давай не свисти носом, просыпайся. — Ему показалось этого мало, он дернул Джуманияза за нос. — Эй, приехали, вставать пора!
Джуманияз, недовольный, что разбудили, поднял голову, еле разлепил глаза:
— Что, колодец?
— Акга-джан, кажется, мы приехали не к колодцу.
Эти слова окончательно заставили Джуманияза проснуться. Огляделся — вокруг ничего, кроме огромных барханов да кустов песчаной акации.
— Почему остановился?
— Это не я, Акга-джан, это машина остановилась.
— Не дури голову, говори, в чем дело!
— Радиатор потек.
Джуманияз, еще плохо соображая, смотрел в огрубевшее лицо шофера. И вдруг, словно вспомнив что-то важное, выпрямился, глянул внимательно:
— Акга-джан, воды нет.
— Как можно ездить без воды, когда работаешь в песках! Ну, что сидишь, словно нянька семи детей! — Обернулся к Байджану. — Вставай, привез нас этот…
Не дожидаясь, пока пастух проснется и поймет, что случилось, спрыгнул с подножки, достал из кузова ведро, поставил под радиатором, из которого еще выливались остатки воды. Капля по капле, — набралось с пол-литра.
Байджан, словно происходящее не касалось его, равнодушно вылез из машины, сел на песке.
Спокойствие спутников выводило Джуманияза. Не понимают, что им грозит!
— Ты что ж с машиной сотворил, а? Теперь сидишь, как баба только что из объятий хана! Не соображаешь, что привез нас прямо в лапы смерти?
— Не говори так, акга-джан, зачем сильно пугаешь! — позевывая, сонным голосом ответил Акджик. — Зачем — к смерти!
— Кроме этой воды, что стекла в ведро, есть еще?
— Конечно! Хочешь — в канале, хочешь — в колодце.
— Ах ты… — Джуманияз выругался. — Ну-ка, посмотри термосы.
— Да пустые они! Мы же в них вино привезли, вчера вечером и выпили.
Джуманияз, словно не веря Акджику и еще надеясь на что-то, сам проверил термосы. И правда, они оказались пустыми. Тогда он слил в один из них набравшуюся из радиатора воду.
Завфермой был не из пугливых, однако теперешний его страх всерьез насторожил Акджика.
— Тут до вечера должна пройти машина, акга-джан, я знаю, — сказал он, больше успокаивая себя, чем своих друзей.
— Еще неизвестно, будет машина или нет. В песках иногда по десять дней машины не проезжают, а ты к тому же сбился с дороги.
— Да хотел поскорее доехать до колодца, акга-джан.
— Вот и доехал поскорее! Теперь стой, вытаращив глаза, жди попутку! Пешком захочешь идти — до канала все тридцать километров, а обратно еще больше, и ни колодца, ни чабана!
Акджик только теперь сообразил, что положение их плачевное, и помощь ниоткуда ждать не приходится. Хотя он много лет колесил по пескам и слышал о мучениях от жары и безводья, самому не доводилось испытать на себе беспощадность пустыни. Он всегда был за рулем, самое тяжелое, что случалось — ну, полетит камера, так это же на — дороге, и всегда при себе имел воду в бурдюках и чурек — хоть неделю можно продержаться.
А сейчас…
Вчера они хорошо погуляли, обмывая мотоцикл, который получил Назар.
На рассвете Джуманияз поднял чабанов и всех отправил к своим отарам, кроме Байджана. Поднял и Акджика, сказал: "Надо на зиму запастись верблюжьей колючкой, проедем по берегу канала, посмотрим, где хорошие корма. На обратном пути завезем брата в его кош".
Вот и завезли… Исход теперь только один — умереть от жажды. Джуманияз крепкий, он, словно пуля, выстреленная из ружья, будет одолевать бархан за барханом. И Байджан — он тоже сможет пройти далеко, ведь сколько уже ходит за овцами. Все плохое случится только с ним, Акджиком. Из троих он самый слабый, менее выносливый и привычный…
Акджик бросился к термосу, схватил его и, отвинтив крышку, хотел выпить воду, собранную из радиатора. Джуманияз выхватил у него термос:
— Что за ишак, а!
Акджик обиделся, как ребенок, у которого отняли конфету.
— В книге прочитал, человек произошел от обезьяны. Может, это и правда, что ты сказал, может, мои предки произошли от ишака. Ну хорошо, ты от обезьяны, я от ишака. Думаешь, большая разница, да? Да хоть от свиньи! Какая разница, от черного или белого, чистого или нечистого — все равно все мы произошли от животного!
— Вырвал бы с корнем твой поганый язык, да не время сейчас, — Джуманияз приторочил термос к поясу. — Давайте не мешкать, трогаемся.
Акджик обеспокоенно огляделся:
— А может, переждем?
Джуманияз поморщился, правда, не столько от глупости Акджика, сколько от другого: он уже некоторое время слышал неприятный запах — ветерок доносил дух разложения, запах смерти.
— Надо поскорее уходить с этого места, тут плохо пахнет.
Акджик принюхался:
— Ничего не слышу.
— Как ты можешь что-то чувствовать, от самого разит, как из бочки. Байджан, а ты?
Байджан тоже потянул носом:
— Нет, никакого запаха.
— А ты повернись к ветру, с той стороны несет.
Байджан снова принюхался:
— Нет, ничего.
— Да разве ваши носы способны хоть что-нибудь различить, — заворчал Джуманияз. — Ведь мертвечиной пахнет! — Он всерьез испугался этого запаха, поэтому и торопил всех. — Одежда должна быть легкой, выбросьте лишнее.
— Акга-джан, начнется жара, мы погибнем, давай переждем.
— Нет, ждать тут нам нечего. Мы должны идти.
— Беда не ищет человека, человек сам на нее набредает. Мы своими ногами набредем на собственнную смерть!
— Останешься сидеть здесь, беда сама придет за тобой!
В это время невдалеке на вершине бархана показалась самка джейрана с детенышем. Насторожив уши, постояла, посмотрела на людей и неторопливо ушла.
— Вот, посмотри на нее. Она тоже уже знает, что тебе тяжело. А как спокойна. Эх, было бы ружье… — Джуманияз повернулся и зашагал вперед.
"Странное все же существо человек, — подумал Байджан, глядя ему в спину. — Алчность в нем бывает сильнее даже ощущения близкой смерти".
Дождя давно не выпадало, и поэтому поверхность песка рябила разнообразными следами, издали напоминая чешую рыбы.