Уже на рассвете он забылся на несколько минут, а когда очнулся, сразу вспомнил, что Кервен умер: «Уже сутки как нет Кервена», — сказал себе Непес-ага, и страшная тяжесть снова навалилась на него.
Торопясь, он оделся и вышел на улицу, словно убегая от этой тяжести, но она крепко сидела в нем, и когда Непес-ага подошел к дому соседа, он понял, что стоит только войти, как эта тяжесть задушит его.
И повернув от самого порога, он направился к автобусной остановке. Все последнее время Непеса-ага тянуло в город, и сейчас он, не раздумывая, решил туда ехать. Вообще-то город он не уважал. Многоэтажные дома, скопление машин, уличный шум пугали и отталкивали его. Но свой районный центр — маленький, тихий поселок городского типа — Непес-ага любил. А самым желанным для него местом в городе была чайхана, построенная возле базара, у арыка. В этой чайхане подавали настоящий зеленый чай, ароматный и вкусный. Стоял там просторный топчан, где можно было удобно устроиться, поставить перед собой большой чайник и сразу включиться в разговор, который велся, не прерываясь, с утра до вечера. Удивительный мир чайханы притягивал к себе самых разных посетителей, и разговоры велись самые разные. Здесь можно было узнать что угодно: о событиях в Индии и арабских странах, о редком блюде, поданном на обед президенту США, и последнем путешествии английской королевы… Конечно, не всему следовало верить, но ведь не в этом суть. Главное, что за пиалой зеленого чая гости становятся по-особенному разговорчивы.
Народу на остановке было мало. Непес-ага поджидал автобус чуть поодаль, на случай, если встретится кто из знакомых. Знакомый, конечно же, встретился и спросил:
— Что. Нспсс-ага, в город едешь?
И Непес-ага надолго задумался: «Здесь все едут в город, и спрашивать нечего. Почему же он именно ко мне обратится? Может, намекает, что не прошло еще трех дней, как умер Кервен, а я уже в город еду? Осуждает?»
Всю дорогу мучился Непес-ага, по так и не додумался до простой истины, что этот необязательный, заданный из вежливости, вопрос не имел никакого подтекста.
В чайхану можно было попасть, только минуя базар. Непес-ага шел по дорожке между торговыми рядами и удивлялся: «Кажется, я тысячу лет здесь не был, а базар ничуть не изменился. Конечно, и продавцы, и покупатели другие, а базар все тот же. Так и наш мир: каждый день умирают люди, рождаются новые, все кругом меняется, а мир остается прежним».
Непес-ага вошел в чайхану. Там уютно дымился самовар, за которым — благодарение аллаху! — стоял сам Рамазан-чайханщик. Могла бы стоять его жена, а она не выливает старую заварку — обычная женская скаредность. «Даже на чае экономят, чего хорошего от них можно ждать», — зло подумал Непес-ага, и от этой мысли его воодушевление по поводу личного присутствия Рамазана даже несколько поубавилось. А тут еще в чайхане появился юноша в блестящих черных сапогах и уверенно прошел прямо к самовару. И пока он шел, сапоги скрипели так сильно, что заглушили собою все остальные звуки, даже гул базара… Непес-ага нахмурился, настроение у него совсем испортилось. «До чего же противный скрип! Наверное, новые», — и он стал рассматривать сапоги, пытаясь отвлечь себя от мыслей, но образ Кервена уже явственно вставал перед ним…
До полудня, до той поры, когда чай пьется с особым удовольствием, было еще далеко, тем не менее в чайхане уже сидели посетители. Их было двое. Один, по кличке «Чокнутый», мирно дремал, и так и будет дремать до самого вечера, пока Рамазан его не выставит. Второй, смуглый крепкий старик лет семидесяти, спокойно потягивал чай, внимательно наблюдая за всем вокруг. Его прозвали «Командиром» за властность, проступавшую во всем его облике, ясно видимую в движениях, взгляде, голосе. Он, так же как и «Чокнутый», постоянно сидел в чайхане, но в отличие от робкого, тихого приятеля имел большое пристрастие к скандалам. Он то и дело затевал их, и, невзирая на преклонный возраст, не принесший ему мудрости, получал от этого, видимо, истинную радость. Иногда он мог намеренно сесть на чужую шапку, только чтобы вызвать чье-то недовольство, заварить ссору, сумятицу. Он называл себя пенсионером, хотя никогда в жизни не работал.
Поглядев на эту парочку, Непес-ага не ощутил в себе обычного к ним презрения и удивился, когда понял, что вместо презрения испытывает зависть. «С радостью я стал бы кем-нибудь из них, — подумал Непес-ага, — ни забот, ни тревог, ни мучений…»
Тут в чайхану вошел еще один постоянный посетитель по прозвищу «Паровоз», известный в этих краях пьяница. Прозвище свое он получил за «номер», который любил показывать, пытаясь всех рассмешить, чего ему никогда не удавалось. Приставив к иосу и подбородку указательные пальцы, он начинал раскачиваться и пыхтеть, изображая паровоз. Ему казалось это очень смешным, хотя на самом деле трудно было вообразить себе более жалкое зрелище. От постоянного пьянства он стал почти совсем слабоумным, превратившись в омерзительное существо с мутным блуждающим взглядом.
Он и сейчас был навеселе. Пошатываясь, прошел к Рамазану и, виновато опустив голову, протянул руку ладонью вверх.
«Аллах всемогущий, — ужаснулся Непес-ага, — попрошайничает! Совсем стыд потерял! Шел бы работать, бугай здоровый! Помрет он, что ли, если с утра пораньше не выпьет этой отравы? И как только она ему в глотку лезет? Уж пил бы, по крайней мере, на заработанные деньги, а не побирался!»
Между тем «Паровоз» все стоял с протянутой рукой, а чайханщик не обращал на него ни малейшего внимания.
— Паровоз, а Паровоз, иди сюда, — позвал его Командир.
Паровоз встрепенулся и радостно кинулся на голос.
— Тебе чего надо? — хитро сощурясь, спросил Командир, и Непес-ага понял: он что-то замышляет.
— Сто грамм, всего сто грамм, — заскулил Паровоз, — а можно и пива, пиво тоже подойдет.
Командир молчал, и Паровоз засуетился:
— Подожди, я тебя сейчас развеселю, вот смотри…
— Не надо, — величественным жестом остановил его Командир. — Слушай. Ставлю тебе хоть двести грамм, если ты… — он помедлил, Паровоз не выдержал паузы, судорожно вцепился в руку Командира и просипел:
— Говори скорее, говори, все сделаю!
Командир вырвал руку и продолжил:
— Если ты исхитришься поцеловать вон ту красотку, — и он указал на молодую, симпатичную торговку, которая расположилась со своим виноградом у самой чайханы.
— Тьфу, пара пустяков, — воскликнул Паровоз, воодушевленный легкостью задания, и снова протянул руку.
— Ну нет, — возразил Командир, — сначала дело.
Но Паровоз заартачился:
— Не пойдет. Для такого дела сначала надо принять!
— Я не обману, клянусь аллахом…
«Хоть бы аллаха не трогал! Совсем человеческий облик потерял», — с отвращением подумал Непес-ага.
— Ну хорошо, — после долгих препирательств согласился Командир. — Вот тебе деньги, и давай исполняй. А примешь потом.
Паровоз схватил деньги и затрясся от волнения. Он долго шарил по одежде, выискивая, куда бы получше их спрятать, а Командир, сгорая от нетерпения, подталкивал его к выходу, пока, наконец, не вытолкнул наружу, а сам остался в чайхане, за дверью, наблюдая и недобро ухмыляясь.
— Да что же это делается, люди… — пробормотал Непес-ага, который только сейчас осознал, что все это не просто болтовня. Он вскочил, намереваясь помешать пьянице, но не успел. Паровоз был уже у лотка с виноградом.
Торговля шла бойко. Молодая женщина весело сновала между ящиками и не видела, как подошел Паровоз, и, конечно, не поняла, что тот собирается делать, когда пьянчуга кинулся к ней и мазнул своими слюнявыми губами по ее свежей смугло-розовой щеке. Не встретив отпора, ошалев, Паровоз, уже плохо соображая, что делает, вцепился в продавщицу. Только тут она опомнилась, н, мгновенно схватив с весов гирю, замахнулась ею. Но, увидев, что перед нею не кто иной, как Паровоз, она тут же опустила гирю и на лице ее возникла смесь жалости и отвращения. Скомкав край белого фартука и принявшись тереть им щеку, женщина заплакала в голос, как плачут маленькие обиженные дети. Паровоз ухмыльнулся, поглядел на Командира и загоготал. А Командир стремительно пронесся мимо Непеса-ага, выскочил в дверь и буквально накинулся на Паровоза: оба они повалились наземь и закопошились, как два огромных жука.
Непес-ага зажмурился и потряс головой, а когда открыл глаза, увидел, что новые черные сапоги, те самые, которые он рассматривал несколько минут назад, теперь мелькают возле Командира с Паровозом. Сапоги как бы танцевали в бешеном темпе. Непес-ага даже не мог уследить за ними. Вглядываясь в этот черный вихрь, он понял, что сапоги пляшут не беспорядочно; пинками они сталкивают двух негодяев в арык. Командир первым свалился в воду, на миг пропал, вынырнул, постоял, приходя в себя — вода была ему по горло, — и стал выбираться на другой берег. Паровоз какое-то время ползал у воды и вопил от страха, но сапоги спихнули и его, постояли, как бы убеждаясь в том, что Паровоз вынырнул, и быстро удалились от чайханы.
Непес-ага зачарованно смотрел на сапоги, пока они не скрылись из виду, потом устроился поудобнее, взял в руки пиалу, и… снова мучительная тоска навалилась на него, и он пожалел о том, что приехал сюда, пришел в чайхану. Он надеялся забыть хоть на какое-то время свою беду, а не получилось. Непес-ага поставил пиалу, не отпив ни глотка, тяжело поднялся и медленно побрел прочь от чайханы.
Он шел, опустив голову, стараясь смотреть прямо перед собой, чтобы не видеть ничего, кроме дороги. И все равно видел: вот пошли сапоги, а вон еще одни; и обогнали сапоги, и впереди сапоги. Но что было страшнее всего, — все сапоги будто просвечивали, и через голенища мерещились худые желтые ноги в черных носках… Непес-ага подумал, что так недолго и с ума сойти.
Усилием воли он сосредоточил свой взгляд на башмаках, неторопливо вышагивавших прямо перед ним. Башмаки были светло-коричневые, потертые, на толстой подошве и уж никак не были похожи на сапоги. Непес-ага с удовольствием разглядывал их и чувствовал, что пойдет за ними хоть на край света, лишь бы подальше от этого ужаса…