ы. Понятно, в толпе им сподручнее шарить по карманам.
— Ну так вот, — рассказывал Гараоглан, — взяли мы под присмотр указанного нам человека и осторожно последовали за ним.
— За вором? — перебила Акгыз.
— Да.
— А почему вы его сразу же не схватили?
— Дорогая моя Акгыз, сколько раз я говорил тебе, что нужны улики, неопровержимые факты, доказательства. Нет, с твоим нетерпением не смогла бы ты работать в милиции.
Акгыз нахмурилась, а Гараоглан продолжал:
— Слушай дальше. Двинулся он к одиннадцатому вагону, где всегда давка, потому что билеты продают после снятия брони за полчаса до отхода поезда. Протиснулся, подобрался к пожилому человеку и запустил руку в его карман. Там оказалась табакерка для наса. Зачем она вору? Положил обратно, и в другой карман. А там — грязный платок. В общем, ни у него, ни у нас ничего не вышло.
— Почему не взяли?
— Хотели. Так ведь он даже платок обратно в карман засунул.
— Сразу надо было, как только руку запустил.
— Ох, Акгыз, сколько раз тебя учить?..
— Так он что, ушел?
— Конечно, ушел. Нет же оснований для задержания.
— Боже мой, да разве то, что он залез в чужой карман не основание?
— А как докажешь? Одних глаз мало.
— И он ушел?
Гараоглан снисходительно взглянул на жену.
— Пока ушел, — сказал он, выделяя голосом "пока", но Акгыз это мало утешило: как можно воров отпускать?
Как и во всем мире, в Ходжаябе сменялись времена года, рождались, росли и умирали люди. Время брало и отдавало свое. На глазах Акгыз и Гараоглана вчерашние подростки обзаводились семьями, уходили в армию, уезжали на учебу в разные города и нередко поселялись там навсегда, пуская корни в незнакомую землю. Старшие не стремились насильно удерживать молодежь, понимали, что не всякая судьба обязана вмещаться в аульские рамки и, гордясь успехами своих земляков, только радовались, что ходжаябская поросль цветет и плодоносит, прославляя родное село. Впрочем, Немало молодых оставалось дома, и каждую весну в Ходжаябе справлялось десять свадеб и назначалось столько же новых. Аул расширялся, рос, богател, и если раньше в нем насчитывалось всего двести хозяйств, то теперь было в два раза больше.
Все эти изменения считались в порядке вещей, и Поэтому Акгыз и Гараоглан, занятые повседневными делами, их почти не замечали. Между тем Акгыз и Гараоглану пошло по сороковому году. На погонах Гараоглана сверкали капитанские звездочки, виски у него слегка серебрились, да и на гладком лице Акгыз появились глубокие морщины, Нурана же превратилась в славную девушку на выданье, и была в свою шестнадцатую весну безоглядно счастлива. Акгыз и Гараоглан души не чаяли в своей единственной дочке, хотя и жалели, что судьба не подарила ей ни сестры, ни брата. Гараоглан ни словом, ни намеком не упрекнул жену, и в доме их по-прежнему царили мир и согласие.
Много радостных событий предвещало недалекое будущее: и получение аттестата зрелости Нураной, и сорокалетия Акгыз и Гараоглана, и двадцатилетие их совместной жизни, но все эти торжественные даты были впереди, а вот очередной праздник Первого мая стоял уже у самого порога.
Как известно, у милиции и в будни забот, к сожалению, больше, чем хотелось бы, а уж про дни праздничные, когда, согласно словам поэта, "веселится и ликует весь народ", и говорить не приходится, забот столько, что порой продохнуть некогда. Тридцатого апреля Гараоглан весь день провел на ногах. Устал крепко. После дежурства вернулся домой, наскоро перекусил и снова — на службу, теперь уже добровольную, в штаб народной дружны. Гараоглан прибыл вовремя, провел инструктаж, распределил группы по маршрутам и собственноручно повязал на рукава дружинников красные повязки.
— Будьте осторожны, — напутствовал он. — К месту происшествия старайтесь по одному не приближаться. Действуйте по обстоятельствам, но осмотрительно. Иногда сигналы бывают ложными, а иногда нужно действовать, не дожидаясь их. Врываться в квартиры граждан без их вызова запрещено законом, но если услышите крик: "На помощь, помогите!" — тогда другое дело. Особое внимание — кинотеатру, общежитиям и прочим местам наибольшего скопления людей. В двадцать четыре часа — сбор в штабе. И помните: вы сейчас — солдаты, охраняющие покой граждан. Благополучного вам дежурства.
Отправив группы, Гараоглан не стал задерживаться в штабе, где вполне мог управиться дежурный лейтенант. Кивнув ему на прощанье, он оседлал свой мотоцикл и не спеша начал маршрут. Путь его пролегал по давно знакомым улицам, которые сейчас больше обыкновенного были оживлены. Гараоглан многих узнавал в лицо; со многими здоровался, но достаточно было, и незнакомого приезжего люда, прибывшего на ударную стройку пятилетки со всех концов страны.
Стройка проходила рядом с райцентром, вклиниваясь в него не только людьми, но и новыми зданиями, что само по себе было, конечно, неплохо. Однако определенного рода "строители" порой доставляли милиции немало хлопот, и Гараоглан еще раз мысленно проверял: все ли возможное он предпринял для предупреждения беспорядков.
Между тем наступали сумерки. У пивной редели посетители. Сторож пивного ларька шарил в кустах, разыскивая порожние бутылки. Окна домов озарялись светом. Из колонки, выставленной на подоконник, неслась громкая, шлягерная музыка.
Гараоглан, поставив мотоцикл на свободной от зелени площадке, прошелся меж многоэтажными домами до ближайшего переулка и, остановившись в темноте, окинул взглядом освещенные ряды окон. Заметил: с третьего этажа щелчком выбросили горящую сигарету и она, описав дугу, ударилась, рассыпаясь яркими искрами, об асфальт. "Пожар устроит, безголовый!" — ругнулся про себя капитан. В целом же вокруг было тихо, если не считать, конечно, музыки и танцующих на одном из балконов пар.
В воздухе запахло дождем. Гараоглан встревоженно взглянул на небо. Не хватало еще, чтоб Первомай выдался ненастным, хоть бы во время демонстрации не лило. Однако рваные, серые тучи, медленно наползающие с востока, обещали обратное, и вскоре действительно заморосил дождь. Мелкие, сеющие капли не беспокоили Гараоглана, и он обошел весь квартал. Почему-то вспоминалась прошлая жизнь: Акгыз на хлопковом поле, кинувшая ему в лицо белоснежным мягким цветком. Ничего плохого в его жизни не происходило и все-таки отчего-то было грустно.
Увлеченный воспоминаниями, Гараоглан не замечал, как капли усиливающегося дождя все настойчивее стучат по фуражке. Вдруг ему показалось, что навстречу ему идут Акгыз и Нурана. Он встрепенулся, но напрасно: женщины были чужими и скрылись раньше, чем он к ним приблизился. Впрочем, он уже понял, что обознался.
Подходя к перекрестку, он увидел возле кинотеатра дружинников, но не стал подходить к ним и продолжил свой путь.
Сгущающая темень не мешала мыслям Гараоглана, пожалуй, она даже способствовала им. Он вспомнил о недавно случившейся на его участке краже. Сосед обокрал соседа. Похоже, они дружили, потому что тот, кто обокрал, прекрасно знал, где лежат драгоценности — золотое кольцо и брошка. Впрочем, как показывает практика, жители сел хранят свои ценности, как правило, или среди белья в шкафах, или в сундуках с одеждами, тогда как райцентровские и городские держат украшения в сервантах с посудой, в каком-нибудь сувенирном чайнике или вазочке. Ничего не поделаешь, срабатывает общая привычка. Как бы там ни было, а вор, воспользовавшись отсутствием хозяина, проник в квартиру, погрел на соседском добре руки. Правда, недолго он владел чужим. Понес кольцо к ювелиру, а тот уже был предупрежден. Хозяин-то оказывается записал номера и кольца, и брошки. Вот чего воришка не учел… Но стыд-то какой: соседа, друга обокрасть! Гараоглан даже передернулся от возмущения и неприязни. И когда только кончится воровство?
Время, будто бы разбавленное нудно моросящим дождем, текло как никогда медленно. Не затихали и улицы. То там, то сям слышались звонкие голоса женщин, грубые окрики пьяных мужчин, какая-то возня, стуки, звяки, неуместные, лишние в этот поздний час и потому раздражительные. Но Гараоглан был рад этим шумам. "Все это ничего, лишь бы не было скандала, драки. Лишь бы благополучно закончить дежурство, заехать в отделение, и домой. Спать. А угром одеть парадную форму и на площадь, запруженную людьми, украшенную цветами, флагами, транспарантами. Завтра — праздник, и хотя особенно тяжелы для милиции праздничные дни, настроение — Гараоглан знал — будет приподнятым. А как же иначе?
Тридцатое апреля, похоже, не спешило слиться с Первомаем. Медленно уходила апрельская ночь, медленно продвигались стрелки часов, но все же подбирались к двенадцати. Еще немного и время начнет работать в пользу Первого мая. Пора в штаб, пора писать рапорт: "За время дежурства никаких происшествий не произошло". Какие отрадные слова! Они, считал Гараоглан, лучшая оценка работы милиционера.
Установившаяся было тишина нарушилась трескучим, захлебывающимся кашлем. "Теперь не даст своим соседям спокойно спать", — подумал Гараоглан, узнав в кашляющем больного старика, на которого вот из-за этого самого неурочного и неумолчного кашля в отделение поступила одна жалоба. Но что сделаешь, как отреагируешь на нее, чем поможешь. В таких случаях милиция бессильна.
Направляясь к мотоциклу, Гараоглан выбрал самый длинный путь, обходя дом с южной и самой темной стороны, где, едва ли не вплотную, подступали к окнам заросли камыша. С этой стороны было совершенно темно и угнетающе тихо, даже лягушки не квакали. Гараоглан уже достал из сумки фонарик, чтобы посветить под ноги, но вдруг, упреждая едва не вспыхнувший свет, что-то прошумев в воздухе, тяжко упало в камыши. Гараоглан замер. И вновь, и еще раз прошумело в воздухе и рухнуло в камыши. Выждав несколько секунд, Гараоглан шагнул к упавшим предметам и включил фонарик. Коротко вспыхнувшего и разом погасшего луча было достаточно, чтобы определить, что за предметы свалились. Это были свернутые в рулоны огромные туркменские ковры.
Оставалось лишь устроить засаду и дождаться похитителя, как тут тишину ночи прорезал пронзительный детский крик: "…Вай, мамочка, мама!" — сразу же насильственно заглохший.