Гараоглан определил квартиру. Она ему была знакома. Он даже вспомнил, что ребенок должен быть дома один, поскольку мать работает в ночную смену, а отец в командировке. Неужели соседи девочки не откликнутся на ее смертельный крик? Где же человечность? Разве это дело только милиции?..
Все эти мысли не мешали Гараоглану действовать: ноги несли его к подъезду, а по рации он сообщал предполагаемые координаты места происшествия.
Он не ошибся. Крик, настигший его уже на лестнице, подтвердил правильность его предположения.
Дверь оказалась незапертой. Спеша на помощь ребенку, Гараоглан ворвался в квартиру столь стремительно, что притаившийся за дверью преступник не успел нанести удар, но и Гараоглан не заметил опасности, проскочил вглубь, включая на ходу фонарь и освещая лучом сначала туалетную, а потом и ванную комнату, где и увидел съежившуюся, с кляпом во рту, маленькую светловолосую девочку. Выдернув кляп, он подхватил ее на руки. Девочка дрожала так сильно, что Гараоглан испугался за ее сердце: выдержит ли оно. Капитан дал ей воды и хотел поставить на ноги, но девочка крепко вцепилась в него и не хотела расставаться со своим спасителем. Успокаивая ребенка, Гараоглан заметил, как девочка показала пальцем в комнату: Гараоглан метнулся туда, но вор выпрыгнул в окно. Возможно, Гараоглан и последовал бы за ним, если бы его не остановил крик девочки. Он оглянулся, и, видя, что ей ничто не угрожает, подбежал к окну, перегнулся через подоконник, вглядываясь в темноту, и тут почувствовал резкий удар чем-то в спину и жгучую боль. Он повернулся и, увидев перед собой смутно белеющее лицо какого-то человека, сильно ударил его. Человек рухнул, как подкошенный, а Гараоглан полез в кобуру, но достать наган не успел, в глазах потемнело, и он упал, придавив своим грузным телом преступника и стараясь удержать его до прихода милиции…
Едва Акгыз закрыла глаза, как ей словно прострелили грудь. Она проснулась. Выстрел из ружья — это сообщение, весть. Так толкуют подобные сны старики. Однако Акгыз не верила в предзнаменования, а грудь болела, будто ее и в самом деле прострелили. Ниоткуда не ждала вести Акгыз, все, кроме Гараоглана, были дома, поэтому первая мысль о нем. Что-то случилось с Гараогланом. Ох, не зря, не зря так сильно шумит в груди. Слышала Акгыз, что любящие друг друга люди чувствуют, когда один из них попадает в беду. В это она верила — ведь родные… как же иначе-то?
Уснуть уже не смогла. Сидела в постели, смотрела поверх занавески в окно на серое небо, ловила звуки. Время перевалило за полночь. Словно шакал подкрался к курятнику — глухо закричал соседский петух. И опять вспомнились Акгыз стариковские суеверия: доля безвременно закричавшего петуха — это наточенный нож.
Встала. Укрыла безмятежно спавшую Нурану. Постояла у окна, посетовала на дождь, грозивший подпортить праздник. Нет, сердце не успокаивалось, не находило места.
Вдруг поблизости скрипнула тормозами машина. Акгыз приподняла занавеску, рассмотрела милицейский газик. Слава аллаху, вернулся Гараоглан. Но вместо Гараоглана из кабины выпрыгнул другой, и, не замечая смотревшую из окна Акгыз, подбежал к двери и застучал.
Лицо вошедшего ей не понравилось.
— Где Гараоглан? — строго спросила она.
Младший сержант потерянно молчал.
— Где Гараоглан? — крикнула Акгыз, не услышав своего крика, но до жути испугав им младшего сержанта. Он не осмелился сказать правду.
— Он, он просто ранен.
— Горе мне! — вскрикнула Акгыз. — Он умер, умер, умер! — она металась по комнате, выкрикивая эти слова.
Младший сержант думал, что она сошла с ума, и сам, как сумасшедший, все повторял:
— Не умер, живой, живой.
Но его слова не убеждали Акгыз, она им не верила, она их просто не слышала. Наконец, схватив обувь, побежала. Младший сержант и водитель догнали ее, чуть ли не силком уговорили сесть в машину. Тело ее сотрясали рыдания. Но плакала она не одна. По щекам шофера тоже катились слезы, и младший сержант, продолжавший твердить "не умер, живой, живой", — тоже плакал.
Акгыз влетела в больницу, ничего не видя, ничего не помня. Белый халат так и остался в руках медсестры. Возле Гараоглана толпились врачи и ответственные работники милиции. Они расступились. Акгыз упала на колени, обняла и поцеловала Гараоглана в лоб.
— Открой, открой глаза, Гараоглан!
Гараоглан не отвечал, не шевелился. Акгыз оглянулась на людей:
— Что с ним? Кто скажет мне: жив он или мертв?
Полковник вопросительно взглянул на главного врача. Тот отрицательно покачал головой. Акгыз этого не увидела, потому что ей показалось, что Гараоглан шевельнулся. Это было действительно так. Помертвелые губы Гараоглана задергались. Акгыз приподняла его голову. Он открыл глаза. Посмотрел вокруг, на Акгыз и, виновато ей улыбнувшись, скончался.
— Гараоглан! — страшно крикнула Акгыз и, припав к груди бездыханного мужа, забилась в рыданиях.
Глядя на нее, не сдержали слез не только женщины, но и мужчины.
Ходжаяб такой смерти еще не знал. Когда печальная весть черной птицей опустилась у стен аула, люди, не поверив своим ушам, всем миром повалили в дом Гараоглана. Гроб с покойником, прибывший с траурной музыкой из отделения милиции, был уже готов для отправления в последний путь. Вновь щемяще запели духовые трубы, надрывно ударил барабан, торжественно и скорбно зазвенели литавры. Огромная толпа народа двинулась, колыхаясь, за малиновым гробом. Никогда еще в ауле Ходжаяб не хоронили с музыкой, никогда еще не выступали с речами, не проливали одновременно столько слез. Никогда еще жена покойного не сопровождала мужа на кладбище, не бросала на могилу любимого горсти земли. Акгыз и в этом печальном обряде выпала жестокая честь быть первой. Но то ли еще предстояло ей!
Акгыз думала, что без Гараоглана жить не сможет, но, оказывается, смогла — жила. Занималась хозяйством, ходила на работу, заботилась о Нуране, стараясь не обнажать перед дочерью своего безутешного горя, старалась лаской и вниманием заменить ей безвозвратно ушедшего отца.
Так минули третий день, седьмой, сороковой. Каждый день Акгыз приходила на кладбище. Могила Гараоглана выделялась среди других свеже насыпанным холмиком, тщательной ухоженностью. Каждый камешек на могиле Акгыз размельчила и перетерла своими руками, каждую сорную травинку выдернула она, обнесла железной оградой, установила и скамеечку напротив изголовья Гараоглана. И после этого стала бывать на кладбище еще чаще, иногда по два раза на дню. Она понимала, что необходимости в столь частых посещениях нет, тем более, что всякий раз она сильно расстраивалась, но, когда не приходила, расстраивалась еще больше.
Приходя на могилу, Акгыз низко кланялась, оглаживала холмик руками и говорила: "Здравствуй, мой Гараоглан! Нурана, твои товарищи по работе, односельчане все живы-здоровы. Кланяются тебе".
Она присаживалась на скамеечку и, устремив взгляд вдаль, продолжала: "Все у нас хорошо. Не волнуйся. Спи спокойно". При этих словах на глаза ее набегали слезы, скатывались по щекам, падали на платье. Долго сидела она, задумавшись, вспоминала прожитые с Гараогланом годы, еще недавние счастливые дни. Ей казалось, что все, что она делала для Гараоглана при его жизни, было недостаточным, и теперь она хотела возместить недоданное, хотя и не знала чем и как.
На городском кладбище — она видела — могилы украшали цветами, но на ходжаябском кладбище это было почему-то не принято. Акгыз нарушила установившийся обычай, теперь холмик Гараоглана был усыпан яркими полевыми цветами. Ничего плохого в этом Акгыз не усматривала и на вздорные языки не обращала внимания. Впрочем, приверженцы старых обычаев на этот раз особенно не злословили: что, в самом деле, плохого в цветах.
Акгыз собирала цветы в поле, покупала в районе, а затем, перекопав в своем меллеке часть клевера, посадила на его месте кусты многолетних роз. Хорошо удобренные, обильно поливаемые кусты очень скоро стали цвести. Первый же букет роз Акгыз отнесла на кладбище, поставила в кувшин с водой у изголовья любимого мужа и растроганным хриплым голосом сказала:
— С твоего собственного меллека, Гараоглан!
Затем она посадила у изголовья и в ногах Гараоглана две чинары. Пусть они покроют его своей листвою, пусть оберегут от холода и жары. Пусть и люди, приходящие на кладбище, найдут приют и отдых под их густыми кронами. И пусть зовет их народ чинарами Гараоглана. Так хотела Акгыз, но несмотря на то, что она каждую неделю привозила на машине фляги с водой, чинары не прижились на суглинистой почве, зачахли. Тогда Акгыз выкопала со своего меллека молодой тутовник и посадила его вместо чинар. Неприхотливый тутовник сразу же пошел в рост. С каждым днем все выше и гуще становились его ветви, и Акгыз любила слушать, как шелестит на ветру его неумолчная листва.
Время залечивает раны, приглушает любую боль. Акгыз постепенно привыкла к своей непоправимой беде, смирилась с ней, сжилась.
Нурана окончила среднюю школу, получила аттесстат зрелости, и Акгыз поздравила ее от себя и от Гараоглана. "Был бы он жив, — подумала она, — он бы больше меня порадовался этому событию". Она на каждом шагу вспоминала Гараоглана, всегда он был с ней: и дома, и на работе, ни на миг она не разлучалась с ним. Но кто бы знал, как его недоставало!
Нурана не думала об отъезде в далекие края, а сдала свои документы в районное медицинское училище. Не пожелала оставить мать одну. Близкой родни у них не было. Родители Гараоглана и Акгыз давно умерли, и в просторном доме мать и дочь размещались вдвоем. Каково пришлось бы матери, если бы Нурана уехала?
Что и говорить, Акгыз несказанно обрадовалась решению дочери, хотя и опечалилась немного, ибо при жизни Гараоглана мечтали они обучить Нурану тому, чему еще никто в ауле обучен не был. Хотели, чтобы их дочь стала тем специалистом, нужда в котором была в Ходжаябе острой.
Многих специалистов покуда не хватало в Ходжаябе. Гараоглан однажды даже подсчитал сколько и кого не мешало бы иметь. Вот, например, нет у них ихтиолога, чтобы разводить прудовых рыб, нет с высшим образованием лесника, нет ю