Спустя какое-то время башмаки свернули с улицы в переулок, и Непес-ага сделал то же самое. Башмаки поднялись по каким-то ступенькам, и Непес-ага тоже, башмаки вошли в какое-то помещение, где пол был выложен плитками блестящего кафеля, и Непес-ага последовал за ними. И вдруг башмаки пропали. То есть не то чтобы пропали, а просто вокруг стало много-много самых разных башмаков, и те, прежние, затерялись среди них. Непес-ага остановился в замешательстве, и тут в нос ему ударил острый запах кожи и резины, он поднял голову и обнаружил себя в обувном магазине. Во всю стену, от пола до потолка, стояла самая разная обувь: пинетки, детские сандалики, женские туфли, мужские ботинки, огромные болотные сапоги… А вот и они, хорошо знакомые — черные, блестящие, с высокими голенищами… Непес-ага повернулся и кинулся к выходу, чуть не сбив кого-то с ног. На улице он перевел дух и, стараясь не глядеть по сторонам, решительно направился к автобусной остановке.
Но и дома было не лучше. Непес-ага метался по комнате, словно ему не хватало воздуха. Что-то случилось с миром — он стал тесным и душным. «Ну стоит ли так терзаться из-за пары сапог? — в который уже раз спрашивал себя Непес-ага, тщетно пытаясь успокоить свою совесть. — Они и стоят-то не больше двадцати рублей. Это так. Но дело не в деньгах, совсем в другом. А в чем? В чем?» — на этот вопрос он не мог ответить.
По двум комнатам и коридору Непес-ага ходил взад-вперед, как в клетке. Надо было чем-то заняться. Но дела не находилось. На полу лежал чистый ковер без единой соринки, на диване аккуратно стояли симметричные горки ярко расписанных подушек, в зеркальном шкафу каждая вещь была на своем месте, и взгляд скользил по полкам, ни на чем не останавливаясь. Даже печь была уже вычищена после зимы. Непес-ага с ненавистью, как на предательницу, посмотрел на печь и увидел на ней коробок спичек. Он взял этот коробок, раскрыл его и разбросал спички по всей комнате.
— Вот и дело нашлось, — удовлетворенно сказал себе Непес-ага и стал собирать с пола спички, складывая их в пустой коробок. Но наклонившись несколько раз, он почувствовал, что дыхание у него сбилось, в голове стучит, в глазах темнеет, а в спине появилась тупая боль. Тогда он встал на колени и так, ползая, собрал все спички. Поднялся, положил коробок на телевизор и огляделся. Делать было опять нечего. «И ведь никто не придет, — с досадой подумал Непес-ага. — Повымерли они все, что ли? — Он прислушался, в селе стояла тишина. — Ну пусть бы Хаджи-кор пришел. Так ведь нет! Когда не надо — он тут, а теперь куда-то запропастился. А может, включить телевизор? А что люди скажут? Что я праздную смерть Кервена? Или что не горюю? Хотя кто увидит?»
Он постоял еще немного в сомнении, но воспоминания и мысли о давнем поступке так замучили его и так хотелось отвлечься, скинуть с себя этот кошмар, что Непес-ага, наконец, решился… Он запер входную дверь, затворил окна, задернул шторы, и, почти совсем убрав звук, включил телевизор.
На экране появился новый столичный ипподром «Неужели скачки?» — замер Непес-ага. Скачки были его любимым зрелищем. Он и телевизор-то купил, когда ему стало тяжело ездить на бега. И был очень доволен хотя в глубине души немного обижался на изобретателей телевизора — как же так, ты все видишь и слышишь, а тебя никто не видит и не слышит, есть в этом несправедливость какая-то.
Ипподром шумел, двигался, волновался, но бега еще не начинались. Непес-ага уселся поудобнее, он почти совсем отрешился от той тяжелой внутренней работы, что шла у него в душе последние дни.
Голос за кадром объявил о начале скачек. Стали показывать лошадей. Первая была очень Красивой. Она в нетерпении переступала ногами, а всадник ласково похлопывал ее ладонью, успокаивая. Непес-ага представил, как она сейчас вихрем помчится вперед, и настроение у него поднялось. «Эта лошадь стоит всех остальных», — восхищенно подумал он. Телевизионная камера показала крупным планом голову лошади, гриву, затем наездника и поползла вниз: седло, руки с поводьями, стремена и… высокие черные сапоги. Непес-ага рванул провод от телевизора, и сапоги на экране растаяли, словно комочек снега в теплой воде.
Что делать дальше, он не знал. Мир опять сузился до размеров клетки, и Непес-ага распахнул входную дверь, вышел на крыльцо и глубоко вдохнул горьковатый воздух, настоянный на терпких, вечерних ароматах сада. Но Непес-ага, всегда особенно любивший эту предзакатную пору, сейчас ничего не чуял.
Черные сапоги преследовали старика, и, стараясь освободиться от этого навязчивого видения, он заставил себя смотреть в сад, разглядывать деревья и виноградники, и тут взгляд его упал на остро отточенный серп, забытый под тутовником. Он вспомнил, как неделю назад приходил мастер из горного аула и наточил ему ножи и серп. Непес-ага сидел тогда рядом, смотрел, как разлетаются в разные стороны редкие снопы быстро гаснущих искр, и вел неторопливый разговор о жизни. После работы Непес-ага выставил на стол угощение, а мастер достал бутылку водки, и они долго сидели за столом, тихо беседуя, а за окном в темной ночи один за одним гасли огни аула.
Мастер не допил тогда водку и наутро, отправляясь домой, не взял с собой початую бутылку, хотя Непес-ага уговаривал его забрать водку — на что она ему, старому, давно не пьющему человеку!
Вспомнив про спрятанную в тумбочке бутылку, Непес-ага обрадовался. Вот что ему поможет. Вот что принесет забвение. Какое счастье, что мастер оставил тогда водку. Ведь не пойдешь в магазин за бутылкой и у соседей не попросишь — что люди подумают? Что старик с ума сошел? Он давно уже слыл на селе одним из старейших, самых почитаемых аксакалов, которые не пьют и не курят и других невольно удерживают от этого своим примером. На любом празднике люди стеснялись лить, если рядом сидел Непес-ага, а самые заядлые курильщики, едва завидев его, тушили свои папироски…
И когда Непес-ага достал из тумбочки бутылку и налил в пиалушку водки, ему вдруг стало стыдно. Он попытался и не мог припомнить, когда пил водку в последний раз. Он даже забыл, как она пахнет, и резкий неприятный запах вызвал в нем отвращение. Но страстно желая душевного покоя, Непес-ага схватил пиалушку и поспешно глотнул из нее.
Это была ужасная гадость, и Непес-ага, сморщившись, скорежив лицо, взял кисть винограда и съел самую крупную ягоду, но вкуса ее не почувствовал. Он торопливо стал есть ягоды одну за другой, пока вкус винограда не вернулся к нему. «Раньше водка была намного слабее, — подумал Непес-ага. — Интересно, как люди пьют ее? Как она может нравиться, такая мерзость?..»
Ему стало душно, он раздвинул шторы. Светлый невесомый сумрак струился за окном, и почти прозрачная голубоватая луна дрожала на потемневшем небе.
— Холодно, небось, там, на высоте. Да и в земле не теплее… — сказал Непес-ага и с ужасом понял, что пьян.
Стараясь прийти в себя, он стал есть виноград и залюбовался кистью с крупными ягодами. «Такого винограда нигде больше нет! — гордо подумал старик. — А неужели правда, что водку делают из винограда? — мысли его неторопливо текли куда попало. — Разве можно из такой сладкой ягоды делать такую горечь? Хотя… Люди способны на все. Да это и легко, наверное, из сладкого сделать горькое. Ты вот из горького сделай сладкое. Вот это достижение! Попробуй-ка сделай! — и он погрозил кому-то пальцем. — А вообще-то вранье это все. Нет винограда в водке. Не может быть. Из змеиного яда ее делают, вот из чего», — и чтобы удостовериться в своей догадке, он еще немного хлебнул из пиалушки.
Мысль о змеином яде привела его к воспоминаниям о детстве — он вспомнил, как мальчиком боялся змей. Потом вспомнил свое село в те годы, и вдруг в ушах у него зазвучала давно забытая песня тех лет:
Смотри-ка, вместо падали жрет плоды шакал,
А все богатство народ царю отдал.
В дом богача-злодея отдали дочь-красавицу,
Сверкает золотом наряд — чего теперь печалиться?
«Те, кто жил до нас, — подумал Непес-ага, — не были довольны своей жизнью. И я недоволен. А может, и вообще нет довольных?»
Настроение у него опять испортилось. Он уже раскаивался в своей затее с водкой. Беспокойство наваливалось на него: «А что если кто-нибудь придет? После ужина вполне вероятно…»
Он быстро убрал бутылку и пиалушку в тумбочку. «Ну, теперь врасплох не застанут. А вдруг заметно, что я пьяный? Наверное, заметно. Надо дверь закрыть».
Он вышел на крыльцо и обомлел. По борозде, разделяющей его участок с соседним, шел Хаджи-кор. «Всегда он появляется не вовремя. А иначе он бы не был Хаджи-кором». Непес-ага приготовился к встрече. Он расставил ноги пошире и взялся за ручку двери, чтобы крепко стоять, не шатаясь.
Но встречи не произошло. Хаджи-кор миновал его участок и пошел дальше, к южной окраине села, не повернув даже головы в его сторону. Непес-ага удивился. Либо Хаджи-кор его не заметил, либо был чем-то сильно озабочен. Непес-ага ещё продолжал недоумевать, когда в конце улицы показался неясный силуэт. Вглядевшись, Непес-ага узнал пастуха. Спустя минуту он увидел корову, понуро бредущую за пастухом. Вспомнив, как озирался Хаджи-кор, Непес-ага все понял. Корова у того была непослушной и своевольной, убегала, топтала чужие огороды и приносила Хаджи-кору много неприятностей.
Поравнявшись с крыльцом, пастух произнес: «Ба-ба!» и взмахнул палкой. Он был глухонемым, и по-другому здороваться не умел.
— Здравствуй, здравствуй, сынок, — ласково сказал Непес-ага и, обратившись к корове, крикнул:
— Чтоб твой хозяин пропал! Беспокоишь хорошего человека! — Но тут же, опустив голову, пробормотал про себя: — Чего это я? Хаджи-кор не виноват, что у коровы такой характер.
Пастух тем временем приостановился, а корова вдруг сорвалась и побежала. Пастух развел руками.
— Ба-ба! — и побежал за ней.
— Понял, понял, сынок. Такая у тебя жизнь — бегать за коровами. Что тут поделаешь? Но сейчас она как надо сделала, спасла мою честь. Ты ведь мог подойди ко мне… И почувствовал бы, что я…