— Пойдем в контору!
Ата испугался. И признака веселья не осталось на его лице, напротив — появилось умоляющее выражение.
— Женщина, неужели из-за кучки травы ты опозоришь меня перед народом?
— Дорогой Ата, — сказала Акгыз, — если ты возишь пшеницу на ишаке, то найдутся люди, которые будут возить машинами. Раз украл, значит — отвечай. И не перечь мне, иначе дело добром не кончится. А насчет позора, так ты унизился уже тогда, когда общественную пшеницу для себя стал косить. Погоняй ишака.
Акгыз умышленно провела Ата по главной улице. Пусть как можно больше людей увидят, чем чревато подобное посягательство на колхозное добро. Задумке Акгыз помог ишак, заоравший вдруг на весь аул. Его рев подхватили другие ишаки, и на этот шум к конторе колхоза прибежало множество народа, не говоря уже о конторских служащих.
Председатель колхоза одобрила действия участкового. Она тоже считала, что случай с Ата послужит уроком для других. Незадачливого несуна оштрафовали.
Но тем дело не кончилось. Руководство колхоза, приняв во внимание заверения Ата, что к хищению пшеницы его побудило отсутствие корма для скота, этим же вечером направило в его двор машину с травой. Пришлось Ата-Заике внести в колхозную кассу деньги за траву, бензин и за услугу. Председатель колхоза, выступив по радио, сообщила всем колхозникам, что нуждающиеся в корме для скота должны обращаться в правление, за плату колхоз готов оказывать помощь. Говорила по радио и Акгыз. Она предупредила об ответственности и, приведя в пример проступок Ата, сказала, что впредь к подобным нарушителям будут приниматься еще более строгие меры воздействия.
Случай с Ата-Заикой стал широко известен всем ходжаябцам, и, хотя за пределы аула не вышел, упрочил положение Акгыз. С этого дня мало было в ауле вопросов, в разрешении которых не принимал бы участия участковый инспектор. До всего было дело Акгыз.
Солнце клонилось к закату. Медленно оседала просвечиваемая рдяными лучами уходящего светила густая пыль, поднятая разошедшимся по дворам стадом. В душном еще воздухе уже предчувствовалась близкая ночная свежесть. Из дворов слышалось пение подойников, о днища которых били упругие струи молока, молодицы разводили огонь в тамдырах, в загонах резвились непоседливые козлята, пожилые немощные люди поднимались со своих лежаков и выползали на улицу подышать вечерней прохладой. Наступал час заслуженного отдыха после долгого трудового дня.
Акгыз уже давно перестала делить время на свободное и рабочее. Разные неотложные дела призывали ее в любое время дня и ночи. Вот и сейчас, вместо того, чтобы сидеть за пиалой с чаем, она увеличивала газ и, прибавляя скорость, мчалась, оставляя позади белый дымок, к броду Айлама, к тому самому месту, где ею были обнаружены битые бутылки. На этот раз она заглушила мотоцикл, не доехав до мелководья, и крадучись, таясь за кустарниками, двинулась вперед.
Вскоре ей открылась довольно-таки неприглядная картина. Трое полуголых парней, лежа на песке вокруг расстеленной газеты, заставленной закусками и бутылками, предавались, так сказать, вечерней трапезе. Без спиртного им, наверное, ужинать было скучно, но и пить просто так не хотелось, поэтому они затеяли забаву. Порожнюю бутылку втыкали горлышком в песок, отходили метров на десять за черту, и старались с трех попыток поразить бутылку камнями. Промахнувшиеся должны были пить. Очевидно, один такой раунд уже состоялся, и толстый парень с отвислым животом, протягивая стакан своему длинноволосому напарнику, говорил:
— Проиграл — пей!
Длинноволосый не заставил себя упрашивать, лихо опрокинул в рот стакан.
Третий, с усами и жидкой бороденкой, спросил:
— Опять проигравший будет пить?
Толстяк наполнил доверху стакан, накрыл его куском хлеба и сквозь зубы сказал:
— Будет пить.
Все трое поднялись, запаслись камнями и, подойдя к черте, остановились. Толстяк, колыхая животом, установил очередную бутылку и вернулся за черту.
— Ты первый, усы, — обратился он к бородатому.
Тот пожал плечами и, почти не целясь, выпустил один за другим три камня. Все три пролетели над бутылкой. Длинноволосый захлопал в ладоши, захохотал.
— Тебе пить, тебе.
Следующая очередь была толстяка. Он долго целился, примерялся, но цели не достиг, бутылка осталась невредимой. И опять длинноволосый засмеялся, захлопал в ладоши и закричал:
— Пить, пить!
Подобрав камни, он шагнул к черте. Уже первый бросок едва не достиг цели. Второй камень чиркнул по бутылке, но не разбил. Зато третий вдребезги разнес ее. Длинноволосый от радости завертелся на одной ноге. В эту же минуту из своего укрытия выскочила Акгыз. Парни бросились врассыпную: бородатый в воду, длинноволосый прямо на разбитые бутылки, а толстяк, метнувшись туда-сюда, остался на месте, явно стесняясь своей обнаженности. Вскрик раздался со стороны длинноволосого. Он опять скакал на одной ноге, но теперь уже не от радости, а от боли. Из подхваченной руками ноги шла кровь.
Акгыз приказала бородачу, сидевшему в арыке:
— Вылезай и принеси из коляски мотоцикла, вон там в камышах, санитарную аптечку.
Бородач вылез, смущенно натянул брюки и побежал к указанному месту. Толстяк тоже решил одеться. Отряхнув песок, он, кряхтя и отворачиваясь, влез в свои штаны.
Подойдя к длинноволосому, сидящему на песке неподалеку от осколков, Акгыз, разглядывая его рану, сказала:
— Что заслужил, то и получил. Так всегда бывает. — Ведь они тоже бросали камнями, однако их ноги целы, — попытался пошутить пострадавший.
— Это до поры до времени, — сказала Акгыз, принимая из рук вернувшего бородача аптечку.
Она заставила пострадавшего промыть рану, обезвредила ее йодом, умело перевязала бинтом.
Парни чувствовали себя виноватыми, и раскаяние их было искренним, но Акгыз все-таки предупредила:
— Вы, по-видимому, неплохие ребята, но не понимаете простых вещей. Мало того, что пьете, да еще к тому же и безобразничаете, бьете бутылки, отлично зная, что в этом месте бывают дети. Придется вас проучить, скажу родителям, чтобы, как маленьких, не выпускали вас из дома без присмотра.
Съежившиеся ребята насильно улыбнулись.
— Да мы просто поиграть, скучно.
— И не впервые, — сказала Акгыз. — Я уже однажды убирала за вами осколки. Теперь вы это сделаете сами. Конечно, помощью милиции это не назовешь, хотя вы вполне могли бы помогать мне. Ведь соблюдение дисциплины и порядка — долг каждого из нас. Как вы считаете?
Парни неуверенно пожали плечами и принялись собирать осколки. Сказать им было нечего. Они помнили Гараоглана, не раз вытиравшего им носы в детстве, знали и Акгыз, не сделавшую им ничего плохого. Но оказывать помощь милиции? — об этом они не помышляли. Однако Акгыз не думала отступать. Ее уже давно заботило одно дело, решить которое без помощников не мыслилось. Случаи ей показался подходящим.
— Ребята! — сказала она, — вообще-то у меня к вам просьба, да не знаю, стоит ли обращаться.
— Говори, — воскликнули парни одновременно. — Раз замахнулась, нужно рубить.
— Вообще-то это дело касается меня, то есть моего служебного долга, но, если вы поможете, будет неплохо. Знаете Абдыра? Он и шофер, и кино-механик. Очень много сигналов поступает на него, а уличить его не можем. Ускользает, черт его побери. Что вы молчите? Или вы хорошо с ним знакомы?
Парни находились в полном замешательстве. Ясно было: им не хотелось вмешиваться в подобные дела. Спустя минуту толстяк так и заявил:
— Это не наше дело.
Его приятели неуверенно отмолчались.
— Так, — сказала Акгыз, — моя хата с краю, знать ничего не знаю, ведать ничего не ведаю. Позиция ваша не нова, а зло тем временем процветает. Конечно же, у меня всего два глаза, за всем не уследишь. Но запомните, если вы не поможете искоренить зло, то кто поможет?! Милиция без вас обойдется, вы без милиции — нет. Борьба с нечестностью — дело всех нас, общее дело. Вот ты, — указала Акгыз на толстяка, — конторский служащий. Ухватишь ли ты вора за руку? А ты, — она обратилась к длинноволосому, — кладовщик. Неужели ты будешь молчать, если понесут тайком твой товар? Неужели закроешь глаза, промолчишь, отпустишь вора подобру-поздорову? А о тебе и говорить нечего, ты — учитель. Твоя прямая обязанность сеять в сердцах учеников зерна добра, предупреждать их неверные шаги. Так разве вы не должны содействовать милиции? Почему я одна должна выводить мошенников на чистую воду? Безусловно, я и одна доберусь до Абдыра, но времени на это уйдет больше., Вы же самоустраняясь, только не называйте себя честными людьми. Вот в этом арыке течет чистая проточная вода, если кто-нибудь будет лить у ее истока нефть, то вода окажется непригодной для питья. Наша жизнь — тоже река и в нее выливают немало грязи. Почему я одна должна заботиться об ее очищении, разве вам приятно пить замутненную водицу? Почему нельзя соединить усилия, и всем миром обрушиться на тех, кто мешает жить честно и добро?
Акгыз, не скрывая своего возмущения, ушла, а парни еще долго после того, как отдалился и затих треск ее мотоцикла, стояли друг против друга не в силах поднять глаза и встретиться взглядами. Каждый из них думал о словах Акгыз, примеривал их к себе и внутренне с ними соглашался.
Акгыз была недовольна собой. Вместо того, чтобы склонить парней на свою сторону, обругала их, упрекнула в нечестности. Не пыталась ли она невольно переложить груз своих обязанностей на чужие плечи? Да нет, разве у них не общая цель, не общая задача? А раз так, то и бороться следует вместе. Такие, как Абдыр — одиночки и, если бы не глубоко распространившаяся снисходительность к их темным делишкам, то давно бы уже не было любителей ловить рыбешку в мутной воде.
Впрочем, фактов против Абдыра у Акгыз не имелось. Слухов до нее доходило множество, но слухи, как говорится, к делу не пришьешь. В сущности, Акгыз не имела права делиться своими подозрениями с посторонними людьми. Опорочить человека легко, и Акгыз, хотя и не верила в честность Абдыра, осудила себя: без фактов и доказательств не годится действовать, иначе, чем она отличается от досужих сплетниц.