Непес-ага долго смотрел по сторонам, как бы поджидая еще кого-то, но аул словно вымер, и Непес-ага вдруг понял, что ему нужно сделать. Из его сердца рвались слова, не сказанные им на кладбище в священную минуту прощания с умершим. И он решил пойти на кладбище и произнести эти слова. Он понял, что сделать это надо немедленно, не откладывая ни на минуту, чтобы скорее освободилась душа от мучительной тяжести.
Он вышел на улицу. Где-то плакал ребенок, на краю села лаяла собака. Мирные вечерние звуки успокоили его, охладили возбуждение, наполнили сердце покоем. Даже сердитый крик женщины, донесшийся с соседней улицы, не нарушил состояния умиротворения, а лишь дополнил картину безмятежного сельского вечера.
Непес-ага медленно прошел Годжук, ступил за околицу, тишина окружила его, и только хриплое дыхание Непеса-ага да шорох шагов звучали в природе.
Далеко впереди серые сумерки сгустились в два черных пятна, и по очертаниям Непес-ага догадался, что это были пастух и корова Хаджи-кора. «Бедняга! — подумал он о пастухе. — Когда он теперь домой попадет? И отдохнуть-то до утра не успеет. А люди еще завидуют ему, вернее, его деньгам — по пять рублей за корову. Да мне хоть по двадцать дай, я не пойду в пастухи. Одна эта корова чего стоит!»
Погрузившись в свои мысли, Непес-ага и не заметил, как добрел до кладбища. Там было пустынно и тихо. Ни одна ветка не шевелилась в тальнике, окружавшем кладбище, и оттого кусты казались безжизненной декорацией. Впечатление театральности усиливало сухое туговое дерево, не сохранившее даже веток, оно словно в вечном почетном карауле стояло у входа.
Представшая картина, исполненная простоты и величия, вызвала в старике чувство торжественной печали. Он смотрел на большие серые камни, на спокойный беспорядок могил, и душа его поднималась высоко, и казалось — нет этой высоте предела.
Но тут раздался страшный треск, хруст, громкое мычание, гортанные, бессловесные выкрики. Непес-ага едва успел спрятаться за ствол мощного, в четыре обхвата, тутовника, как мимо пронесясь корова и за ней пастух со своей кривой палкой.
Прислонившись к дереву, Непес-ага отер рукавом лоб и чуть не вскрикнул: рукав, да и всю одежду облепили муравьи. Не заметив, он встал в муравейник, расположившийся у подножия мертвого дерева. Он стал стряхивать с себя муравьев, и вспомнилась ему древняя легенда о том, как однажды к богу пришли муравьи и пожаловались: мы такие маленькие, а люди такие огромные, они топчут нас, даже не замечая этого. Бог подумал и ответил: «А вы спите днем, а гуляйте ночью, когда люди спят».
— Но некоторые вот не спят, некоторые бродят по ночам. — сказал Непес-ага, обращаясь к муравьям. — Вы уж извините.
Он стряхнул с себя последнего муравья и направился к могиле Кервена. На туркменском кладбище могильные холмики расположены в беспорядке, но это на посторонний взгляд, туркмен же без труда находит нужную могилу.
Подойдя к свежему земляному возвышению, Непес-ага поздоровался и присел рядом.
Воздух заметно потемнел, стал почти фиолетовым, и в самой его глубине, где-то высоко над землей, ломкими стрелами поблескивали первые звезды.
За кустами тальника послышались легкие шаги, и показался пастух, он устало брел, опираясь на палку и ведя за собой корову.
Непес-ага только сейчас заметил, что пастух в сапогах, и сразу вспомнил, зачем сюда пришел. «А может, напрасно я это затеял? — засомневался Непес-ага. — Не поздно ли?»
— …Поздно, — вдруг услышал он тихий голос. — Ты поступил малодушно, Непес, — в минуту последнего прощания не смог сказать правду. А ты ведь знаешь, что открыть душу в эту минуту — священный долг каждого. Потому что мертвые все слышат, ты сам потом убедишься. Я сорок лет ждал, что ты вспомнишь про сапоги, я ждал этого, уже умерев. Но так и не дождался. А вот теперь ты пришел. Но теперь мои уши не слышат тебя. Поздно, Непес, слишком поздно…
Из густых зарослей кустарника с шумом взлетела ворона, и громкое хлопанье ее крыльев перебило мысли Непеса-ага. Он поднялся с земли и потерянно прошептал:
— Значит, поздно…
Вокруг безмолвно стояли могильные холмики. «А ведь это неведомые миры лежат, — подумал Непес-ага. — Каждый человек унес с собой целый мир. А здесь все равны — кто воду таскал, а кто кувшины разбивал. Здесь это все равно. А там, в жизни, совсем не все равно — кувшины бить или воду таскать. А может быть, и здесь не все равно? Вот умру я, и похоронят меня рядом с Кервеном, тут как раз место для одной могилы есть, и как я буду лежать с ним бок о бок, я, вечный его должник?»
— Ну должен же быть какой-то выход! — громко, в отчаянии сказал Непес-ага и вспомнил о младшем брате Кервена.
…Слава аллаху, он пока жив и здоров. И я ему все скажу. Да и жена Кервена еще в полном здравии, с ней тоже можно поговорить, — он приободрился, но тут же снова задумался. Медленно склонился к могиле, взял кусок сухой глины и растер ее пальцами. Глядя, как глина быстро превращается в пыль, он скорбно повторил:
— Значит, поздно…
Прогулка в холодной осенней ночи не прошла Непесу-ага даром: он простудился и утром не смог встать с постели. Он лежал и проклинал свою болезнь, лишившую его сил и возможности пойти к Аману.
Аман работал бригадиром на новых землях колхоза, за сто километров от села. Он увез туда свою семью и редко приезжал в Годжук. Шел уже третий день поминок, вечером Аман должен был уехать.
Погоревав какое-то время, Непес-ага успокоился, решив, что известие о его болезни дойдет до Амана и он перед отъездом, наверняка, навестит старого человека. И Непес-ага стал ждать. «Я ему скажу так, — начал он мысленно репетировать свою речь. — Аман, здравствуй, дорогой! Хорошо, что ты пришел. Присядь на минуточку…» И он присядет. Потом я ему скажу: «Мы с твоим братом Кервеном ровесники и всегда были друзьями. Но что поделаешь, кто пришел на этот свет, должен когда-то и уйти. Вот Кервен и ушел. Теперь моя очередь. И, наверное, уже скоро, а потому ты послушай меня внимательно…» И Аман будет слушать. Он родной брат Кервену, и все, что касается Кервена, в той же мере касается и его. И если он простит, значит, простил бы и Кервен…"
Но к вечеру вместо Амана пришла Чепер, жена Кервена, с круглой доской в руках.
— А где Аман? — приподнявшись, спросил Непес-ага.
— Аман уехал, — ответила Чепер.
Непес-ага откинулся на подушки и закрыл глаза. Горькая обида захлестнула его, но он попытался оправдать Амана. "Ведь Аман не знал, что его ждут. Не такой уж большой грех — не проведать занемогшего соседа. Он и так, наверное, с ног сбился с этими поминками. А может, Кервен сказал ему что-нибудь о сапогах? Может он знает? Потому и не пришел?"
Старик открыл глаза. Чепер перекладывала с доски на тарелку свежеиспеченную лепешку, и по комнате плыл запах горячего хлеба.
В доме Кервена, где жили два его сына с женами и кучей детишек, женщины каждый день пекли лепешки и непременно приносили хотя бы парочку одинокому соседу.
— Я тебя разбудила, Непес? — повернулась к нему Чепер.
— Что ты, какой там сон! Скажи, как дела? Поминки прошли? Управились?
— Управились. Вот только старший брат обиделся, что его не встретили. Как можно обижаться, когда у нас такое горе? Ну да ладно…
— Не думай об этом, Чепер. Хороший человек не станет обижаться на поминках, — тут Непес-ага вспомнил про свою обиду и смутился. Помолчав немного, сказал: — Вспомни старинную туркменскую поговорку: "Бойся не бога, а свата!". Ладно, все это пустяки. Главное, что похоронили Кервена, как подобает, — он опять помолчал. — Я думал, Аман забежит хоть на секунду, — все-таки не утерпел Непес-ага.
— Аман — человек занятой, всегда спешит. Да он ведь и не знал, что ты приболел… Поешь-ка хлебушка тепленького. Невестки послали.
Непес-ага тяжело вздохнул: и невестки меня жалеют.
— Ну, спасибо. И тебе, и невесткам твоим. Только не хочется мне есть, Чепер.
— А ты все равно поешь. Хлеб от всех болезней лечит.
— Боюсь, что для меня лекарства уже не найдется. Чепер рассердилась:
— Не говори так, Непес. Зачем аллаха гневишь? Зачем говоришь то, в чем сам потом раскаешься?
— Что толку от раскаяния, Чепер, — вздохнул Непес-ага.
Но Чепер его не слушала.
— Нельзя прощаться с жизнью, едва голова подушки коснется, — старалась приободрить она соседа. — А насчет лекарства, так ведь даже простая вода, бывает, лечит. На, возьми, съешь хоть кусочек. Все, что проглотишь, на пользу идет.
Непес-ага шевельнулся:
— Говоришь, все, что глотается, идет на пользу?
— Конечно. Если организм это принял, во вред не пойдет, — простодушно подтвердила Чепер, не предполагая иного смысла, какой имели эти слова для соседа.
Горько усмехнувшись, он покачал головой:
— Не все, что глотаешь, приносит пользу, Чепер. Увы, я понял это слишком поздно. Потому-то я не могу теперь спать спокойно. Боюсь, что и умереть спокойно не смогу.
Чепер решила, что сосед бредит. "Видать, сильно заболел, — подумала она, — температура высокая". И она от всей души пожалела его за то, что у него нет детей, слезы даже подступили к глазам, и она отвернулась к окну.
— Не нравятся мне твои слова, Непес, — пробормотала она.
Непес-ага усмехнулся:
— Тебе не нравятся мои слова… Я сам себе не нравлюсь. — Он долго молчал, потом тихо произнес:
— Мне кажется, настало время нам с тобой попрощаться.
Чепер испугалась и заговорила нарочно совсем о другом:
— Ночи стали какие прохладные…
Непес-ага понял ее маневр и рассердился.
— Что ж ты со мной, как с ребенком? Никто не приходит в мир навечно. Вот Кервен уже ушел. Теперь и мне надо готовиться. И пока еще есть возможность, надо попрощаться. А то будет поздно.
Чепер поняла, что ей не удалось переменить тему.
— Ты прав, никто не приходит навечно, — согласилась она.
— Наверное, я прожил уже отпущенное мне, — вздохнул Непес-ага и добавил: — Если я когда-то в чем-то обидел тебя, прости.