— А, это вы, сэр! Давно вернулись из увольнения?
— Позапрошлым вечером, сэр.
— Досрочно, не так ли? Это интересно. Прокололи шину?
— Никак нет, сэр. Я велосипеда не брал.
— Тоже неплохо. Если бы вы его взяли, вы были бы уже за тысячу миль отсюда.
— Почему, сэр?
— Почему? Он меня спрашивает, почему? Да я именно это и хочу знать — почему? Вы в городе были один или с кем-нибудь?
— С сержантом Глидом, сэр.
— Вызвать его, — приказал посол.
Морган послушно открыл дверь и прокричал:
— Глид! Глид!
Ответа не последовало. Он позвал еще раз, но безрезультатно. Потом опять вызвал Глида по радио. Сержант Глид исчез.
— Он отметился, когда возвращался?
Капитан Грейдер проверил лежащий перед ним список.
— Вернулся на двадцать четыре часа раньше срока. Это двойное преступление.
Морган вернулся в навигаторскую.
— Ваше превосходительство, один из десантников видел сержанта Глида в городе совсем недавно.
— Вызвать этого солдата. — Его превосходительство повернулся к Гаррисону. — А вы стойте, где стоите, и постарайтесь не хлопать своими чертовыми ушами. Я с вами еще не кончил.
Вошел испуганный таким множеством начальства солдат и вытянулся по стойке «смирно».
— Что вам известно о сержанте Глиде? — потребовал посол.
Солдат облизал губы, явно сожалея, что вообще ляпнул о встрече с Глидом.
— В общем, Ваше превосходительство, я…
— Называйте меня «сэр».
— Есть, сэр. Я пошел в увольнение со второй группой рано утром, но через пару часов решил вернуться, потому что схватило живот. На обратном пути я встретил сержанта Глида и с ним разговаривал.
— Где? Когда? — посол в бешенстве сжал кулаки.
— В городе, сэр. Он сидел в одной из их междугородных колымаг. Мне это сразу показалось странным.
— Он вам что-нибудь говорил?
— Немного, сэр. Он был в возбужденном состоянии. Кто-то ему что-то сказал о молодой вдове, которой трудно управиться с участком в двести акров. Он решил поехать посмотреть.
— Ваш человек, — сказал посол полковнику Шелтону. — Вроде бы дисциплинированный, с выслугой лет, с тремя нашивками, с пенсией на носу. — Он снова повернулся к солдату. — Глид сказал, куда именно он едет?
— Никак нет, сэр. Я спрашивал, но он только усмехнулся и сказал: «Зассд».
— Хорошо, можете идти. — Его превосходительство возобновил разговор с Гаррисоном: — Вы были в первой группе?
— Так точно, сэр.
— Позвольте вам сообщить кое-что, сэр. Из четырехсот двадцати человек вернулись только двести. Сорок из них в различных стадиях алкогольного опьянения. Десять сидят в карцере и вопят: «Нет, и точка!» Без сомнения, они будут орать, пока не протрезвеют!
Он уставился на Гаррисона так, как будто эта достойная личность была виновата в происходящем, затем продолжал:
— В этом есть что-то парадоксальное. Пьяных я могу понять. Всегда найдутся несколько человек, которые, сойдя с корабля, первым делом налижутся в стельку. Но из двух сотен, решивших возвратиться, почти половина вернулась раньше времени, как и вы. И все давали примерно одинаковые объяснения: местные относились к ним недружелюбно, игнорировали их.
Гаррисон ничего не сказал, но в душе поднималась волна возмущения.
— Итак, налицо две крайности. Одни с отвращением возвращаются на корабль, а другие находят туземный городок настолько гостеприимным, что набираются до бровей какой-то дрянью, именуемой двойным дисом, или дезертируют совершенно трезвыми. Есть же какое-то объяснение всему этому? Вот вы были в городе два раза. Что вы можете сказать?
Гаррисон осторожно ответил:
— Все зависит от того, признают они нас или нет. А также от того, на какого ганда вы наткнетесь: есть такие, которые попытаются обратить вас в свою веру вместо того, чтобы игнорировать. Многих наших выдает униформа.
— У них, что, аллергия к униформе?
— Очень похоже, Ваше превосходительство.
— А почему?
— Не могу сказать точно, сэр. Я о них не так уж много знаю. Думаю, потому что униформа у них ассоциируется с тем режимом на Терре, от которого бежали их предки.
— А у них никто униформы не носит?
— Не замечал. Им, по-моему, доставляет удовольствие выражать свое «Я», одеваясь и украшаясь на любой лад — от косичек до розовых сапог. Странности во внешнем виде у гандов — норма. А униформа им кажется ненормальной, они ее считают символом угнетения.
— Вы их все время именуете гандами. Откуда взялось это слово?
Гаррисон, скрывая подступающее раздражение, терпеливо объяснял послу, а мысли его в это время витали в харчевне Сета с мраморными столиками, с вкусными ароматами из кухни. Он представил серые глаза Илиссы, кокетливую кудряшку, и сердце сладко заныло. Вспомнил терпеливого добряка Сета и понял, что там было что-то неуловимое, но очень важное, чего никогда не было ни на корабле, ни на родной Терре.
— И этот человек, — закончил он, — изобрел то, что они называют «оружием».
— И они утверждают, что он был землянином? А как он выглядит? Вы видели его портреты или памятники ему?
— Они не воздвигают памятников, сэр. Они говорят, что ни один человек не может быть выше другого.
— Ерунда, — отрубил посол. — Вам не пришло в голову осведомиться, в какой период истории проводились испытания этого чудо-оружия?
— Никак нет, сэр, — сознался Гаррисон. — Я не придал этому значения.
— Конечно, куда вам. Я не ставлю под сомнение ваши качества космонавта, но как разведчик вы ни к черту не годитесь.
— Прошу извинить меня, сэр. — ответил Гаррисон.
«Извинить? Ты, ничтожество, — прошептал голос в его душе. — За что ты просишь прощения? И у кого? Это всего лишь высокомерный толстяк, которому в жизни не погасить ни одного оба, как бы он ни старался. Чем он тебя лучше? Тем, что у него бочкообразное брюхо? И перед этой бочкой ты вытягиваешься и лепечешь: «Простите, сэр, извините, сэр!» Да попробуй он прокатиться на твоем велосипеде, он свалится, не проехав и десяти ярдов. Плюнь ему в это жирное лицо и скажи: «Нет, и точка!» Что же ты струсил?»
— Нет, — громко выпалил Гаррисон, сам удивляясь собственному голосу, решительным ноткам, прозвучавшим впервые в этих стенах.
Капитан Грейдер оторвал глаза от своих бумаг.
— Если вы решили сначала отвечать, а потом выслушивать вопросы, то вам лучше зайти к врачу. Или у нас на борту появился телепат?
— Я думал… — пояснил Гаррисон.
— Это я одобряю, — сказал посол. — Думайте, и побольше. Может быть, это постепенно войдет в привычку. Когда-нибудь вы тоже добьетесь того, что этот процесс будет проходить безболезненно.
Довольный собственным красноречием, он снял с полки толстую книгу.
— Вот он, на этой странице. Жил четыреста семьдесят лет тому назад. Ганди, именуемый Отцом, — основатель системы гражданского неповиновения. Последователи этого учения покинули Терру во время Великого Взрыва.
— Гражданское неповиновение, — повторил посол, закатывая глаза. — Но нельзя же использовать его как социальный базис! Такая система просто не сработает!
— Сработала, да еще как, — утверждающе сказал Гаррисон, забыв добавить «сэр».
— Вы возражаете мне? — у посла брови поползли вверх.
— Просто констатирую факт, — сказал инженер, прямо глядя в возмущенные глаза чиновника.
Посол свирепо вперился в Гаррисона, не веря, что какой-то инженеришко позволяет себе такое обращение.
— Вы отнюдь не специалист по социально-экономическим проблемам. И зарубите это себе на носу: любого такого, как вы, ничего не стоит обвести вокруг пальца.
— Система работает, — стоял на своем Гаррисон, удивляясь собственной смелости.
— Как и ваш идиотский велосипед. У вас образ мышления на уровне велосипеда. — Посол терял терпение, но не мог себе позволить опуститься до спора с этим лопоухим инженером.
Что-то внутри у Гаррисона резко изменилось, и голос, очень похожий на голос самого Джима Гаррисона, очень внятно произнес:
— Чушь!
— Что-о?
— Чушь, — повторил решительно инженер.
Посол потерял дар речи. Встав из-за стола, капитан Грейдер немедленно употребил свою власть.
— Вам запрещается покидать корабль. Убирайтесь отсюда и ждите дальнейших распоряжений, — металлическим голосом приказал капитан.
Гаррисон вышел. Мысли его были в смятении, но в душе он испытывал странное удовлетворение, окрыленность.
Прошло еще четыре долгих, томительных дня — из девяти со времени посадки на этой планете. На борту назревали неприятности. Увольнения третьей и четвертой групп постоянно откладывались, что вызывало нарастающее недовольство и раздражение.
— Морган опять представил третий список, но капитан снова отложил увольнение, хотя и признал, что этот мир нельзя классифицировать как враждебный и что нам положено увольнение.
— Так какого же черта нас не выпускают?
— Предлог все тот же. Он не отменяет увольнения, он только откладывает его. Здорово придумал, а? Говорит, что даст увольнение немедленно, как только вернутся все, кто не пришел из первых двух групп. А они никогда не вернутся.
Претензии были законными и обоснованными. Недели, месяцы, годы заключения в непрерывно дрожащей посудине, неважно какого размера, требуют полного расслабления хотя бы на короткое время. Люди нуждаются в свежем воздухе, в твердой опоре под ногами, в свободном пространстве, в нормальной свежеприготовленной еде, в общении с прекрасной половиной, в окружении новых лиц.
— Только мы и сообразили, как здесь надо себя вести: одевайся в штатское и веди себя, как ганд, и все дела. Даже ребята из первого увольнения не прочь попробовать еще раз, а они собираются улетать.
— Грейдер побоится рисковать. Он уже и так многих потерял. Если не вернется еще хотя бы половина следующей группы, у него не хватит людей довести корабль обратно. Застрянем тогда здесь, что ты на это скажешь?
— А я бы не возражал.
— Пусть научит чиновников. Хоть раз в жизни займутся честным трудом.