В тот же день министр звонил Сапарову:
— Товарищ Сапаров!
— Я вас слушаю, Сидор Иванович.
— Товарищ Сапаров, как же это получается? Молоков доложил мне, что ваш проект с треском провалился.
— Но, Сидор Иванович…
— Вы заверяли коллегию, что ваш институт подготовил принципиальные предложения по улучшению технологии строительства и монтажа серийных АЭС.
— Но, Сидор Иванович! Проект сам по себе хорош. Требуются доработки. Но это в порядке вещей.
— Вы мне бросьте, Сапаров! Мне звонил об этом Стальский. Кто-кто, а товарищ Стальский разбирается в таких вопросах. У меня нет оснований не доверять выводам мехмашевцев, Сапаров. Примите всю их критику безоговорочно и срочно переработайте проект. Подработайте варианты расположения барбатера в других местах, не под ядерным реактором.
— Все записал, Сидор Иванович.
— Новые проработки доложите мне лично.
— Будет исполнено, Сидор Иванович.
— До свиданья.
— До свиданья, Сидор Иванович!
В трубке послышались короткие гудки.
Сапаров ждал Козиса, испытывая двойственное чувство удовлетворения и раздражения. Удовлетворения — оттого, что Козис в нокауте и станет наконец управляемым. Раздражения — оттого, что новичок перестарался с экспертизой, оттого также, что теперь, когда уже все позади, ему, Сапарову, очень бы не хотелось встречаться с ним.
Он распалял себя в глубине души, понимая, что не совсем справедлив. Но он обожал логику, четкость выполнения его распоряжений, а председатель экспертизы не проявил, как ему теперь казалось, достаточной гибкости и способности к маневру. Ах, если бы не этот парень, он бы сейчас все прекрасно уладил. Козису он с ходу простит все прошлое, надо, надо налаживать работу, иначе… Воспоминания о коллегии и разговоре с министром вогнало его в испарину.
Вошел Козис.
— Здравствуйте, — сказал Сапаров, не сумев скрыть радости, вышел из-за стола навстречу с протянутой рукой.
Козис довольно сухо поздоровался, и они сели за стол. Голос Сапарова был ласковый, приглашавший к соучастию и сотрудничеству. Что греха таить, он боялся спугнуть вспыльчивого и еще довольно могущественного заместителя.
— Ну как дела? — нежно спросил Сапаров и засмеялся, но тут же спохватился, подумав, что его смех может быть расценен как издевка.
— Дело — труба, — угрюмо сказал Козис. — Завалили нас.
— Знаю, — сказал Сапаров полуласково-полусерьезно. Он пытался точно определить для себя состояние Козиса и понять, насколько тот доведен до готовности подчиняться. — Знаю прекрасно. — Сапаров и в голосе, и в лице изобразил подобие уныния. — Вы готовы к проработке вариантов?
— Не то что готов, — Козис поднял руку, — приперт к стене. Мы все сделали, но я вам доложу, — Козис возвысил голос почти до крика и, стуча указательным пальцем по краю стола, в такт словам отчеканил: — Я вам доложу, что уважаемый председатель доморощенной экспертизы обложил нас, как волков флажками. Положения его экспертного заключения почти слово в слово повторили все сторонние организации!
Сапаров удивленно вскинулся:
— Вы полагаете, замечания не по существу?
— Отчасти да. Но видите ли… (Сапаров отметил про себя, что Козис, кажется, входит в русло. Стало быть, жизнь налаживается.) Проект все же можно было утвердить.
— Скажите, как ваше мнение относительно перспективности проектируемой нами электростанции?
— Чудовищная насыщенность оборудованием и коммуникациями. Знающие люди говорят: грязи не оберешься.
— А министр знает об этом?
— Пока нет, наверное. Но узнает. Придет время — узнают все: статистика опыта сделает свое дело.
— А почему же мы их проектируем?
Вопрос Сапарова прозвучал несколько наивно. Он это сам почувствовал и рассмеялся:
— Да, наше с вами дело — выпускать проект. Нас обязали, мы подчиняемся. Дисциплина стоит дороже инициативы. Скажут «надо» — спроектируем и троглодита. Прошу вас завтра, в десять утра, на ватмане в карандаше дать проработки вариантов барбатера. Я буду докладывать министру…
— Будет сделано!
Я все ждал. Дело закончено. Пора бы Санарову вызвать меня для разговора. Можно подумать, его никогда в жизни не интересовала экспертиза второй очереди Чегерольской атомной электростанции и что он вообще ни при чем.
Временная прописка через неделю кончалась. Жильем и не пахло. По всему похоже было, что я повис в воздухе. Работа работой, но надо ведь и жить, черт возьми! Впрочем, распалялся я вовсе зря. Ведь по предварительным прикидкам выходило, что мое жизненное уравнение в сложившейся системе координат решения вроде бы и не имело. За что боролся, так сказать, на то и напоролся. Но все же…
Подождав еще пару дней, я сам проявил инициативу и двинул к Сапарову. Секретарши удивительный народ — они все знают! По выражению лица и по тону голоса Лидии Яковлевны я понял, что мне не светит.
— Сапаров у себя? — спросил я ее.
— Да, кажется, — ответила она как-то нехотя, скучно.
Я взялся за ручку двери.
— Он просил его не беспокоить!
— Переживет, — сказал я ей доверительно и прошел в кабинет к главному инженеру.
Сапаров сидел за столом и смотрел переписку. Увидев меня, он довольно сухо поздоровался и снова уткнулся в бумаги.
«Дает понять, что некогда», — подумал я.
Не ожидая приглашения, сел в кресло и стал ждать. Позиция моя была удобная. Сапаров листал бумаги, а я мог довольно свободно изучать его лицо. Посмотрим, у кого больше терпения!
Он явно был смущен, хотя изо всех сил старался выглядеть строго деловым. Перекладывая бумажки, вдруг спохватился, нажал клавишу селектора и раздраженно крикнул:
— Лидия Яковлевна, я прошу вас больше никого ко мне не пускать!
«Еще один намек», — подумал я.
Сапаров наконец понял, что после выговора секретарю молчать неприлично, порозовел и сказал, не отрывая глаз от бумаг:
— Я вас слушаю.
Я почувствовал, что сам краснею. Мне хотелось рассказать ему об экспертизе проекта, о том, что проект все же при прочих равных условиях надо серьезно доработать, но понял вдруг, что говорить об этом не буду. Чужим и таким сейчас гадким, деревянным голосом просителя я сказал, что у меня кончается временная прописка, спросил, как быть с постоянной и вообще каковы мои перспективы.
— Если здесь серьезное учреждение, то вы получите то, на чем настаиваете. — Он, не глядя на меня, снова уткнулся в бумаги.
Ну, что тут скажешь? Все как по нотам. Я чувствовал, что если сейчас заговорю, то могу наговорить глупостей. Я встал и твердым шагом вышел из кабинета, отменно долбанув дверью.
— Хулиган! — услышал я вдогонку выкрик Лидии Яковлевны.
Оказывается, эта птичка умеет не только журчать, но и покрикивать. Все было ясно. Надо идти к Артуньянцу и проситься на станцию.
На улице лил сильный дождь. Я поднял воротник плаща и двинулся по направлению к метро.
«Не так уж и плохо все вышло, — думал я. — Прямая и обратная связь. И дело тут не в Сапарове и Козисе. Я на короткое время понадобился министерству. Сделал нужное дело и вот теперь возвращаюсь, в провинцию. Сердцем я спокоен.
Всего доброго, Москва! До новых встреч!»
ПРИТИРКА
Ненастин и Писаренков пришли в зону. В нос ударило спертым железным духом. Кругом были трубы, механизмы, всевозможные рукоятки и маховички, ящики и ящички, приборы, гильзы датчиков, кренделями витые медные трубочки с белошкальными круглыми бляхами манометров на концах. И каждый из этих механизмов и приборов попахивал своим запахом, поблескивал своим блеском, играл своим оригинальным цветом.
Но в данный момент механизмы бездействовали, никто из людей не работал, шуму не производил, и все это железное многообразие окутывала густая, сдавленная тишина малого объема.
Ненастин перетаптывался на месте, осматривался, привыкал, испытывал некоторое волнение. Правда, по пути сюда, когда они с Писаренковым осторожно пробирались по неровной еще от динамитных взрывов скалистой дороге, пробитой сквозь сопку, он волновался куда больше.
А смущала его прежде всего неизвестность. Он все думал, как оно будет там, внизу, облучать… Светить натуральным белым светом или еще как иначе…
На теоретических занятиях по радиационной безопасности он хорошо все усвоил, тщательно записал лекции в тетрадь, но поскольку воображение имел богатое, образное, то пытался представить, оценить радиацию на ощупь, на цвет, на вкус, на запах. А так как на занятиях постоянно упоминалось само слово «лучи», то Ненастину невольно думалось о свечении, как от электрической лампочки, например, или от солнца.
Знал он также, что любые другие лучи могут иметь запах, не свой, конечно, а косвенный, как бывает при сварке, когда воздух сильно ионизируется и свежо пахнет озоном…
— А лучи эти пахнут? — спросил он по дороге в зону Писаренкова, который считался шибко опытным в этих делах и, по производственной необходимости, не единожды подвергался облучению при выполнении работ.
Длинный Писаренков покровительственно рассмеялся и, глядя сверху вниз на невысокого и коренастого Ненастина, отрывисто пробасил:
— Понюхаешь — узнаешь…
— Нет, кроме шуток?.. — настаивал Ненастин.
— Да у меня хронический насморк! — шутливо взорвался Писаренков. — Я запахов, может, вообще не ощущаю… — И заботливо предупредил товарища: — Ты гляди лучше себе под ноги, а то недолго и загреметь, дорожка-то из-под динамита…
— А свет они излучают, эти лучи? — через некоторое время снова спросил Ненастин.
Писаренков выразительно посмотрел на него:
— Я вижу, мандраж тебя забирает, Витек, а?.. Не волнуйся… Света нету от лучей, но светят они хорошо… Го-го-го! — засмеялся Писаренков, довольный неожиданной игрой слов. — А в общем, не боись… Все обычно… То есть не совсем, но в общем-то обычно…
Допускающий достал из ящика два дозиметра, внешне похожих на толстые чернильные авторучки с зацепами для карманов. Сунул поочередно каждый из них в гнездо панели, зарядил, после чего вручил рабочим и спросил: