Из темной глубины реактора два человека смотрели вверх и видели высоко над собой фермы перекрытия и ярко сияющее солнце зеркальной лампы. Свет резал глаза.
Темной тенью наполз мост крана и перекрыл свет.
— Э-ге-гей! Милон! — весело крикнул Капустин, и голос его заметался по реакторному залу. — Не закрывай солнце!
Крановщик поглядел вниз. Он услышал Капустина и подумал: «Ничего, Диогены, я ненадолго закупорю вас в атомной бочке. А бочка эта не токмо что зело мудрая, но и зловредная может быть, а посему постигайте мудрость ее и обрящете…»
Он отвернул ручку управления на «майна», и крышка медленно опустилась на корпус реактора.
— Все! — Варыгин засек время.
Ровно через тридцать минут, как обусловлено в наряде-допуске, он даст «вира» и откупорит атомный сосуд.
А в корпусе реактора Капустин и Савкин одновременно посмотрели на часы, когда стотонная крышка с коротким мощным ударом опустилась на фланец реактора. Голубоватый свет центрального зала сменился красноватым светом лампы-переноски. В закрытом объеме сразу густо запахло железом.
Савкин попал внутрь корпуса реактора впервые. Он недавно пришел сюда работать. Капустин же, опытный и бывалый наладчик, взял его с собою намеренно, чтобы с ходу приобщить к серьезному делу.
— Ну что, Митя? — спросил Капустин и дружески похлопал Савкина по плечу. — Привыкай, принюхивайся… А?.. Чуешь, пахнет железом?? Хлебцем нашим пахнет. Полюбишь этот запах — будешь работать. Нет — уходи…
Бас Капустина, усиленный эхом, гудел словно голос Саваофа над бездной.
Савкин медленно, с любопытством и некоторой опаской осмотрел корпус изнутри. Ему казалось, что объем все более сужается, что железо давит, вот-вот схватит людей в цепкие объятия и никогда уже не отпустит. Он смущенно улыбнулся и, словно пытаясь задобрить эту крепкую сталь, нежно погладил стенку шахты.
Капустину понравилась эта нежность. Он тоже тронул стенку, но иначе, по-бывалому, похлопал по ней как старого друга по плечу.
А массивная шахта даже не отдалась звуком.
— Вот ведь штука! — сказал Капустин, будто обидевшись на бесчувственное железо. — Понимаю тебя, Митюха. Смотришь и думаешь про эту железяку — экая громила! Разделяет входной и выходной потоки воды, защищает стенку корпуса от прямого воздействий нейтронов… И вроде начхать ей на людишек. Ан нет! Без нас она дура!
А шахта вроде как прислушивалась к Капустину и вторила ему сердитым бубнящим эхом.
Савкин, слушая товарища, продолжал поглаживать стенку шахты, ощущая пальцами мелкую шероховатость от следов резца, быстро провел ногтем по металлу, и получилось короткое и мелодичное «взик!».
— Вот где эхо, а? — сказал Капустин, поглядывая на часы и пытаясь понять, свыкся ли новенький с обстановкой. — Вот послушай, я сейчас крикну. Эй, полундра! — заорал Капустин во всю силу легких. — Наших бьют!
Они оба рассмеялись, а эхо, отраженное стенками, дном и крышкой реактора, заполнило замкнутый объем плотным хором чужих голосов. Они постепенно ослабевали, и казалось, что, безостановочно крича, все удаляется толпа людей, и, когда они совсем ушли, в ушах все еще стоял тягучий и тихий металлический звон.
— Все. Приступили, Митя, — сказал Капустин и шагнул к металлической лестнице, прислоненной к стенке шахты реактора.
«И-и-и-и! Я-а-а-а!..» — где-то внизу, у самого дна корпуса, захлебнулось эхо.
Через подошвы ботинок, словно они стояли на острых камнях, наладчики ощущали надавливание ребер головок имитаторов, временно установленных в корзину вместо ядерных кассет.
Работа была несложной, хотя требовала знаний и опыта. Ими Капустин обладал с лихвой. Через его руки прошло более десятка атомных реакторов, где он проводил контрольную сборку и наладку. Ни мало ни много — пятнадцать лет нелегких трудов на строящихся и вводимых в эксплуатацию атомных электростанциях.
Капустин ступил на стремянку и подал лампу-переноску Савкину.
— Свети, Митя, начну замер, — сказал он негромко. — Зазор измерим по всему периметру крышки. Особенно тщательно — вот здесь и здесь… Вроде несложно, да? Но зато, братец, весьма ответственно! В атомном реакторе не должно быть перекосов. Заруби себе крепко, Митяй… Мы напортачим, а во время эксплуатации не сработают стержни управления защитой. Ну и так далее — на небесах будем аукаться… Так что не просто измеряешь зазор, но обеспечиваешь ядерную безопасность всей станции…
Наладчики измерили, переставляя легкую металлическую лестницу, большую часть зазора, когда снизу послышался сразу возникший, многократно усиленный эхом гул водопада.
— Река?.. Какая еще река?..
Капустин и Савкин одновременно глянули друг на друга, и души наладчиков как бы обрели невесомость и из их, будто уже мертвых тел, из этого огромного стального гроба, словно выпорхнули наружу.
«То-то… — придя в себя, подумал Капустин, — душу не перехитришь. Она не дура…»
Он пытался трезво оценить ситуацию.
Савкин же, будто вслед за своей душой, лихо взлетел на лестницу, чуть не столкнул Капустина и, ударившись головой о выступ крышки, рассек лоб. Кровь с лица полилась на белую лавсановую куртку.
— Ты что, Митя?! Успокойся! — как-то буднично сказал Капустин. — Чуть меня не сшиб.
Савкин немигающе следил за выражением лица Капустина, и во всем облике его видна была готовность к немедленному, чрезвычайно важному действию.
— Все будет путем, Митяй. Ну водичка полилась, ну и что? Сейчас полилась, а после перестанет.
«Объем корпуса реактора — сто двадцать кубов, — лихорадочно прикидывал в уме Капустин. — Водичка гудом гудёт. Не менее двухсот кубов в час поступает в реактор. Значит, включили мощные насосы и заполняют полупетли первого контура. Полупетли, полупетельки… По ошибке открыли главную запорную задвижку и пустили воду. Стало быть, через десять минут половина объема будет под водой, а еще через десять минут поплывем. А потом уж, ясное дело, утонем…»
Капустин глянул на часы: прошло всего девять минут отпущенного времени.
А наверху, в кабине мостового крана, оператор Милон Варыгин зорко следил за стрелками часов, не снимая руку с рычага управления.
Вот истекут назначенные тридцать минут, он сдвинет рычаг вправо, поднимет крышку и выпустит ребят на свободу.
Но оставалось еще двадцать минут. В центральном зале тихо, успокаивающе шипит сварочная дуга. Ну и ладно.
Крановщик все поглядывал на постамент, и не давала ему покоя воображаемая картина: поэт Милон Варыгин стоит перед толпой жадно внимающих ему людей и читает стихи.
И тут он с грустью подумал, что если бы сейчас представился случай, то читать было бы нечего. Сочиненные им прежде стихи казались ему теперь очень слабыми или даже плохими. К тому же незначительными по теме.
А ему очень хотелось рассказать в стихах о своей работе, о товарищах, о крановщике башенного крана Сереже Топоркове, погибшем на рабочем посту два года назад.
Но как рассказать об этом?
Он вдруг подумал, что ведь жизнь человека вспыхивает с первого вздоха, с первого крика.
Да, да. И стихи тоже имеют свое начало, начинают жить с первого вдоха. Все приходит как бы само собой, случайно и неожиданно. Так является в жизнь человек, гак рождаются настоящие стихи.
Он увидел вдруг явственно Сережу Топоркова, идущего в рост по стреле башенного крана, увидел, как тот покачнулся и, распластавшись в синем небе, полетел вниз…
«Пятнадцать минут до подъема крышки…» — подумал крановщик, а в голове у него уже будто стучал, набегал издалека неведомый ритм, звуки, слова.
Он произнес четко и ясно:
Бетонщики кончили смену…
Ему казалось, что говорит не он, а некто другой, сидящий в нем, говорил в полный голос, диктуя строки:
Устало по гребню стены
Брели под гуденье сирены,
Как будто солдаты с войны.
Шуршат заскорузлые робы,
Отметка стены высока,
Скрипят в натяжении стропы,
Торчат арматур выпуска…
Все существо Милона Варыгина как бы сжалось, весь он заострился, нацелился, испытывая подпирающую радость, будто каждая строчка рождавшегося стихотворения была пулей, выпущенной им из винтовки и попавшей в десятку.
— Куда вы, ребята, спешите?! —
Им снизу кричит крановщик. —
Минутку меня подождите,
На землю доставлю за миг…
А внутренне Милон Варыгин метнулся и мысленно крикнул:
— Стой, Топорков, стой!
И устало продолжил, будто убеждая сам себя в правоте сделанного Сережей:
Сам решил. На кран залез.
И, опасности не чуя,
Клеть к стене понес пустую.
Он устал…
Трос заело. Встал.
В рост пошел стрелою крана.
Пошатнулся и упал.
— Крановщи-ик!
Помирать-то очень рано!
Милон Варыгин глянул на циферблат часов. Тревога за товарищей и тревога, рожденная вдохновением, как бы жили в нем раздельно, ничуть не мешая друг другу. Более того, поэзия, горевшая в его душе, пожалуй, даже подчеркивала и усиливала обостренное чувство.
Но голос, звучавший в нем, требовал выхода, и крановщик продолжал читать:
Распластался в небесах
Словно птица.
Между небом и землей
Время мчится…
И вдруг запнулся и в изумлении повторил: «Время мчится…» — и перевел дух.
А в корпусе реактора с ревом прибывала вода. В объеме между крышкой реактора и корзиной активной зоны запахло сыростью, как над прудом, пошел туман.
Капустин и Савкин стояли на верху лестницы. У Савкина сильно шла кровь из раны, в красноватом полумраке глянцево поблескивала, словно нефть. Пятно на белой лавсановой куртке расплывалось.
— Ну что, — спокойно сказал Капустин, — слезай вниз, на выгородку, будешь светить. Продолжим работу.