ния отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), которым была «Культура и жизнь», Высшая аттестационная комиссия, наверное, не могла. Назначение повторной экспертизы и было в таком случае частью требуемой «пропагандантами» и «агитантами» реакции.
Не дождавшись отзыва Жирмунского, экспертная комиссия возвращается к вопросу о диссертации Бахтина на заседании, состоявшемся 25 ноября 1948 года. Оно благодаря своему ономастическому «монизму» носило почти кафкианский характер. Достаточно сказать, что председательствовал на этом заседании профессор Яков Михайлович Металлов (бывший следователь Воронежской губчека), доклад о ситуации с диссертацией Бахтина тоже делал профессор Металлов, и, наконец, подписал итоговое постановление комиссии о том, что необходимо «ввиду сложности вопроса просить профессора Металлова Я. М. ознакомиться с диссертацией тов. Бахтина М. М. и доложить на следующем заседании экспертной комиссии», все тот же вездесущий профессор Металлов. Что тут сказать: не каждый литературовед способен быть единым во многих лицах. Профессору Металлову это удалось, и это не может не вызвать восхищения потомков.
Прошло чуть больше месяца, и профессор Металлов — вновь под своим чутким председательством — провел очередное заседание экспертной комиссии, из названия которой почему-то исчезло упоминание классической филологии (в протоколе от 30 декабря 1948 года она именуется экспертной комиссией ВАК по романо-германской филологии). Не изменяя сложившимся привычкам, профессор Металлов выступил с докладом о персональном деле Бахтина. На этот раз комиссия постановила: «Учитывая, что работа тов. БАХТИНА М. М. была написана в 1940 г. и наряду с весьма положительными данными имеет и ряд недостатков («недостатки» эти, заметим, зафиксированы только в стенограмме защиты, а не в отзывах и рецензиях. — А. К.), экспертная комиссия считает возможным пригласить тов. Бахтина М. М. на заседание комиссии 19.XI.49 г. (здесь перед нами опечатка: должно было стоять не «XI», а «I»; впрочем, дата заседания будет еще не один раз корректироваться. — А. К.) (4 ч. вечера) для ознакомления с замечаниями по диссертации».
Необходимо признать, что профессор Металлов, видимо, поленился придать своим мыслям чеканный характер; концовка постановления в логическом плане явно хромает. Невозможно понять, зачем для «ознакомления с замечаниями по диссертации» Бахтину обязательно ехать в Москву. Неужели предполагалось, что он придет на заседание комиссии, внимательно выслушает те замечания, которые зачитает Металлов (кто же еще!), и вернется в Саранск их обдумывать? Разве недостаточно было отправить эти замечания обычным письмом? Скорее всего, конечно, имелось в виду, что Бахтин должен явиться в ВАК, чтобы принять непосредственное участие в итоговом заседании по его делу, но внятно сформулировать это ни профессор Металлов, ни ученый секретарь Т. Л. Агаян, увы, не смогли.
Уже после новогодних праздников, 10 января 1949 года, на имя директора Саранского пединститута поступает телеграмма от заместителя министра высшего образования и — по совместительству — заместителя председателя ВАК Александра Топчиева. В ней содержится распоряжение командировать Бахтина на заседание комиссии классической филологии (теперь уже куда-то подевалась филология романо-германская!), которое должно состояться 18 января в семь часов вечера (обращаем внимание читателя на сдвиг даты).
Колеблющееся между 18 и 19 января заседание в результате не состоялось вообще: Бахтин не смог на него выехать из-за состояния здоровья, о чем уведомил Топчиева телеграммой.
Распростившись с надеждой увидеть Бахтина «вживую», экспертная комиссия решила собраться без него. На этот раз посвященное бахтинской диссертации заседание было проведено 24 февраля 1949 года. Докладчиком выступил уже упоминавшийся нами Мокульский, который, видимо отбившись от настояний создать письменный отзыв, подготовил что-то вроде устной рецензии. Именно она, вероятно, и стала фундаментом итогового постановления. В нем, с одной стороны, отмечались достоинства бахтинской работы: «Работа тов. Бахтина М.М. — оригинальное исследование, основанное на использовании огромного количества текстов и критических работ, исследование, проливающее новый свет на творчество Рабле. В противовес существующему стремлению выводить творчество Рабле целиком из ренессансно-гуманистических корней тов. Бахтин М. М. связывает его главным образом с традициями средневекового (неофициального, т. е. народного, фольклорного, трезво-реалистического) мировоззрения и искусства. Работа тов. Бахтина М. М. впервые объясняет причину обаяния романа Рабле, помогает перестроить взгляд на средневековую поэзию в целом и т. д. По этим показателям работа тов. Бахтина М. М. заслуживает присуждения ее автору степени доктора наук».
С другой стороны, в постановлении перечислялись «грубые ошибки и искажения», допущенные Бахтиным. Все они, надо думать, были найдены тем же Мокульским с помощью той своеобразной «лупы», которая была изготовлена и отшлифована в пылу бушевавших тогда «дискуссий» о значении наследия Александра Веселовского. Напомним, что эти «дискуссии» были инициированы докладом Фадеева на XI пленуме правления Союза писателей СССР, прозвучавшим в июне 1947 года. В этом докладе созданная Веселовским научная школа получила титул «главной прародительницы низкопоклонства перед Западом в известной части русского литературоведения в прошлом и настоящем». Фадеев, ничего, заметим, не смыслящий в литературоведческой компаративистике, призвал «решительно разоблачить… <…> антинаучные концепции» Веселовского и сокрушить его апологетов, окопавшихся во всех филологических вузах и научно-исследовательских институтах. В числе этих требующих «сокрушения» апологетов были названы Владимир Шишмарев, Исаак Нусинов и Михаил Алексеев, то есть люди, которые отнеслись к диссертации Бахтина положительно. А вот другой «благожелатель» из этой же компании, Владимир Кирпотин, держа нос по пущенному Фадеевым ветру, оперативно занялся реализацией начальственных наказов. Уже в первом номере журнала «Октябрь» за 1948 год он выступил со статьей «О низкопоклонстве перед капиталистическим Западом, об Александре Веселовском, о его последователях и о самом главном», где продолжатели дела Веселовского в литературоведении — Виктор Жирмунский, Леонид Гроссман, Исаак Нусинов — обвинялись в «умалении национального достоинства русской литературы». Правда, как водится (вспомним судьбу тех, кто в 1937 году травил в Саранске Бахтина), попытка бежать впереди паровоза, развозящего директивы вышестоящего руководства, не привела к выдаче охранной грамоты: очень скоро специалисты по борьбе с различными формами «веселовщины» и «безродного космополитизма» будут находить «грубые политические извращения» и в работах самого Кирпотина.
Итак, в полном соответствии с царящей в советском литературоведении конца 1940-х годов атмосферой, экспертная комиссия предъявила диссертации Бахтина следующие претензии: «ссылка на “высокий” авторитет Веселовского, утверждения влияния Рабле на творчество Гоголя Н. В. (если бы Бахтин, пренебрегая анахронизмами и причинно-следственными связями, решился бы на карнавальную выходку и заявил, что не Рабле повлиял на Гоголя, а наоборот, Гоголь повлиял на Рабле, это, вне сомнений, вызвало бы одобрительное причмокивание членов комиссии. — А. К.), термин “готический реализм” (термин «социалистический реализм» нареканий бы не вызвал. — А. К.) и т. д.». Кроме того, в постановлении комиссии было указано, что содержание диссертации «не соответствует ее заглавию “Франсуа Рабле в истории реализма”, так как тов. Бахтин осветил лишь одну из сторон этого вопроса». Заканчивалось же постановление таким резюме: «…экспертная комиссия по западной филологии (название комиссии вновь поменялось! — А. К.) считает возможным просить ВАК вернуть тов. Бахтину М. М. работу на переработку с последующим представлением ее в экспертную комиссию».
Эта просьба была рассмотрена 15 марта 1949 года на заседании президиума ВАК. Экспертную комиссию представляла Валентина Дынник-Соколова, автор книги о творчестве Анатоля Франса и ряда статей о советских писателях. От лица президиума «говорением» о бахтинской книге занимались не гуманитарии, а кондовые технари: химик Топчиев и металлург, член-корреспондент РАН Александр Михайлович Самарин. В их крайне недоброжелательном отношении к Бахтину, пронизывающем абсолютно все реплики, чувствуется, как нам кажется, довольно распространенное среди «физиков» предубеждение против «лириков» (примерно так вели бы себя Фоменко и Носовский, если бы состояли в президиуме ВАК и разбирали бы персональное дело Андрея Зализняка). Кратко изложив диссертационный «путь» Бахтина, Дынник-Соколова в конце своего выступления заявила, что в его работе «сводится на нет содержание творчества Рабле, сводится на нет содержание фольклорного народного творчества, “неофициального средневековья”, как его называют». Бахтин, подчеркнула она, «сводит содержание этих произведений к низменным сторонам человеческой натуры».
Топчиев, прекрасно знакомый с господствующими идеологическими трендами, был суров и по-солдатски лаконичен: «Я считаю, что мы должны отклонить. Работа явно космополитического характера». Тут же встрял и Самарин, исходивший, похоже, из того, что все непонятные ему вещи могут быть только порочными и ущербными: «Почему экспертная комиссия соглашается с восторженным отзывом профессора Алексеева, что это является истинным достижением советской науки. Нужно изучать творчество Рабле, но почему эта работа является исключительным явлением науки — мне непонятно». Не ограничившись «металлургизацией» суждений о литературе, Самарин подпустил толику столичного снобизма, посчитав, может быть, что Бахтин является выдвиженцем эрзя-мокшанской интеллигенции: «Товарищ заведует кафедрой в Мордовском институте, — там тоже есть вопросы, которые можно изучать» (на это уроженцу села Саконы Ардатовского уезда Нижегородской губернии можно было возразить, что и ему нечего делать в Москве: в Горьковской области, которая «наследовала» Нижегородской губернии, тоже полно мест, где беглый саконец мог бы применить свои знания). Больше того, когда Анатолий Благонравов, генерал-лейтенант артиллерии и одновременно академик, предложил компромиссное решение бахтинского вопроса («Кандидата ему совет института присудил — и на этом надо закончить»), Самарин уже вошел во вкус борьбы с последователями Веселовского и стал призывать к повышенной бдительности: «В общем порядке надо проверить — подходит ли она (работа Бахтина.