Очерк я отправил в Берлин, и уже дня через три мы держали в Москве последний номер «Накануне» с очерком Булгакова на самом видном месте.
Наступил день выплаты гонорара. Счет на производственные расходы у Михаила Афанасьевича был уже заготовлен. Но что это был за счет!.. Уж не помню, сколько там значилось обедов и ужинов, сколько легких и нелегких закусок и дегустаций вин! Всего ошеломительней было то, что весь этот гомерический счет на шашлыки, шурпу, люля-кебаб, на фрукты и вина был на двоих.
На Калменса страшно было смотреть. Белый как снег, скаредный наш Семен Николаевич Калменс, задыхаясь, спросил — почему же счет за недельное пирование на двух лиц?..
Булгаков невозмутимо ответил: «А извольте-с видеть, Семен Николаевич. Во-первых, без дамы я в ресторан не хожу. Во-вторых, у меня в фельетоне отмечено, какие блюда даме пришлись по вкусу. Как вам угодно-с, а произведенные мною производственные расходы покорнейше прошу возместить». И возместил! Калменс от волнения едва не свалился. И все-таки возместил.».
Но деньги Калменса, потраченные так радостно, можно считать редким случаем. Чаще всего происходило наоборот: Булгакову не удавалось «выбить» из Калменса необходимые суммы. Вот дневниковая запись Булгакова от 9 сентября 1923 года: «Уже холодно. Осень. У меня как раз безденежный период. Вчера я, обозлившись на вечные прижимки Калменса, отказался взять у него предложенные мне 500 млн рублей и из-за этого сел в калошу.»
Тем не менее, Булгаков находился тогда в зените славы. Семья вела насыщенную, а порой и суматошную жизнь: они часто ходили в гости, на банкеты, концерты, в театры, зимой катались на лыжах. Любовь Евгеньевна очень точно сформулировала в своей книге «О, мед воспоминаний» главный жизненный принцип Булгакова: «Мы часто опаздывали и всегда торопились. Иногда бежали за транспортом. Но Михаил Афанасьевич неизменно приговаривал: «Главное — не терять достоинства»».
В доме Михаила Афанасьевича и Любови Евгеньевны жил пес Бутон, названный в честь слуги Мольера из булгаковской пьесы. Любовь Евгеньевна вспоминала, что она повесила на входной двери под карточкой Михаила Афанасьевича другую карточку, где было написано: «Бутон Булгаков. Звонить два раза». Это ввело в заблуждение пришедшего к ним фининспектора, который спросил Михаила Афанасьевича: «Вы с братцем живете?..»
Еще в доме жила кошка Мука. «Кошку Муку, — вспоминала Любовь Евгеньевна, — Михаил Афанасьевич на руки никогда не брал, был слишком брезглив, но на свой письменный стол допускал, подкладывая под нее бумажку. Исключение делал перед родами: кошка приходила к нему, и он ее массировал». Еще был котенок Флюшка, они с Бутоном «затевали бурные игры и возились, пока не впадали в изнеможение. Эти игры мы называли «сатурналиями». Флюшка. — прототип веселого кота Бегемота. «Не шалю. Никого не трогаю. Починяю примус»».
Булгаков писал жене в одной из записок: «Кота я вывел на свежий воздух, причем он держался за мою жилетку и рыдал. Твой любящий. Я на тебя, Ларион, не сержусь».
Булгаков записывает в своем дневнике: «…я слышу в себе, как взмывает моя мысль, и верю, что я неизмеримо сильнее как писатель всех, кого я знаю… В литературе я медленно, но все же иду вперед. Это я знаю твердо. Плохо лишь то, что у меня никогда нет ясной уверенности, что я действительно хорошо написал. Как будто пленкой какой-то застилает мой мозг и сковывает руку в то время, когда мне нужно описывать то, во что я так глубоко и по-настоящему проникаю мыслью и чувством».
Невероятная уверенность в себе сменяется у Булгакова глубокими сомнениями в правильности сделанного им выбора, а эти сомнения, в свою очередь, вытесняются новой волной уверенности в своем призвании: «В минуты нездоровья и одиночества предаюсь печальным и завистливым мыслям. Горько раскаиваюсь, что бросил медицину и обрек себя на неверное существование. Но, видит Бог, одна только любовь к литературе была причиной этого. Литература теперь трудное дело. Мне с моими взглядами, волей-неволей выливающимися в произведениях, трудно печататься и жить. В литературе вся моя жизнь. Ни к какой медицине я никогда больше не вернусь. Ничем иным я быть не могу, я могу быть одним — писателем».
В «Заметках автобиографического характера», записанных в 1928–1929 годах другом Михаила Афанасьевича филологом П. С. Поповым, есть такие булгаковские строки: «Первый рассказ написал лет семи: «Похождения Светлана». Начинался рассказ так: «Внизу большое поле.», потому что всадник мог видеть поле перед собой. До 5-го класса гимназии не писал, наступил перерыв. Затем стал писать юморески. В революционные годы писал фельетоны. Наиболее выдающийся — «День главного врача», где описывается военная обстановка. Свой роман (речь идет о «Белой гвардии») считаю неудавшимся, хотя выделяю из своих других вещей, так как к замыслу относился очень серьезно. По вопросу предпочтения повествовательной или драматической формы полагаю, что тут нет разницы в смысле выделения одного в противовес другому — обе формы связаны так же, как левая и правая рука пианиста. Потребность слушать музыку для меня очень характерна. Можно сказать, что музыку, хорошую, я обожаю. Способствует творчеству. Очень люблю Вагнера. Предпочитаю симфонический оркестр с трубами. Пережил душевный перелом 15 февраля 1920 года, когда навсегда бросил медицину и отдался литературе».
В 1923–1924 годах Булгаков пишет свое главное произведение того времени — роман «Белая гвардия». Первые две части этого романа были опубликованы в журнале «Россия», а третья не вышла из-за закрытия журнала. Полный текст романа был издан в конце 1920-х годов в Париже.
Об этом романе сам Булгаков говорит в «Автобиографии»: «Год писал роман «Белая гвардия». Роман этот я люблю больше всех других моих вещей».
Самым известным из опубликованных произведений Михаила Афанасьевича той поры была повесть «Роковые яйца». Она неоднократно печаталась при жизни автора. В 1925 и 1926 годах ее опубликовал руководимый Н. С. Ангарским сборник «Недра», о чем в своих воспоминаниях пишет Петр Никанорович Зайцев: «В один из сентябрьских дней М. Булгаков зашел в «Недра», и я сообщил ему ответ редколлегии. Наш отказ принять «Белую гвардию» резал его. За это время он похудел. По-прежнему перебивался случайными заработками от журнальчиков Дворца труда на Солянке и сильно нуждался. Он присел за соседним столиком и задумался: что-то чертил машинально на случайно подвернувшемся листке бумаги.
Вдруг меня осенило. «Михаил Афанасьевич, — обратился я к нему, — нет ли у вас чего-нибудь другого готового, что мы могли бы напечатать в «Недрах»?» Чуть подумав, он ответил: «Есть у меня почти готовая повесть… фантастическая.» Я протянул ему лист чистой бумаги: «Пишите заявление с просьбой выдать сто рублей аванса в счет вашей будущей повести. Когда вы ее можете принести?» — «Через неделю или полторы она будет у вас», — ответил он.
Я оформил его заявление, написав на нем: «Выдать сто рублей», и Булгаков помчался в бухгалтерию Мосполиграфа. Минут через десять-пятнадцать он вернулся с деньгами и крепко пожал мне руку».
Воспоминания — вещь удивительная, они могут не совпадать у разных людей, описывающих одну и ту же ситуацию. Так, сам Булгаков написал в дневнике: «Сегодня день потратил на то, чтобы получить 100 рублей в «Недрах». Большие затруднения с моей повестью-гротеском «Роковые яйца». Ангарский наметил мест 20, которые надо по цензурным соображениям изменить. Пройдет ли цензуру».
Повесть «Роковые яйца» — это история о том, как профессор зоологии Владимир Ипатьевич Персиков открыл фантастический луч, ускоряющий рост всего живого, и о том, как это открытие повлияло на мир. «В повести испорчен конец, потому что писал я ее наспех», — отметил в дневнике Булгаков. В первом варианте вылупившиеся из яиц чудовищные змеи должны были достичь Москвы, а в заключении — разрушенная Москва и огромный змей, обвившийся вокруг колокольни Ивана Великого. Максим Горький писал Михаилу Леонидовичу Слонимскому: «Булгаков очень понравился мне, очень, но он не сделал конец рассказа. Поход пресмыкающихся на Москву не использован, а подумайте, какая это чудовищно интересная картина!»
О «Роковых яйцах» написал и критик Виктор Борисович Шкловский, которого Булгаков в «Белой гвардии» вывел в образе «антихриста» Шполянского: «Как пишет Михаил Булгаков? Он берет вещь старого писателя, не изменяя строение и переменяя его тему. Возьмем один из типичных рассказов Михаила Булгакова «Роковые яйца». Как это сделано? Это сделано из Уэллса… Я не хочу доказывать, что Михаил Булгаков плагиатор. Нет, он способный малый, похищающий «Пищу богов» для малых дел. Успех Михаила Булгакова — успех вовремя приведенной цитаты».
Заметим, что вовремя приведенная цитата ненаказуема, а в «Роковых яйцах» есть много замечательных страниц, смешных и страшных эпизодов, социальных сопоставлений и пророчеств.
Булгаков неоднократно читал на публике эту повесть. Он писал в дневнике: «Вечером у Никитиной читал свою повесть «Роковые яйца». Когда шел туда, ребяческое желание отличиться и блеснуть, а оттуда — сложное чувство. Что это? Фельетон? Или дерзость? А может быть, серьезное? Тогда невыпеченное. Во всяком случае, там сидело человек 30, и ни один из них не только не писатель, но и вообще не понимает, что такое русская литература. Боюсь, как бы не саданули меня за все эти подвиги «в места не столь отдаленные»».
В начале 1925 года была написана повесть «Собачье сердце», не разрешенная к печати и увидевшая свет лишь спустя несколько десятилетий. Но текст этой повести досконально изучили сотрудники НКВД практически сразу же после ее написания.
Один из доносов на Булгакова был послан после февраля 1926 года. В нем излагались мысли, высказанные Булгаковым на одном из литературных диспутов: «Пора перестать большевикам смотреть на литературу с утилитарной точки зрения. Надо дать возможность писателю писать просто о человеке, а не о политике».
Именно этот донос стал причиной обыска в квартире писателя в мае 1926 года. Любовь Евгеньевна была свидетельницей этому. Вот как описан этот визит