1368.
Последовательное чтение черновиков и вариантов романа многое прояснило. Не раз приходилось читать о волшебной легкости булгаковского творчества, вдохновенной диктовке практически готового и совершенного текста. Публикация черновиков и ранних редакций романа свидетельствует об огромной, сложнейшей работе по претворению замысленного в достойную словесную форму. Черновики и наброски «романа о дьяволе» 1928–1929 годов и страницы «Мастера и Маргариты» лета 1938 года – это разные произведения.
Прежде всего, это вещи разного масштаба. Черновики и наброски связаны, скорее, с булгаковскими сатирическими повестями середины 1920‑х – иной обрисовкой героев, их действий, лексикой как автора, так и персонажей1369. Так, после встречи с Азазелло в Александровском саду Маргарита едет не домой, а к парикмахеру и косметологу – завивка, брови, маникюр. Воланд ерничает и глумится, словоохотливо болтает с буфетчиком, пританцовывает и «кокетливо» (?) прикрывает глаза рукой. Этот суетливый и почти вульгарный персонаж не имеет ничего общего с дьяволом окончательного текста романа.
Оказалось, что в набросках, репликах, эпизодах романа присутствует множество актуальных, конкретных реалий – деталей, фамилий, названий, даже дат (встречаются даты происходящих событий – они отнесены к 1943 и 1945 годам). Суд в Ревтрибунале, Наркомпрос и четыре с половиной тысячи писателей, правый уклон – левый загиб, Карл Радек и анекдоты о нем, роскошное авто «Линкольн» из «Метрополя», обыск у Берлиоза, арест Аннушки и разлитая в воздухе общая всегдашняя готовность быть арестованным либо услышать об аресте кого-то рядом, обвинение литератора в том, что в его романе – «контрреволюция», и т. д.
Это – устойчивая особенность авторской редактуры (судя, например, по ранним редакциям «Бега», «Зойкиной квартиры», «Блаженства» и проч.): в поздних вариантах излишняя конкретика, детали и частности обычно уходят. В окончательной редакции «Мастера» возникает и становится все более внятной тема глумления, издевательства над бессильным и униженным.
В 2013 году, оторвавшись от первых двух томов на четверть века, сменив обложку и издательство, вышел третий том драматургического наследия Булгакова1370. Подготовленный еще А. А. Ниновым, с принадлежащим его перу предуведомлением «К читателю», он дорабатывался и был выпущен в свет его вдовой, профессиональным литературным редактором Л. А. Николаевой.
Пятнадцатью годами ранее, в 1998‑м, появилась небольшая, но для музыковедов важная книга Н. Г. Шафера1371, занимавшегося «периферийной» для творчества Булгакова в целом темой его оперных либретто. Исследователем были обнаружены интересные вещи: заведомо проигрышные в сравнении с драматическими и прозаическими текстами, либретто, сочиненные Булгаковым, принципиально изменили оперную драматургию как жанр, привнеся в нее ранее непредусмотренные «служебным» элементом зрелища черты. Шафер приводил отзыв талантливого и опытного композитора:
Дунаевский, вначале восхищавшийся отдельными сценами из «Рашели»1372, растерялся, когда прочитал все произведение полностью. Постоянно имея дело с несовершенными либретто для своих оперетт, композитор был ошеломлен совершенством «Рашели»: <…> «это либретто скорей представляет собой пьесу, так как либретто надо было бы только делать на основе этой пьесы»1373.
Выразительно сопоставление тиражей издания «Театральное наследие». Если тираж первого тома (1989) составил 50 000 экземпляров, и ему потребовался второй завод, а второй том (1994) вышел тиражом 10 000 экземпляров, то третий (2013) составил всего 1000 экземпляров. Скачкообразное уменьшение тиражей стало свидетельством печальных изменений в издательской политике страны.
Сегодня сложности публикации булгаковских произведений связаны с существованием множества разноуровневых издательств, столичных и провинциальных, и (сравнительной) легкостью технологии печатного процесса. На смену сверхцентрализации издательской деятельности и идеологической цензуре пришли стремление к высокой доходности и зачастую – безответственная некомпетентность. И нередко булгаковские тексты, предлагаемые сегодня в неисчислимом количестве, берутся из источника легкодоступного, а не подготовленного специалистами.
В 2015 году в серии «Литературные памятники» появился роман «Белая гвардия»1374. Книга встала в ряд с изданными раньше пушкинской «Капитанской дочкой», «Эликсирами сатаны» Гофмана, гоголевским «Тарасом Бульбой», «Хитроумным идальго Дон Кихотом Ламанчским» Сервантеса и другими собеседниками Михаила Булгакова – нестирающимися из культурной истории мира именами. Кроме собственно текста романа «Белая гвардия», в том включены еще и обширные фрагменты произведений других авторов: Ю. Л. Слезкина («Столовая гора»), В. Б. Шкловского («Сентиментальное путешествие») и Р. Б. Гуля («Киевская эпопея: ноябрь – декабрь 1918 г.»). Но фрагменты произведений других авторов – это материал для историко-реального комментария, и так же, как пьесе «Сыновья муллы» в «Энциклопедии Булгаковской» Б. В. Соколова, им не место в издании академической серии «Литературных памятников».
Последним заметным шагом на сегодняшний день стало появление неизвестного миру романа М. Булгакова «Князь тьмы»1375. Таким образом, несведущий читатель может полагать, что Булгаков написал не три романа («Белую гвардию», «Записки покойника» и «Мастера и Маргариту») – а целых пять (если иметь в виду «Великого канцлера» и «Князя тьмы»). Не зря писатель опасался сюрпризов, которые, по пророчеству Воланда, еще принесет роман.
Когда-то опального автора, пьесы которого запрещали, а проза оставалась в рабочем столе, доброхоты утешали: «Ничего, после вашей смерти все будет напечатано». Это произошло спустя полвека после смерти писателя.
Лики герояКак изменялись образы писателя
4 мая 1940 года П. С. Попов писал Е. С. Булгаковой:
Я слышу его голос: помни, Патя, биография должна быть написана пристойно. Если он был требователен к себе, как же нам нужно строго относиться к своим писаниям1376.
Когда зимой 1966/1967 года к читателям явился роман «Мастер и Маргарита», фамилия автора была мало кому знакома. На исходе 1960‑х роман ошеломил. В пресную картину разрешенной советской литературы, с ее обескровленным языком и скудным реестром дозволенных тем, ворвался очищающий эмоциональный вихрь. Головокружительная фантастичность сюжета, непостижимым (как казалось) образом соединенная с узнаваемой советской повседневностью и поведанная читателям официально атеистического общества, почти пугала: со страниц романа пахну́ло свободой. Роман породил всепоглощающий интерес ко всему наследию писателя не только на родине, но и во всем мире: драгоценной отныне стала каждая новоузнанная строчка.
Очнувшись от ошеломляющего впечатления, которое произвел тогда роман на всех без исключения читателей, будь то профессионалы или нет, историки литературы бросились на поиски сведений о забытом писателе. Знакомство с произведениями Булгакова шло параллельно с установлением его биографии.
Еще были живы люди, знавшие его: старейшие актеры МХАТа, некоторые литераторы, бывавшие у него в доме (С. А. Ермолинский, В. Я. Виленкин, В. П. Катаев, П. А. Марков и др.). Были живы сестра Н. А. Земская и племянницы Е. А. Земская и В. М. Светлаева, все три его жены – Т. Н. Лаппа (о которой не знали ничего), Л. Е. Белозерская и Е. С. Булгакова. К ним отправились исследователи.
Когда были начаты разыскания биографических сведений о писателе, полнее всего были представлены московские годы. Булгаков был автором Художественного театра, героем многочисленных газетных поношений. И московский период стал самым естественным, удобным для литературоведов и историков литературы и в каком-то смысле легким для изучения. В газетных залах Ленинской и Исторической библиотек можно было прочесть отклики на первые прозаические сочинения с середины 1920‑х годов, далее – споры вокруг «Дней Турбиных» и других пьес, некогда игравшихся на столичных сценах («Зойкиной квартиры» и «Багрового острова»), полемику вокруг непоставленного «Бега» и булгаковской, хоть и до неузнаваемости переделанной, инсценировки «Мертвых душ».
Затем спустились по времени глубже, стали известными киевские годы, семья, детство и юность. Учеба на медицинском факультете киевского Императорского университета св. Владимира, затем – работа молодого врача в госпиталях прифронтовой полосы и земских больницах.
Последним по времени для изучения открылся владикавказский период, два года (осень 1919-го – осень 1921-го), проведенные на юге России недавним доктором и начинающим литератором. Туда было сложнее добираться, а местную прессу тех месяцев трудно (или невозможно) было найти в центральных библиотеках Москвы и Ленинграда.
В устанавливаемых биографических фактах стали проступать болезненные и острые узлы – те события, которые большинству казалось правильным обойти. Это морфинизм, пережитый Булгаковым во время работы земским врачом в Сычевке и излеченный невероятными усилиями жены и друга семьи, тоже врача, И. П. Воскресенского (и, бесспорно, волей самого больного). Всячески стремились скрыть связь писателя со службой в деникинских войсках (как медик он подлежал мобилизации, была ли она добровольной – спорят и сегодня). И уж тем более – намерение Булгакова уйти в эмиграцию (сорвавшееся из‑за тифа, свалившего его с ног в критические недели оставления белыми Владикавказа).