уже нуждается в специальном объяснении (и, кажется, даже – благодарности?)1386
Солидарен с этим автором был и П. Палиевский, с безмятежностью писавший, что «неизвестно даже, стоит ли сожалеть, что с выходом роман задержался» (речь, конечно, о «Мастере и Маргарите»). И далее, приводя строки отчаянного письма Булгакова 1930 года к Сталину, где писатель просит о назначении на должность режиссера, если нельзя режиссером – на должность статиста, если статистом нельзя – то рабочим сцены, – заключал, что «на каждом из этих мест Булгаков был бы верен тому, за что взялся»1387.
Следуя логике Палиевского, можно, наверное, предположить, что особенно хорош был бы писатель в роли рабочего сцены, употребив на исправление работы все отпущенные ему природой способности. Да только что-то не хотелось этой логике и этому благодушию? цинизму? – следовать.
Образ затравленного писателя в ряде сочинений сменялся образом благополучного, преуспевающего литератора, счастливца, находящегося под личным покровительством вождя.
Результатом же становилась деформация реальной исторической картины, обстоятельств творческого пути писателя, не были воссозданы ни драматизм его жизни, ни цена каждого, любого поведенческого жеста, поступка. Напомню, что в начале 1980‑х годов знание исторического контекста 1920–1930‑х мало у кого имелось, понимания положения Булгакова в литературно-художественной ситуации Москвы ощутимо недоставало.
В 1980‑е годы, время открытых и бурных столкновений литераторов различных идеологических воззрений, появляются попытки приписать неожиданно ставшего влиятельным писателя к определенному лагерю. Если в 1920‑е и 1930‑е годы критики энергично отмежевывались от симпатии к произведениям опального автора и от него самого, то спустя полвека ситуация меняется кардинальным образом: с не меньшей энергией его имя стремятся присвоить сторонники всех общественных групп. «Патриоты» и «антисоветчики», русофилы и западники – все бурлящие потоки борющихся групп в это время надеются превратить Булгакова в союзника. В частности, писателя неутомимо «привлекают», пытаясь утверждать, что Октябрьский переворот был поддержан всеми лучшими умами и крупнейшими талантами Отечества.
Шло своеобразное перетягивание каната. Булгаковскую репутацию, оплаченную жизнью, стремились использовать и для поддержки своего собственного писательского авторитета, катастрофически падающего в условиях обострившейся в годы перестройки конкуренции за читателя.
О том, что началось сражение за присвоение имени писателя, сообщают и изменения в составе членов комиссии по литературному наследию Булгакова1388.
Если в 1964 году в нее входят, кроме вдовы писателя, В. А. Каверин, С. А. Ляндрес, В. С. Розов, К. М. Симонов, в 1971‑м добавлены А. В. Караганов, В. Я. Виленкин, С. В. Житомирская, а в 1978‑м еще и С. А. Ермолинский с М. О. Чудаковой, то в 1982‑м, помимо введения С. П. Залыгина и смены председателя комиссии (теперь вместо умершего в 1979 году К. М. Симонова им становится А. В. Караганов), в списке комиссии появляются имена Ф. Ф. Кузнецова1389 и С. В. Сартакова1390, а заместителем председателя назначен М. Б. Козьмин1391.
Когда пришло время создания полной биографии Булгакова, свою, и немаловажную, роль сыграли воспоминания, дневники и свидетельства жен. Эти свидетельства пришли к читателю в различных литературных формах и в разное историческое время.
Американский издатель, историк русской литературы К. Проффер писал:
…нет более головоломного дела, чем написание биографии советского писателя. <…> Биографий интересных советских писателей, где есть надежная основа для исследователя, – таких биографий мало.
Гораздо более распространенный случай – когда у советского писателя было несколько жен. У жен были разные характеры и память в разной степени беспорядка. <…> В стране нескольких революций, гражданской войны и террора их вымыслы редко бывали чисто литературной мистификацией. Немногие из них играли в игры, в большинстве они лгали, чтобы спасти свои жизни <…> Родители не из того класса, период службы не в той армии <…> – в то или иное время этого было достаточно, чтобы получить пулю в затылок <…>
У Булгакова было три хорошие жены. Но хотя никаких специальных усилий не предпринималось, чтобы держать эту трилогию в секрете, во время нашей первой научной поездки в 1969 году знатоки единодушно держались мнения, что у Булгакова была одна жена, Елена Сергеевна Булгакова, прототип Маргариты в его великолепном романе «Мастер и Маргарита». <…> Понадобилось несколько лет и несколько поездок в СССР, чтобы нам открылся поразительный факт: у Булгакова была жена до Елены Сергеевны – и открылся он, ко всеобщему замешательству, со сцены. <…> И, словно этого было мало, после еще одной или двух поездок мы узнали, что у Булгакова была еще одна жена – раньше, в киевские времена, Татьяна Лаппа. И так же, как Елена Сергеевна и Любовь Евгеньевна, она еще жива.
Попробуйте представить себе, как трудно установить хронологию, подробности, действующих лиц, необходимых для биографии, если в стране даже такой фундаментальный и бесспорный факт «заново открывается» только через тридцать пять лет после смерти Булгакова – при том, что все три вдовы живы, две из них по-прежнему в Москве1392.
Первой ласточкой стала книга Л. Е. Белозерской «О, мед воспоминаний»1393, выпущенной в 1979 году издательством «Ардис», созданным четой К. и Э. Проффер (на обложке стояло: Л. Е. Белозерская-Булгакова). В России мемуары Белозерской были переизданы лишь в 1990‑м. Книжка настаивала на восьми совместно прожитых годах (1924–1932), хотя реально общих лет было пять – с 1929 года близким человеком и тайной женой писателя стала Е. С. Шиловская (она ушла из жизни в 1970 году и комментировать утверждения мемуаристки не могла).
Л. Е. Белозерская, женщина яркая и независимая, вошедшая в память булгаковедов репликой, обращенной к мужу: «Ну ты же не Достоевский», до встречи с Булгаковым дважды побывала замужем (второй раз – за известным журналистом И. М. Василевским Не-Буквой), пережила эмигрантские скитания и в московскую жизнь вписалась с легкостью. Пожалуй, в сравнении с мытарствами и нищетой лет, пережитых с мужем Т. Н. Лаппа, либо со временем общественного изгойства – Е. С. Булгаковой, годы жизни с Булгаковым Белозерской были самыми благополучными1394. Наладился быт, и хотя шквал критики не умолкал, «Дни Турбиных» не сходили со сцены, играли и «Зойкину», и «Багровый остров». Книга воспоминаний Белозерской подтвердила, что живущий рядом человек не был значимым фокусом ее собственной жизни, тем не менее ряд свидетельств и переданных ею оценок Булгаковым художественных явлений тех лет, безусловно, оказался полезным для театро- и литературоведов.
В 1990‑м, спустя двадцать лет после смерти вдовы писателя Е. С. Булгаковой, сыгравшей ключевую роль в деле сохранения литературного наследия мужа, в свет вышел ее «Дневник»1395, который она начала вести по прямому настоянию Булгакова. Сам он отказался от ведения дневника после опыта конфискации личных записей при обыске 1926 года.
Эти подневные записи более четверти века остаются бесценным источником знаний о писательской жизни Булгакова с осени 1933 года по последний день. (Е. С. Булгакова вела еще и отдельный дневник, фиксирующий ход болезни, назначения врачей и проч.) Владеющая пером, наблюдательная и остроумная, но главное – беззаветно (в данном случае это не фигура речи) преданная мужу Елена Сергеевна, как никто другой, была осведомлена о его заботах и планах, друзьях и врагах. И если смыслом жизни писателя было его творчество, то смыслом жизни его жены – наслаждение тем, что сочинял, говорил, как поступал трудно живущий человек с ней рядом. Сегодня в полной мере можно оценить и ее удивительное бесстрашие.
На страницах «Дневника» запечатлено множество фактов, фамилий, событий и их оценок (можно с уверенностью предположить, что общих с Булгаковым, а если они расходились, это отмечалось Еленой Сергеевной). С той же уверенностью скажем, что по условиям времени многие рискованные темы не фиксировались вовсе либо записывались так, чтобы сторонний читатель не мог догадаться о содержании дружеских бесед, чьего-то визита, обсуждения.
Какая-то, возможно, немалая, часть этих записей делалась с подачи мужа либо даже при его участии.
Дневник передавал и индивидуальность Елены Сергеевны, ее сугубо женские радости в связи с новым вечерним платьем (и реакцией окружающих на него), временами – резкость в высказываниях о неприятных ей людях – как правило, булгаковских недоброжелателей.
В начале 1960‑х годов Елена Сергеевна начала готовить дневник к публикации, производя перемены в записях, на что, бесспорно, имела право. И именно этот отредактированный вариант уже не совсем дневника и был избран к печатанию литературоведом Л. М. Яновской и сотрудником ОР ГБЛ В. И. Лосевым. Печальным следствием появления этой книги стало то, что лакуна «дневники Булгаковой» была заполнена – и подлинные аутентичные дневники Е. С. Булгаковой так и не были обнародованы.
Несмотря на ошибочную неправомерность решения, принятого публикаторами, тем не менее и ретушированные, приглушенные строчки записей дали читателям живой образ Булгакова-человека, художника-бунтаря, вопреки обстоятельствам позволившего себе думать и писать по-своему.
Первая жена писателя Т. Н. Лаппа1396