<…> служили и чей потомок от нее не то чтобы отшатнулся и с нею порвал, но в той или иной мере от нее отошел1441.
Работая над биографией Булгакова, Варламов, литератор добросовестный и вдумчивый, хорошо владеющий историко-культурным контекстом 1920–1930‑х годов, начав с нелицеприятных соображений и скептических комментариев в адрес героя, постепенно меняет оптику взгляда, с каждой последующей страницей проявляя себя все более проникновенным и глубоким автором, несомненно, зрелым и критичным, но – захваченным мужеством и даром писателя.
Сколь бы ни была возвышена, героизирована, наконец, мифологизирована в сознании российской читающей публики последних десятилетий фигура Михаила Афанасьевича Булгакова, здесь тот редкий, почти исключительный в истории нашей литературы случай, – пишет Варламов, – когда миф в основных своих положениях не противоречит истине <…> К герою этой книги можно предъявлять сколь угодно претензий <…> критиковать его <…> за определенное высокомерие, которым он защищался и от врагов, и от «друзей», но за писательское, за гражданское, за творческое поведение – никогда. <…>
В стране, где происходила чудовищная девальвация человеческой личности, это гипертрофированное чувство собственного достоинства и поражало, и раздражало1442.
Соглашаясь с этой мыслью Варламова, уточню лишь, что это чувство собственного достоинства отнюдь не было «гипертрофированным». Но, по-видимому, так оно воспринимается нынешним гражданином страны.
Варламов писал книгу о Булгакове в новом, XXI веке, принесшем с собой и горечь социальных потрясений, и большую, нежели в 1960‑е годы, трезвость их понимания. Дело не только в новых текстах и фактах, существенном прибавлении материала, но прежде всего – в жизненном опыте литератора нашего времени, в том опыте последних десятилетий, которого в месяцы работы над книгой у Чудаковой в середине 1980‑х не было.
Если Чудакову заботило устранение льющейся на имя писателя патоки и установление фактов, в том числе и прежде всего – неудобных, колючих (намерение эмигрировать в том числе), то российскому автору 2000‑х, познакомившемуся с жизнью за рубежом плотнее, стали различимы и иные возможные мотивы. «Заграница», став значительно более доступной, утратила свой вековой ореол идеальной жизни, стали известны ее проблемы и сложности. Европа стала ближе, понятней и реальнее: сохранять свои принципы, жить не по лжи трудно всюду. И еще лаконичнее: жить трудно.
Затрагивая тему отношения эмигрантов к Булгакову, Варламов напоминает об определенной настороженности в откликах о его сочинениях части литераторов, что приводит его к мысли, что и за границей писателя ждали бы не только розы.
Когда в печати появилась запись (приблизительная, конечно) разговора Булгакова со Сталиным1443, литературоведы и литературные критики сошлись в убеждении, что в смятении Булгаков покривил душой, сказав, что русский писатель «не может жить без Родины». А между тем, по-видимому, это было правдой.
Обращаясь вслед за Паршиным (первым, кто усомнился в стремлении писателя вырваться из России) к теме несостоявшейся эмиграции Булгакова, Варламов рассматривает проблему иначе, чем она виделась ранее:
Он искал место приложения своих сил <…> и Москва <…> подходила для литературного броска больше, чем зыбкая, сомнительная, непонятная эмиграция, состоящая из людей, в которых он успел разочароваться, и никто не мог дать гарантии, что в Стамбуле ли, в Белграде ли, в Праге, в Париже <…> не повторится то, что ждало его в Тбилиси или Батуме и что было самым страшным – литературная невостребованность1444.
Очень жесткий, очень трезвый, очень ясный писатель – вот кто такой Булгаков. <…> был слишком, чересчур одарен, слишком талантлив и никак не вписывался, выпирал из эпохи собственной фантазией, свободой, виртуозностью…1445
Так он был задуман судьбою, которая была к нему очень сурова, испытывала, мучила, расплавляла и закаляла его («Как закалялась…», но только не сталь, нет, а какой-то иной материал, даже не материал, но живое, полное крови, нервов, слез вещество – вот какая книга о Булгакове в идеале должна быть написана, книга о том, что надо сделать с человеком, чтобы высечь, выбить как на допросе из него те слова, которые он в конце концов произнес в «Белой гвардии», «Беге», «Мастере…») – но именно так рождался и такой ценой оплачивался закатный роман, заставивший полюбить себя миллионы людей по всему свету1446.
За полвека, минувшие со времени публикации «Мастера и Маргариты», перед читателем прошли меняющиеся образы Булгакова, все множились предлагаемые лики писателя. Жизнерадостный «впередсмотрящий». Певец всего «русского». Убежденный европеец («западник»). Ученый, сведущий в науках. Масон и чернокнижник. Блестящий ироник. Нежный романтик. Борец с троцкизмом, наконец!1447
Л. Яновская писала о советизированном писателе, который «в будущее смотрел светло». К ней присоединялись В. И. Сахаров, П. В. Палиевский, В. В. Петелин, каждый по-своему рассказывая об удачливости и веселом таланте благополучного писателя.
Подобным прекраснодушным историкам литературы помогали мемуаристы (неверифицируемых) воспоминаний, знакомые из близкого окружения семьи: по их мнению, Булгаков был преуспевающим автором Художественного театра, создавшим несколько прекрасных пьес, чье имя было известно за границей. Получатель валютных гонораров, регулярно устраивавший пиршественные домашние вечера, хлебосольный и гостеприимный. Появились и рассказы очевидцев. Так, невестка Е. С. Булгаковой Д. Э. Тубельская1448 (первая жена Евгения Шиловского – младшего), попавшая в дом писателя во время его болезни в 1939 году, уверенно свидетельствовала, что без ананаса и черной икры не проходило ни одно застолье в доме Булгаковых, наполненном домработницами и боннами, шубами и туалетами жены писателя, где французские духи лились литрами1449.
В 1970‑е стали появляться и имели успех образы книжника, схоласта, комбинирующего многообразные знания, почерпнутые из множества ученых манускриптов, начало чему положили статьи И. Бэлзы1450.
Далее родилось ставшее модным в 1980‑е течение «эзотериков» и шифровальщиков, начало которому положила книга И. Галинской1451, утвердился образ неутомимого выдумщика загадок, играющего кодами и таинственными (масонскими?) символами, ведущего с читателем прихотливую «игру в бисер» (И. З. Белобровцева, С. К. Кульюс)1452. «Мастер и Маргарита» утвердился в массовом паралитературоведении как «эзотерический» роман с системой тайнописи.
Естественной (и ожидаемой) реакцией на загадки, тайны, шифры и коды стало появление множества работ, занятых разгадыванием этих загадок. Идея тайнописи, высказанная авторитетными литературоведами, обернулась примитивной «расшифровкой» кроссвордного типа.
Случались и поразительные случаи превращения профессионала в дилетантствующего оккультиста. Ярким примером может служить сочинение А. А. Кораблева «Мастер. Астральный роман. Необыкновенная история чернокнижника Михаила Булгакова. Тексты. Документы. Истолкования. Эзотерическая информация» («при участии биопсихоаналитика Л. Ф. Лихачевой»)1453.
В 1996 году вышла первая (из трех) частей этого нетривиального сочинения. Кораблев беседует с «биопсихоаналитиком», не пропуская важных подробностей: первоначально Л. Ф. Лихачева отказывается «говорить об этом человеке», но одним прекрасным утром автор будущего «Астрального романа» увидел на лестнице черного котенка, и в тот же день согласие на беседы о Булгакове было дано. Соавтор (соучастница) роняет загадочные реплики: «Был сглаз от женщины» либо «Минус третьего уровня» – и Кораблев, доктор филологических наук и заведующий университетской кафедрой, заносит сказанное в рукопись.
Читая эту книгу, мы узнаем много нового о писателе. Что при рождении у него был «четвертый уровень духовности», но к несчастью, позднее «был сглаз, в область сердца». Разговоры автора с ясновидящей собеседницей сопровождаются трудностями. Так, после первой же встречи Кораблев узнал, что они, «исследуя жизнь Булгакова, вышли на его астральное тело, и это ему не понравилось»1454.
Помимо частых обращений к астральному (так, о важной и по сегодняшний день сохраняющей актуальность статье Булгакова «Грядущие перспективы» Лихачева сообщает, что «информация пришла из астрального мира») и пространных цитирований произведений Булгакова, его переписки, дневника, различных мемуаров и проч., в беседах явлена приверженность к знанию точному, арифметическому.
Отношения с писателями, знакомыми, женщинами, как и характеристики самого писателя, даются как в социологических анкетах – в процентах. Из каких характеристик и в каком соотношении состоит писатель Булгаков?
Когда перед тобой распахивается окно в потусторонний мир, невозможно удержаться от прямого вопроса, и Кораблев вопрошает: «Как „маэстро“ относится к этим беседам?» Лихачева ответствует: «Положительно. 65,2%». – «Это что же, выходит, сам Михаил Афанасьевич, отрываясь от своих дел, принимает участие в нашей работе?..» – «Непосредственно – нет, есть посредник (100%)». – «А кто именно?» – «Женщина»