267.
И 21 февраля 1928 года Политбюро ЦК ВКП(б) принимает решение:
Ввиду того что «Зойкина квартира» является основным источником существования для Театра Вахтангова – разрешить временно снять запрет на ее постановку268.
Интересно, что эта выписка из протокола заседания идет под грифом «Строго секретно».
И в тот же день, 21 февраля 1928 года, Булгаков подает прошение о заграничной поездке (поясняя, что это нужно ему для работы над «Бегом», где один из «снов» протекает в Париже). А 22 февраля в ОГПУ поступает донесение:
Непримиримейшим врагом Советской власти является автор «Дней Турбиных» и «Зойкиной квартиры» М. А. Булгаков, бывший сменовеховец. Можно просто поражаться долготерпению и терпимости Советской власти, которая до сих пор не препятствует распространению книги Булгакова (изд. «Недра») «Роковые яйца». Эта книга представляет собой наглейший и возмутительнейший поклеп на Красную власть. Она ярко описывает, как под действием красного луча родились грызущие друг друга гады, которые пошли на Москву. Там же есть подлое место, злобный кивок в сторону покойного т. Ленина, что лежит мертвая жаба, у которой даже после смерти оставалось злобное выражение на лице.
Как эта книга свободно гуляет – невозможно понять. Ее читают запоем. Булгаков пользуется любовью у молодежи, он популярен. Заработки его доходят до 30 000 р. в год. Одного налога он заплатил 4000 р.
Потому заплатил, что собирается уезжать за границу.
На днях его встретил Лернер269. Очень обижается Булгаков на Советскую власть и очень недоволен нынешним положением. Совсем работать нельзя. Ничего нет определенного. Нужен обязательно или снова военный коммунизм, или полная свобода. Переворот, говорит Булгаков, должен сделать крестьянин, который наконец-то заговорил настоящим родным языком. В конце концов, коммунистов не так уж много (и среди них много «таких»), а крестьян, обиженных и возмущенных, десятки миллионов. Естественно, что при первой же войне коммунизм будет вымещен из России и т. д.
Вот они, мыслишки и надежды, которые копошатся в голове автора «Роковых яиц», собравшегося сейчас прогуляться за границу. Выпускать такую «птичку» за рубеж было бы совсем неприятно270, —
заканчивает донос осведомитель.
Важно отметить, что агентурные донесения – это не голос власти, а голос среды, окружения, нередко – ближнего, писательского круга271. Это всего лишь мнения либо советы, но их интонации устойчиво обвинительные, подозревающие, уличающие.
Приведенные агентом слова Булгакова поразительны и вновь подчеркивают безусловную включенность писателя в проблемы страны. Он, который не раз говорил, что не знает крестьянской жизни и потому не может о ней писать, видит реальную угрозу новой власти именно со стороны «обиженных», обманутых крестьян, не получивших обещанного. Рассуждать о том, что коммунистическую власть хотят и могут уничтожить, о возможном новом, крестьянском, перевороте накануне коллективизации было опасно. И если все это говорилось писателем на публике – значит, опасность не была им по-настоящему осознана. Прозвучала и еще одна нежелательная тема – немногочисленность коммунистов. Их и впрямь было немного. Когда годом позднее сотрудников ГАХН обвинят в «некоммунистичности», руководители сообщат, что коммунистов в Академии, насчитывающей около ста сотрудников, всего-то шесть. А в беседе с украинскими писателями 12 февраля 1929 года Сталин приведет точную цифру, объясняющую соотношение сил: «У нас стосорокамиллионное население, а коммунистов только полтора миллиона»272.
За границу Булгакова не выпускают, в театральные дела вмешивается Главрепертком, и «Зойкину» снимают. Ненадолго.
В следующем сезоне новый председатель Главреперткома Ф. Ф. Раскольников писал:
Решительную борьбу нужно вести против нездоровых течений, развращающих вкус широких масс театральных зрителей и дающих ложную установку в работе театра, например, постановок типа «Зойкиной квартиры»273.
Не успокаивалась и пресса, пьесу и ее автора продолжали ругать, переходя от поношения спектакля к выводам о губительном общественном влиянии ее автора.
Булгаковщина – нарицательное выражение буржуазного демократизма, сменовеховства в театральном творчестве – составляет ту классовую атмосферу, в которой сейчас предпочитает жить и дышать буржуазный интеллигент в советском театре274, —
констатировал И. Дорошев. Нет, кажется, такого оскорбительного и пугающего ярлыка, которого не пытались бы использовать по отношению к драматургу. Авербах даже отнес его к «черной сотне», что вызвало отповедь интеллигентного А. К. Воронского (еще возглавлявшего журнал «Красная новь»)275.
Год за годом Булгаков пишет историю современной России, фиксируя события, меняющие лицо страны и человеческие типы. Воспринимавшаяся многими некогда пьеса как сатира на нэп, пустой смех пересмешника, сегодня видится по-другому. Пьеса, появившаяся одновременно с «Днями Турбиных» и предваряющая «Бег», – все о той же сломанной жизни, о тех же утративших почву под ногами людях. Если «Бег» рассказывал о тех, кто уехал, то «Зойкина» – о тех, кто остался. В комедии проступали устойчивые булгаковские темы: беззаветность чувства (Зойка) и верность себе (Обольянинов), артистический дар прирожденного шута, соединенный со стремлением выжить, увернувшись от любых сверхидей (Аметистов276), наконец, искренние человеческие привязанности поверх социальных барьеров (отношения Манюшки и Зойки).
Но любя своих героев, Булгаков тем не менее видит их со всей трезвостью. Во имя любви – Алла идет в публичный дом. Пытаясь сохранить честь – граф принимает чаевые. Стремясь к свободе, Зойка и граф кончают тюрьмой. По глубинной своей сути «Зойкина», как и «Бег», – размышление о взаимосвязи средств и целей. Зойка совращает Аллу ради спасения Обольянинова, Хлудов в «Беге» казнит во имя «единой и неделимой» России. Но начав с репрессий, оправдываемых серьезностью, даже величием цели, Хлудов кончает тем, что вешает солдата за слова правды о себе. А Зойка, устроительница сравнительно безобидного «салона», приходит к невольному соучастию в убийстве.
В 1929 году И. М. Нусинов оценивал творческий путь писателя в целом:
Реабилитацию прошлого Булгаков дополнил дальнейшим диаволизированием советского настоящего, одновременно с драмой «Дни Турбиных» он ставит комедию «Зойкина квартира». Драма – последние дни Турбиных, трагически погибающих под звуки «вечного Фауста». Комедия – притон, где ответственные советские люди проводят свои пьяные ночи, и носитель рабочей демократии – представитель домкома берет взятки и укрывает притон277.
Критик оставлял за скобками вопросы, очерняет ли драматург непорочных «ответственных советских людей» и берет ли на самом деле взятки «носитель рабочей демократии». Интонационно фраза прочитывается как отрицание этих явлений в реальности («диаволизирование» упомянуто не зря).
И в том же году вновь вспоминает о булгаковских пьесах Ф. Раскольников:
Огромным плюсом минувшего сезона является сильный удар, нанесенный по необуржуазной драматургии запрещением «Бега» и снятием Театром Вахтангова «Зойкиной квартиры»278.
Время менялось, катилось, уходило, прошлое переставало помниться. Все дальше отлетало «буржуазное», «старорежимное» прошлое, с отзывами вдумчивых рецензентов (имена А. В. Амфитеатрова, Л. Я. Гуревич, А. Р. Кугеля, А. М. Эфроса знают театралы), в которых рассказ о художественной ткани спектакля соединялся с естественным уважением и интересом к творящим сценическое зрелище людям. Упрощался самый ход рассуждений, наступала эпоха биполярных суждений о явлении: полезное – вредное, советское – антисоветское…
«Зойкина квартира» будто попала в щель между двумя более громкими булгаковскими сочинениями – «Днями Турбиных», волнение по поводу которых у зрителей и рядовых, и высокопоставленных не утихало, – и уже написанным «Бегом».
Следующая пьеса, «Багровый остров», отодвинула «Зойкину квартиру», многим показавшуюся обычным вышучиванием злободневной повседневности и всем известных нэповских персонажей, на третий план.
Несвоевременное напоминание о свободе творчества«Багровый остров»
В 1927–1928 годах нэп движется к концу. При чтении пьес в хронологическом порядке хорошо видно, как «осерьезнивается» видение мира, как уходит комизм, исчезают сатирические элементы, нарастает пафос и все жестче становится структура драмы.
В атмосфере непрекращающейся газетной травли Булгаков пишет «Багровый остров» – как ответ всем противникам сразу. Он переводит конфликт в сферу художественной театральной игры, но игры отважной и опасной. Пьеса предлагает взглянуть на себя в зеркале сцены людям серьезным и шутить не любящим, то есть драматург переходит из обороны в нападение. Отыскивает и вызывающее название: «Багровый остров» – остров, залитый кровью.
Пьеса предназначена для Камерного театра.
Третья заметная московская сцена завоевана драматургом.
Булгаков как-никак надежда русского театра. Нет театра, который бы не собирался поставить его пьесу. От Художественного до Камерного через Третью Студию лежит триумфальный путь этого драматурга. Театры, не получившие его пьес, чувствуют себя наказанными, как дети без сладкого