Свидерскому (в те месяцы – начальнику Главискусства) противостояли заведующий театральным отделом Главискусства Новицкий, председатель ГРК Раскольников и другие влиятельные деятели, занимающие ответственные посты. Если письмо Свидерского секретарю ЦК ВКП(б) «Секретно», то послание Новицкого идет под грифом «Совершенно секретно» и также адресовано в ЦК ВКП(б). Именно на этом уровне – руководства страны – обсуждаются и решаются вопросы текущего театрального репертуара, среди которых центральное место занимает «Бег».
Новицкий прежде всего возмущен тем, что Свидерский, намечая путь, по которому должно следовать Главискусство, «не замечает» установок, данных партсовещаниями по вопросам художественной политики. Далее его изумление растет:
С каких пор стало позволительным для марксиста высокую художественную форму считать единственным критерием при определении социальной полезности художественного произведения? И это-то вот старческое гурманство и этот сановный либерализм выдается за пролетарскую политику в искусстве! —
негодует Новицкий. Вывод критика однозначен:
Свидерский с увлечением отстаивает свободу «индивидуального творчества» против органов пролетарского политического контроля380.
Что именно скрывается за безупречным в идеологическом отношении понятием «пролетарского контроля», чьи конкретно интересы защищает Новицкий, становится ясным из того же секретного письма Свидерского секретарю ЦК ВКП(б), в котором он окончательно расставляет все точки над i:
…провозглашается, что мы «так выросли», что можем обойтись с продукцией своих драматургов, Киршона и Билль-Белоцерковского, и нам не надо гоняться за продукцией «не наших» драматургов. Чудовищность такого рода заявлений очевидна, мимо нее нельзя пройти, так как подобные заявления не могут не вести к соответствующим «делам»381.
Как скажет со свойственной ему грубостью еще в 1925 году Демьян Бедный, «[п]усть три сопливеньких, но свои»382. (Так, журналист сообщает, что когда стоит выбор, принять ли в репертуар «Бег» Булгакова или «Шахтер», театр, естественно, выбирает «пусть и сырую, но советскую пьесу Билль-Белоцерковского»383.)
За неумелых, ринувшихся в литературу, энергично заступались. Скажем, призывами ни в коем случае не смешивать халтуру «профессионального писаки» с «сырой и неумелой вещью молодого писателя»384. Другими словами, «сырая и неумелая вещь» как объективный, хотя и печальный факт реальности должна была рассматриваться по-разному в зависимости от субъективных возможностей создателя, а точнее – в зависимости от его социального происхождения. Если автор был «профессиональным писакой» – интеллигентом, вещь должна была быть оценена как халтура. Если же автор происходил из рабочих и иначе писать попросту не мог, то его беспомощное творение… уже не было халтурой?
М. Исаковский в статье «Литература или беда? О крестьянских писателях» рассказывал об одном (по-видимому, типичном) из многочисленных писем к нему:
Я написал пьесу – в виде оперы, – обращался к Исаковскому один из новичков, искренне уверовавший, что писательское дело не хитрее прочих занятий и ремесел. – Наш драмкружок отказался ставить ее, говорит, «дрянь». А какая же может быть дрянь, если я настоящий писатель и меня печатают?385
«Попутчиков больше в журналах, пролетарских писателей – в редакционных корзинах», – еще год назад меланхолически констатировал автор обзора «По страницам журналов», скрывшийся за инициалами Н. Н.386 Вот в чем суть.
В октябре – ноябре 1928 года газетная кампания против пьесы становится все энергичнее. Под общей шапкой «Бег назад должен быть приостановлен»387 печатаются передовая статья в «Комсомольской правде» («Не сдавать позиций!») и заметка И. Бачелиса «Тараканий набег». С серией статей выступает О. Литовский, вопрошая: «Булгаковщина всех видов или полнокровная советская тематика?»388; а в статье «О некоторых больных вопросах театра»389 сопоставляет взгляды на белое движение Булгакова и генерала А. И. Деникина (автора «Очерков русской смуты» в 5 томах, вышедших в Берлине в 1919–1920 гг.).
Проходят публичные диспуты в Доме печати390, Политехническом музее, устраиваются митинги – в ТРАМе391 и на заводах, организовываются заседания и совещания, еще проще и вполне действенно – рабочие собрания392, и повсюду выносятся осуждающие пьесу резолюции.
Случаются и неожиданности. Выступая с докладом на совещании коммунистов, работающих в худсоветах театров, Н. Масленников, напоминая о принятии пьесы «Бег» «одиозного» Булгакова, возмущается тем, что «наши партийцы – члены совета – поздравляли Булгакова с крупным художественным успехом»393. Пьеса собирала сторонников даже там, где, казалось бы, не могла рассчитывать на понимание. На основании того, что под обаяние булгаковской вещи попадают даже коммунисты и неискушенные члены политико-художественных советов, делаются оргвыводы о неверном комплектовании художественных советов: «…необходимо увеличить число представителей партийных и общественных деятелей за счет сокращения представителей театра»394.
В обсуждение судьбы пьесы вступает П. М. Керженцев, заместитель заведующего Отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б). 13 ноября 1928 года он читает доклад на совещании в Московском комитете партии «Мелкобуржуазные тенденции в нашем искусстве»395. В докладе вновь говорится, что пьеса «Бег» – попытка оправдания белого движения и генерал Чарнота «до конца остается идеологом белогвардейства», хотя генерал Хлудов «готов искупить свои жестокости». Выдержки из доклада перепечатываются журналами «Новый зритель», «Рабочий и театр», «Революция и культура».
В тот же день «Комсомольская правда» напоминает: «Полтора года на одном месте: решения партсовещания по вопросам театра повисли в воздухе»396, – имеется в виду весеннее совещание при Агитпропе 1927 года. Почти на каждой странице этого номера газеты упоминается имя драматурга: в разделе «Искусство» ругают Главискусство за разрешение постановки «Бега», далее в заметке «Пролетарская общественность и театральный фронт» сообщено о требовании запретить и «Бег», и «Зойкину квартиру», в следующем разделе пугают угрозой «обулгачивания» репертуара театра («Четыре пьесы Булгакова в одной Москве!»), и даже в разделе «М. К. Х. Реклама» находится место для сообщения о возмущении и протесте, вызванных у общественности контрреволюционными пьесами «Дни Турбиных» и «Зойкина квартира».
Газетная кампания, поддержанная верховной властью (ЦК партии), получает новый импульс.
И. Кор призывает: «Ударим по булгаковщине! Бесхребетная политика Главискусства»397. В публикации под общей шапкой «В атаку против враждебных вылазок в искусстве»398 излагается содержание выступлений на собрании коммунистов и комсомольцев, работающих в области искусства, – против «Дней Турбиных», «Зойкиной квартиры» и «Бега». Сотрудник Наркомпроса Чичеров399 возмущен «нежеланием Главискусства прислушаться к „голосу общественности“». Раскольников призывает «шире развернуть и активизировать кампанию против „Бега“»400.
В декабре 1928 года, после премьеры «Багрового острова» в Камерном театре, переполнившей чашу гнева (ведь на столичных подмостках идут и «Дни Турбиных», и «Зойкина»), группа пролетарских драматургов отправляет письмо Сталину.
Уважаемый товарищ Сталин, – обращаются к вождю авторы, – хотели бы знать Ваше мнение по следующим вопросам, волнующим не только специальные круги, но, бесспорно, имеющим общекультурное и общеполитическое значение. <…>
Диктуется ли какими-либо политическими соображениями необходимость показа на крупнейшей из московских сцен белой эмиграции в виде жертвы, распятой на Голгофе?
4. Как расценивать фактическое «наибольшее благоприятствование» наиболее реакционным авторам (вроде Булгакова, добившегося постановки четырех явно антисоветских пьес в трех крупнейших театрах Москвы, притом пьес, отнюдь не выдающихся по своим художественным качествам, а стоящих, в лучшем случае, на среднем уровне)? <…>
Органы пролетарского контроля над театром фактически бессильны по отношению к таким авторам, как Булгаков. Пример: «Бег», запрещенный нашей цензурой, и все-таки прорвавший этот запрет…401
Среди подписей – имена драматургов В. Билль-Белоцерковского, Е. Любимова-Ланского, Б. Вакса, А. Глебова, Ф. Ваграмова, П. Арского.
Помимо, вполне возможно, искренней преданности коммунистической идее, немалую роль играла и простая человеческая зависть идеологически выверенных и стопроцентно лояльных авторов к совершенно нелояльному, но при этом возмутительно успешному сочинителю, за чьими пьесами охотились театры, на спектакли по которым ломилась публика. Частный и государственный интерес счастливым образом совпали.