560.
Но опять-таки – это не означает, что рукопись отвергнута окончательно. Хлопоты продолжаются, за работу Булгакова вступается Л. Б. Каменев561, и т. д. И кажется, что эти краткие вспышки надежд, чередующиеся с отказами, для автора много мучительнее, нежели принятие безоговорочного запрета.
В первом номере журнала «Советский театр» И. Крути в статье «Станиславский» называет «Дни Турбиных» среди тех спектаклей, которые вписали «замечательные страницы в историю советского искусства»562.
Как ни в чем не бывало, другая газетная заметка сообщает: «Театр начал работу над пьесой „Бег“, которая пойдет в следующем сезоне в постановке И. Судакова»563. Это означает, что спустя два года после разгрома появляется реальный шанс, что на сценах Москвы могут идти четыре булгаковских сочинения («Дни Турбиных», «Мольер», «Мертвые души», «Бег»).
Пьеса и автор остались теми же. Что же произошло за два года в историко-культурном ландшафте страны?
За минувшие годы совершилась коллективизация, разорившая крестьянство и сделавшая его зависимым от государства. Провалена первая пятилетка (хотя об этом вслух не говорят) и началась вторая. В писательской жизни осенью 1932 года произошли два важных события: ликвидирована ассоциация пролетарских писателей, распущен РАПП. Авербах, Киршон и другие выведены из редакций журналов. Вслед за крестьянами обобщены и «инженеры человеческих душ» (формула Олеши), в июне 1933 года пройдет Первый Всесоюзный съезд писателей. Строптивцев осталось совсем немного.
Возможно, поэтому вспомнили о МХАТе. Государству понадобился великолепный, сияющий фасад, обращенный к миру. Ведь равных ему художественных организмов за пятнадцать лет советской власти создать не удалось, равно как и насытить репертуар пьесами, могущими конкурировать с булгаковскими либо даже вытеснить их.
Можно смело утверждать, что руководство МХАТа всецело в курсе происходящего и реагирует на благоприятную конъюнктуру – как обычно, преследуя никакие не политические, а сугубо театральные цели. Вновь зрители заполняют залы в вечера, когда на сцене «Турбины», и, репетируя «Бег», актеры надеются на новую художественную победу.
Теперь МХАТ курирует А. С. Енукидзе. И Судаков договаривается с ним, получая устное разрешение на возвращение к репетициям «Бега». Театр настолько уверен в благополучном завершении истории с многострадальной пьесой, что с автором вновь заключают договор (29 апреля 1933-го) и выплачивают ему 6000 рублей564.
Булгакову предлагают внести следующие изменения в финал:
а) переработать последнюю картину по линии Хлудова, причем линия Хлудова должна привести его к самоубийству…
б) переработать последнюю картину по линии Голубкова и Серафимы так, чтобы оба эти персонажа остались за границей…565
По-видимому, несколько озадаченный автор писал брату:
В «Беге» мне было предложено сделать изменения. Так как изменения эти вполне совпадают с первым моим черновым вариантом и ни йоту не нарушают писательской совести, я их сделал566.
Возвратившись к старому тексту в июне 1933 года, автор «поднимает» и высветляет своих персонажей, укрупняет их человеческий масштаб.
Для драматурга всегда была важна мотивировка поступка, не поступок как таковой. На Дон, к Деникину, в «Днях Турбиных» собирались и Студзинский, и Тальберг – но оценивал героев Булгаков по-разному. Субъективно честный вояка хотел драться «за Россию». Корыстолюбец прикидывал, где удачнее сложится карьера. И внесенные в «Бег» коррективы лишь усугубили звучание пьесы. Последняя реплика Хлудова теперь обращена к «тараканьим бегам» сегодняшнего дня, и его самоубийство выглядит более вызывающим, нежели возвращение на родину в прежнем варианте финала.
Летом приходит письмо от французской актрисы (русской эмигрантки) Мари Рейнгардт, которая обещает постановку «Зойкиной квартиры» в парижском Théâtre du Vieux-Colombier. В ответных письмах Булгаков высылает не только драматургическую, но и, пожалуй, режиссерскую интерпретацию «Зойкиной». Он говорит о пьесе, десятилетие назад видевшейся критикам сугубо бытовой, нэповской и, конечно, «мещански пошлой», как о вещи волшебной, сновиденческой: «квартира <…> должна производить несколько таинственное впечатление <…> в которой ждешь: что-то произойдет необыкновенное». «У зрителя должно остаться впечатление, что он видел сон в квартире Зойки»…567 Собственно же текстом «Зойкиной» он займется позднее, в 1935 году.
18 июня «Известия» информируют, что в репертуар МХАТа включены две пьесы Булгакова – «Бег» и «Мольер»568. 2 июля «Вечерняя Красная газета» сообщает, что «Дни Турбиных» прошли 400 раз569.
В начале августа, в преддверии открытия сезона, авторитетный литературовед академического толка В. Я. Кирпотин выступает со статьей в «Правде». «Бег» назван среди произведений, в которых «искаженное изображение современности является средством для художественной пропаганды враждебных пролетариату тенденций»570.
Весь 1933 год «Бег» упоминается в репертуарных планах Художественного театра.
Летом в Москву возвратится Вл. И. Немирович-Данченко и тоже выскажется о «Беге»: «Если конец будет переделан автором, получится очень сильный спектакль»571. Вероятно, он имеет в виду выполнение указаний вождя, сделанных Булгакову еще в начале 1929 года и автором не осуществленных, – прибавить к восьми снам еще один или два сна, «где бы он изобразил пружины Гражданской войны в СССР…»572
Несмотря на то, что снов «о пружинах Гражданской войны» Булгаков не дописал, в октябре 1933 года уже идут специальные заседания по музыкально-шумовому оформлению, то есть спектакль движется к завершению. Но 30 ноября репетиции прекращены. Он записывает: «„Бег“ сброшен»573. Восемь месяцев надежд окончились ничем.
Еще один подступ к пьесе случится осенью 1934 года, и вновь из этого ничего не выйдет.
Известие об окончательном запрещении «Бега» Булгаков получит 21 ноября 1934 года:
День именин М. А. <…> Вечером – [доктор] Берг. Внушал М. А., что он завтра он пойдет один к Леонтьевым. (В эти месяцы Булгаков не может один идти по улице, так проявляется невроз. – В. Г.) А до этого был звонок Оли [Бокшанской] – поздравление и сообщение, что «Бег» не разрешили. М. А. принял это с полнейшим спокойствием. Кто запретил – не могла добиться от Оли574.
Осенью Хмелев публично отречется от собственного успеха в турбинском спектакле, написав в важной статье:
Когда мне говорят, что мы играем «Турбиных» теплее, лучше, с большей любовью, чем «Бронепоезд» или «Хлеб», «потому что это нам ближе», я возмущаюсь, я готов везде кричать: «Неправда! Ложь, неверно!» Я советский человек, я молод, я прожил здесь всю свою жизнь, я не помню и не знаю прошлого. Я пришел 14 лет назад в советский театр без груза старых традиций, привычек или морали. <…> Значит неверно, несправедливо обвинять меня в близости к прошлому575.
Чем было вызвано это эмоциональное отречение от громкого театрального успеха, роли Алексея Турбина, отмеченной вождем, почему понадобилось публично заявить о забвении старой морали?
В конце сентября «Советское искусство» сообщает, что в конце сезона в театре под руководством Ю. Завадского в режиссуре А. Азарина пойдет «Полоумный Журден»576. И тянутся, тянутся измучившие режиссуру и актеров – и, уж конечно, автора – репетиции «Мольера».
16 декабря Булгаков начинает диктовать Е. С. «Блаженство».
Год наполнен вспыхивающими надеждами и новыми ударами, работа не прекращается, подписываются все новые договоры, пробуются самые разные идеи и планы. В сухом остатке – на сцене живут лишь «Дни Турбиных» и обескровленные «Мертвые души».
«Турбины» продолжают покорять, зачаровывать уже новое поколение зрителей. В 1933 году в Москву приезжает (чтобы поступать в ГИТИС) семнадцатилетний поклонник левого искусства, страстный приверженец театрального авангарда, Мейерхольда и Таирова Георгий Товстоногов577. Смотреть спектакли МХАТа он, собственно, и не собирается, – разве что заглянуть в это косное, рутинное место «для общего развития». Но молодой человек попадает на «Дни Турбиных». Товстоногов возвращается на спектакль одиннадцать раз. Спустя 35 лет классик советской режиссуры Товстоногов подтвердит ошеломляющее и не забытое художественное театральное впечатление578.
Наступает 1934 год.
В России печатать Булгакова – ни прозу, ни драмы – уже несколько лет никто не рискует. («Булгаков не держал в руках гранок 15 лет, с 1926 года по день смерти»579, – напишет позже Е. С. Булгакова.) Не выходят к зрителю пьесы. Не то в Европе. Зарубежные издатели продолжают проявлять живой интерес к драмам Булгакова. В начале года в доме Булгаковых появляется американский журналист Ю. Лайонс580, с которым Булгаков подписывает соглашение на постановку «Турбиных» за границей. Просят и о правах на пьесу «Мольер» (так теперь называется «Кабала святош»), но они переданы автором издательству «Фишер Ферлаг»