29 ноября Сталин, Киров и Жданов смотрят «Турбиных». Через два дня Киров будет убит.
1 декабря из журнала «Красная новь» звонит В. Ермилов, просит что-нибудь для напечатания.
26 апреля:
Из «Красной нови» без одного слова возвращена рукопись биографии «Мольера»594.
Еще 18 октября Булгаков рассказывает Вересаеву замысел пьесы о Пушкине – без Пушкина. Спустя два месяца Е. С. Булгакова записывает:
У Вересаева. М. А. рассказывал свой план пьесы. Больше всего запомнилось: Наталья, ночью, облитая светом с улицы. Улыбается, вспоминает. И там же – тайный приход Дантеса. Обед у Салтыкова. В конце – приход Данзаса с известием о ранении Пушкина. Огоньки, хор…595
Драматург видит пьесу на сцене глазами режиссера.
Пьесы пишутся для театра, театры несмело пытаются заполучить их в репертуар, потом репетиции в очередной раз обрываются.
В критике и литературоведении все значительно устойчивее. Хотя имя Булгакова настолько известно, что ни одно авторитетное издание, в том числе энциклопедическое, не может его обойти, пишут в них все то же.
60‑й том БСЭ сообщает, что спектакль «Дни Турбиных» принадлежит к «типичному сменовеховскому направлению, которое находило в обывательской части зрителей живой отклик»596. Малая советская энциклопедия помимо «Дней Турбиных» упоминает «Зойкину квартиру», где автор «издевается над советской действительностью», и «Багровый остров», который «высмеивает идейную направленность советского искусства»597.
В свежем сборнике, посвященном советской драматургии и подготовленном уже членами Союза советских писателей, булгаковские пьесы охарактеризованы следующим образом: клеветнически изображающий Октябрьскую революцию «Багровый остров»; сменовеховские «Дни Турбиных» и «лирически сочувствующий белогвардейцам» «Бег»598.
Отмечается 20-летие Камерного театра. Во введении к книге «Камерный театр и его художники. 1914–1934» А. Эфрос пишет о «Багровом острове», что это «сатирическое зубоскальство, перерастающее в антиобщественный памфлет»599; О. Литовский в статье «Советская драматургия: к Всесоюзному съезду писателей» отмечает «Багровый остров» как воплощение «враждебных рабочему классу тенденций репертуара 1929 г.»600.
Не забыты и «Дни Турбиных». На съезде советских писателей, теперь тоже сплоченных в организацию, В. Я. Кирпотин говорит, что Булгаков в «Днях Турбиных» пользуется приемами «старого реализма», творческим методом «классической литературы», что означает, что герой дается не как «представитель определенного класса», а «со стороны его общечеловеческих качеств»601. И это не похвала, а претензия.
Работе писателя уже десять лет. За его плечами, помимо десятков очерков и рассказов, три повести, роман, девять драматических сочинений. «Александр Пушкин» станет десятой пьесой. «…Стихи сочинял… И из‑за тех стихов никому покоя, ни ему, ни начальству… не было фортуны ему… как ни напишет, мимо попал, не туда, не те, не такие…» – бормочет филер Битков в «Александре Пушкине», провожая убитого поэта в последний путь.
Итоги года: рукопись повести о Мольере отклонена, хлопоты по возобновлению «Бега» успехом не увенчались, «Блаженство» театром не принято. Все по-старому. Булгаков одиозен и подозрителен, оценки его старых вещей устойчиво-враждебны, новые – вызывают сомнения.
Булгаков играет Судью в «Пиквикском клубе» и совместно с режиссером М. С. Каростиным делает киносценарий «Ревизора» для «Украинфильма». МХАТ обещает вот-вот выпустить «Мольера». А в столе растет роман о дьяволе в Москве. Только что написанные главы автор читает немногочисленным слушателям.
«Я похож на человека, который лезет по намыленному столбу…»1935–1937
В феврале – марте 1935 года Булгаков работает над «Пушкиным» и 18 мая читает пьесу дома для вахтанговцев602.
В мае же занимается текстом «Зойкиной квартиры» – готовится ее постановка в Париже. Возвращаясь спустя десятилетие к старой пьесе, корректирует ее, она вбирает новые смыслы. Редактура столь существенна, что внутри одной и той же пьесы происходит смена жанра – от комедии к трагифарсу – так теперь определяет форму «Зойкиной квартиры» автор. Управдом Аллилуйя, прежде всего лишь подхалим-аллилуйщик (славословящий), теперь превращается в Портупею – смена фамилии сообщает о функции соглядатая.
Потеснив авантюристичного и гибкого Аметистова, ключевым героем, пожалуй, становится «бывший граф» Абольянинов603, который «никуда не делся». Укрупняется тема исторической памяти (звучат реплики Абольянинова, что он может жить только на Пречистенке, где обитает с 1625 года, и что он граф не «бывший», а настоящий: «Вот же я, стою перед вами» и проч.), превращающаяся в запретную. Персонаж из прежней истории России, простодушно демонстрируя недоумение происходящим, настаивает на том, что «есть ценностей незыблемая скала» (О. Мандельштам).
В агентурном донесении от 23 мая 1935 года сообщается:
Булгаков болен каким-то нервным расстройством. Он говорит, что не может даже ходить один по улицам, и его провожают даже в театр, днем. Работает много, кончил «Мертвые души» для кино, «Ревизора» для кино и сейчас заканчивает пьесу для Театра сатиры. Подписал договор с Театром Вахтангова.
Два основные мотива его настроений: «Меня страшно обидел отказ в прошлом году в визе за границу. Меня определенно травят до сих пор. Я хотел начать снова работу в литературе большой книгой заграничных очерков. Я просто боюсь выступать сейчас с советским романом или повестью. Если это будет вещь не оптимистическая – меня обвинят в том, что я держусь какой-то враждебной позиции. Если это будет вещь бодрая – меня сейчас же обвинят в приспособленчестве и не поверят. Поэтому я хотел начать с заграничной книги – она была бы тем мостом, по которому мне надо шагать в литературу. Меня не пустили. В этом я вижу недоверие ко мне, как к мелкому мошеннику. <…> Я даже не верю, что это ГПУ меня не пустило. Это просто сводят со мной литературные счеты и стараются мне мелко пакостить».
Второй мотив:
«Работать в Художественном театре сейчас невозможно. Меня угнетает атмосфера, которую напустили эти два старика – Станиславский и Данченко. Они уже юродствуют от старости и презирают все, чему не двести лет. Если бы я работал в молодом театре, меня бы подтаскивали, вынимали из скорлупы, заставили бы состязаться с молодежью, а здесь все затхло, почетно и далеко от жизни. Если бы я поборол мысль, что меня преследуют, я ушел бы в другой театр, где, наверное бы, помолодел»604.
31 мая Булгаков вновь читает пьесу о Пушкине дома немногим приглашенным гостям (среди них В. В. Дмитриев, С. А. Ермолинский, актеры Г. Г. Конский и М. М. Яншин, Э. Л. Жуховицкий, О. С. Бокшанская):
Жуховицкий605 говорил много о высоком мастерстве Миши, но вид у него был убитый: – это что же такое, значит, все понимают?!. Когда Миша читал 4‑ю сцену, температура в комнате заметно понизилась, многие замерли606.
О чем идет речь в 4‑м действии? Тело убитого Пушкина ночью тайно везут в Святые Горы. Филер Битков, не в силах отделаться от пушкинских строк, уставший и продрогший, пьет водку в трактире и откровенничает со смотрительшей, будто говорит сам с собой, как следил за убитым, перепрыгивая с извозчика на извозчика, как наведывался в его дом, жалуется, что «мозжит его чего-то, сосет».
Как его закопают, ну, тут и мою душу, наконец, на покаяние. В отпуск. Его в обитель дальнюю, а меня в отпуск. Ах, сколько я стихов переучил, будь они неладны. <…> И из‑за тех стихов никому покоя, ни ему, ни начальству, ни мне… <…>
– Да ведь теперь-то он помер, теперь-то вы чего же за ним?..
– Во избежание!.. Помереть-то он помер, а вон видишь, ночью, буря, столпотворение, а мы по пятьдесят верст, по пятьдесят верст!.. Вот тебе и помер! Я и то опасаюсь, зароем мы его, а будет ли толк?
Осведомитель Жуховицкий попадает в ловушку, будто слушая не о Биткове, а о себе самом – как в «Гамлете», когда по приказу принца бродячие актеры разыгрывают сцену отравления короля.
В конце июня автор представляет «Александра Пушкина» в Театре им. Евг. Вахтангова. Через месяц пьесу слушают во МХАТе. И с июня до сентября продолжаются споры с Вересаевым о трактовке персонажей, построении эпизодов, репликах. В сентябре «Александр Пушкин» благополучно преодолевает цензуру и разрешается к представлению.
5 сентября проходит 600‑й спектакль «Турбиных»607. Бокшанская пишет Немировичу:
К. С. прислал сухую короткую телефонограмму-приветствие, кот. Топорков прочел в антракте. Последовало за этим гробовое молчание – так необыкновенно сух был тон приветствия. Юбилярам, конечно, никаких подарков, даже ни цветочка. Топорков, чтоб сгладить неприятное впечатление, сказал дружески-ласковое слово участникам и юбилярам. <…> С большим трудом уговорили К. С. прислать хотя бы телеграмму. Когда эти подробности стали известны за кулисами, то это показалось настолько дико, что все только смеялись.