Что думали в эти месяцы о неудачливом коллеге братья-писатели и опытный издатель?
22 апреля 1938 года Н. Радлов в гостях у Булгаковых.
Ты – конченый писатель… бывший писатель… все у тебя в прошлом… <…> Почему бы тебе не писать рассказики для «Крокодила», там обновленная редакция. Хочешь, я поговорю с Кольцовым?708
Насколько даже самые одаренные из литераторов не понимали, что за писатель ходит по улицам рядом с ними, показывает разговор с Валентином Катаевым. 23 августа Булгаков встречает его в Лаврушинском.
И немедленно Катаев начал разговор. М. А. должен написать небольшой рассказ, представить. Вообще, вернуться «в писательское лоно» с новой вещью. «Ссора затянулась». И так далее709.
3 мая, когда роман живет еще лишь в рукописных листках, Елена Сергеевна записывает:
Ангарский пришел вчера и с места заявил: «Не согласитесь ли написать авантюрный советский роман? Массовый тираж. Переведу на все языки. Денег – тьма, валюта. Хотите – сейчас чек дам – аванс?»
М. А. отказался, сказал – это не могу.
После уговоров Ангарский попросил М. А. читать роман (Мастер и Маргарита). М. А. прочитал три первые главы. Ангарский сразу:
– А это напечатать нельзя.
– Почему?
– Нельзя710.
Писатель поглощен романом. К началу лета 1938 года он завершен. Чтобы увидеть его, хотя бы чуть-чуть отстранившись, на минимальной дистанции, нужна перепечатка, важный этап сложной, многолетней, разбитой на недели вечерней и ночной работы. Булгаков приступает к превращению рукописных листов – в машинопись. На протяжении месяца, работая по несколько часов почти ежедневно, он диктует текст О. С. Бокшанской, в перерывах между диктовкой корректируя его фрагменты.
В конце мая 1938 года Елена Сергеевна уезжает с сыном в Лебедянь. Письма Булгакова к жене на протяжении почти двух месяцев (27 мая – 25 июня, и затем с 21 июля по 9 августа) – драгоценный источник для понимания самоощущения писателя в предпоследний год его жизни. Среди прочего писатель вспоминает «Бег» и рассказывает, как некий сотрудник жилищного отдела, поняв, кто перед ним, говорит, как ему понравился когда-то «Багровый остров». (Напротив, в то же время литературовед С. С. Данилов в недавней статье характеризует «Багровый остров» как «поверхностное зубоскальство сомнительной идейной направленности» и «издевку над советским театром»711.)
Бокшанской было суждено стать первым читателем романа.
Реакция переписчицы заслуживает внимания. Все помнят, как хохотали наборщики гоголевских повестей, воспринимая гоголевский юмор. Бокшанская, высоко оценившая «Пушкина» («Пройдут века, а эта пьеса будет жить. Никто никогда так не писал о Пушкине и не напишет»712), точно фиксировавшая реакцию публики на «Мольера», «на протяжении 327 страниц улыбнулась один раз» – и сообщила автору, что она пока не видит «главной линии» романа713.
Перепечатывающая машинистка может быть сосредоточенней обычных читателей: она слышит авторские интонации, фразировку, помимовольно вникая в текст, имеет возможность размышлять над ним в те недели, когда идет переписка. Многолетняя помощница Немировича-Данченко, автор замечательно информативных многостраничных писем к нему – не рядовой читатель, впервые знакомящийся с творчеством писателя. Искушенный человек театра, Бокшанская роман не понимает, ее сознание закрывается от обращенной к современникам вещи. То, что она слышит, пугает ее. И Ольга Сергеевна находит точную формулу отторжения, безопасной дистанции: «Этот роман – твое частное дело»714.
В каком-то смысле Булгаков был со свояченицей согласен. Когда переписка романа близилась к концу, он писал Е. С. в Лебедянь:
«Что будет?» – Ты спрашиваешь? Не знаю. Вероятно, ты уложишь его в бюро или в шкаф, где лежат убитые мои пьесы, и иногда будешь вспоминать о нем. Впрочем, мы не знаем нашего будущего. <…>
Свой суд над этой вещью я уже совершил и, если мне удастся еще немного приподнять конец, я буду считать, что вещь заслуживает корректуры и того, чтобы быть уложенной в тьму ящика.
Теперь меня интересует твой суд, а буду ли я знать суд читателей, никому не известно715.
Итак, роман о Мастере и Маргарите может быть предъявлен читателю – отдан в редакцию журнала, издательство и проч. Но ничего похожего не происходит. Отметим: то, что его слушают гости домашних вечеров, почти наверняка известно «компетентным» органам и высоким руководящим кругам (ведутся разговоры О. С. Бокшанской с боссом – Немировичем-Данченко, в доме регулярно бывают осведомители)716.
В 20‑х числах июня, закончив перепечатку романа, Булгаков отправляется к жене. На третий день по приезде садится за «Дон Кихота» и за месяц, проведенный в Лебедяни, его заканчивает. Обращение к роману Сервантеса, по мотивам которого он создает, в сущности, самостоятельное произведение, для автора на редкость органично. 5 сентября автор читает «Дон Кихота» – тоже дома – вахтанговцам.
1 октября Театр Вахтангова принимает пьесу к постановке. 5 октября пьеса поступает на отзыв к рецензенту – профессору А. К. Дживелегову.
Но первым ее прочел сотрудник ГРК К. Гандурин: «Что же получилось в итоге? <…> вольная переработка романа, вылившаяся в форму легкой комедии». Замечание: смерть Дон Кихота неожиданна, не подготовлена. Хотя Гандурин и понимает, что сложно упаковать в пьесу 700-страничный сервантесовский роман, но, сравнивая тексты, пишет:
Дон Кихот романа – грустен, физически измучен <…> Дон Кихот пьесы в финале мрачен. Если говорить о его взглядах на жизнь, на действительность, в этот момент эти взгляды смутно отрицают реальную, земную действительность и глубоко пессимистичны, а по роману он, освободившись от помешательства, отрицает метафизические бредни Средневековья и утверждает положительное, реальное начало.
Считаю, что не надо стремиться к тому, чем кончается роман, и дать пьесе другой финал.
Смерть ходила рядом, страх стал устойчивым – тем менее полагали возможным писать (думать) о смерти, тем более показывать ее на сцене.
И все же К. Гандурин заключает: «Пьесу можно разрешить»717.
Затем приходит отклик специалиста. Профессор Дживелегов полагает, что в пьесе есть «хороший комизм» и что «уже читая ее, знаешь, что зритель в течение первых шести картин будет весело смеяться. Это залог успеха». Есть и замечания:
В «Дон Кихоте» ведь есть и другое, столь же важное, как и сюжет, пожалуй, даже еще более важное гуманистическое ядро романа, окрашенное определенными демократическими тонами. Нельзя сказать, чтобы в пьесе оно совершенно игнорировалось.
Но… И профессор предлагает
набрать много сентенций, афоризмов, чудесных мыслей <…> и усилить ими хотя бы сцены между обоими героями в шестой картине. <…> Со сцены философия Дон Кихота будет звучать хорошо718.
Именно в шестой картине Булгаков дает герою монолог о выборе жизненного пути:
Люди выбирают разные пути. Один, спотыкаясь, карабкается по дороге тщеславия, другой ползет по тропе унизительной лести, иные пробираются по дороге лицемерия и обмана. Иду ли я по одной из этих дорог? Нет! Я иду по крутой дороге рыцарства и презираю земные блага, но не честь!
И похоже, эти слова настораживают маститого историка театра.
В реперткомовских материалах существует отзыв еще одного рецензента, который, по-видимому, ознакомлен с рецензией Дживелегова и отвечает ему по поводу «нехватки демократических тонов», защищая пьесу:
Автор сохранил в облике Дон Кихота <…> тот высокий гуманизм, те демократические ноты, которыми пронизан роман. Пьесу однако нельзя назвать легкой комедией, это, скорее, трагикомедия, эта пьеса оканчивается смертью Дон Кихота и трагическим разрушением всех его иллюзий. «Рыцарь белой луны» лишает его самого дорогого – свободы.
Автор отзыва Мовчан719 ссылается на реплику Сталина в связи с Дон Кихотом (о «положении, в которое попадает человек») и заканчивает отзыв оптимистичной формулой: «Смерть Дон Кихота и его <…> мечты звучит в пьесе жизнеутверждением настоящей, реальной мечты»720.
Какие именно слова вождя имеет в виду рецензент? Сталин не раз упоминал героя романа Сервантеса, и из его реплик видно, что относился вождь к мечтательному безумцу то снисходительно-иронически, то осуждающе. В 1931 году в беседе с немецким писателем Э. Людвигом, автором нескольких биографий выдающихся личностей, вождь вспомнил произведение Сервантеса, сказав, что если великие люди не понимают реальных исторических условий и «хотят эти условия изменить так, как им подсказывает их фантазия, то они, эти люди, попадают в положение Дон Кихота»721. А в отчетном докладе XVII съезду партии (1934) был определеннее и резче: «Дон Кихоты потому и называются Дон Кихотами, что они лишены элементарного чутья жизни»722.
Трактовка персонажа Сервантеса как того, кто способен подняться над уродствами реальности и напомнить о высших принципах мироздания, либо снисходительная оценка слабости героя и нелепости его поступков – эти варианты интерпретации многократно менялись на протяжении столетий, всякий раз нечто важное сообщая и о времени, и о реципиенте. Текст проявляет личность воспринимающего.