Иногда напряжение становилось чрезмерным, его трудно было выдержать. Помню, что когда он кончил читать, мы долго молчали, чувствуя себя словно разбитыми738.
М. О. Чудакова писала:
Эстетическую реакцию подавляла, деформировала какая-то другая, преодолеть которую слушатели были не в состоянии739.
Исследовательницей отмечено главное: живой непосредственности восприятия не было. Неожиданная тема, невероятные герои, зловещие ассоциации теснились в сознании слушавших. Звучали реплики о том, что это нельзя предъявлять, невозможно печатать. Могли ли их авторы внятно объяснить – почему? Вероятно, они поддержали бы формулу О. С. Бокшанской, заявившей автору, что «этот роман – его частное дело». Желание отстраниться, защитить себя от некой неясной, но ощутимой угрозы, исходящей от текста.
И в те же дни начинается работа над будущим «Батумом». 21 мая: «Миша сидит сейчас (десять часов вечера) над пьесой о Сталине». 22 мая: «Миша пишет пьесу о Сталине»740. Строчки (мысли) только что оконченного романа сосуществуют в сознании писателя с сочиняющейся пьесой о вожде.
14 мая чтение романа заканчивается. А уже через три дня Е. С. записывает в дневнике: «М. А. задумал пьесу „Ричард Первый“»741 – о писателе, его зловещем таинственном покровителе Ричарде из НКВД и Сталине. Кажется, Булгаков начал сочинять эпилог к «Батуму», рассчитываясь с самим собой, договаривая недоговоренное. Несколько месяцев спустя, в декабре, он рассказывает во время прогулки жене фабулу новой пьесы. Е. С., услышав о Сталине как одном из персонажей, пугается: «Опять ты его! – А я теперь его в каждую пьесу буду вставлять»742. Но пьес больше не будет.
Можно проследить этапы кардинально меняющейся дистанции между Булгаковым и властителем страны: начиная с «Дней Турбиных», спектакля, который Сталин ездит смотреть, продолжая «Бегом», по поводу которого вождь дает прямые редакторские указания по доработке; далее – истории меняющихся взаимоотношений драматурга и короля в «Мольере» (от «Люблю тебя, король!» до: «Об одном молил: Не раздави! Раздавил»), «Адаме и Еве», с финальной репликой: «Входите, вас ждет генеральный секретарь!..», – заканчивая «Батумом» и набросками к «Ричарду Первому».
Ощущение физического приближения Булгакова к своему герою – издалека, все ближе, ближе – чур меня! И отшатнулся. Контакт разорван.
Летом проходят гастроли МХАТа в Горьком и Киеве, где благодарно, с десятками «занавесов» (вызовов актеров в финале) зритель встречает «Дни Турбиных». «МХАТ дал в Горьком 22 спектакля, обслужив 25 тысяч зрителей»743. В прессе проскальзывают редкие упоминания о принятом Вахтанговским театром «Дон Кихоте».
3 июня у Булгаковых появляется О. С. Бокшанская, следует
разговор о Мишином положении и о пьесе о Сталине. Театр, ясно, встревожен этим вопросом и жадно заинтересован пьесой о Сталине, которую Миша уже набрасывает744.
23 июня в газете Большого театра «Советский артист» под устрашающим заголовком «Политическая близорукость и беспечность» публикуется критика в адрес руководства Большого театра за «беспринципность в вопросе налаживания работы издательства»:
…наше издательство докатилось до скандала. На спектакле «Абессалом и Этери» присутствовавшие на нем члены правительства попросили дать им либретто оперы, но его, увы, не оказалось. <…> Для чего существует должность зав. лит. частью театра, занимаемая хорошо известным писателем М. Булгаковым?745
(«Хорошо известный писатель» комментировал: «Такой должности в театре нет, и никакого отношения к опозданию программы я не имею»746.)
2 июля Н. Хмелев звонит Булгаковым – просит послушать пьесу. «Тон возвышенный, радостный, наконец опять пьеса М. А. в театре!» Вечером пересказывает сказанное ему Сталиным: «Хорошо играете Алексея. Мне даже снятся ваши черные усики (турбинские). Забыть не могу»747. Вскоре пишет жене, Н. С. Тополевой:
Был у Булгакова – слушал пьесу о Сталине – грандиозно! Это может перевернуть все вверх дном! Я до сих пор нахожусь под впечатлением и под обаянием этого произведения <…> Утверждают, что Сталина должен играть я. <…> Заманчиво, необычайно интересно, сложно, дьявольски трудно, очень ответственно, радостно, страшно!748
Актерская фантазия обживает будущую роль, мечтая об удаче.
Через десять дней Булгаков читает «Батум» в Комитете по делам искусств (а уже 14‑го утверждена постановка «Дон Кихота»).
17 июля Е. С. записывает: «Спешная переписка пьесы… Слух о том, что зверски зарезана Зинаида Райх»749. (Известие об аресте Мейерхольда пришло месяцем раньше, 24 июня.)
24 июля «Батум» окончен, 27 июля проходит читка пьесы. Для обсуждения театрального сочинения назначено необычное место: не труппа театра и не клуб драматургов, а Свердловский райком партии. 1 августа: «Пьеса Комитету в окончательной редакции – очень понравилась, они послали ее наверх»750. Ее запрещение – судя по всему, на самом верху, лично вождем – стало спусковым крючком смертельной болезни автора.
Нетрудно предположить, что пьесы о Сталине пытались сочинить и другие драматурги: тема вызывала трепет, но и возбуждала надежды. Так, Д. Ф. Чижевский писал Л. П. Берии751:
После ряда пьес, шедших в Москве, я начал к 20-летней годовщине пьесу об Иосифе Виссарионовиче. Но тут-то и начались мои мытарства. При содействии в то время всемогущего Киршона меня начали бить и психологически, и морально. В «Правде» Резник752 написал статью с личными выпадами. Такое же письмо с личным выпадом я получил от Соколовской753, бывшей директором «Потылихи», а Гамарник754 прямо заявил: «Преждевременно Сталина показывать».
Почему преждевременно, выяснилось только потом, когда иных из них нет, а иные где-то.
Реплика Гамарника важна, она сообщает о неких потаенных, невидимых публике сражениях, идущих в верхах.
Чижевский продолжал:
Все же, несмотря ни на что, я работал и после лет четырех, года два тому назад, закончил пьесу. Но мытарства не кончились. <…> Редактировал ее и Фадеев755 раза четыре для «Красной нови». Но никто разрешить ее не осмеливается. <…> Вынесли в декабре прошлого года на Президиум писателей. Меня на Президиуме не было, но секретарь партбюро говорит, что были сплошные дифирамбы. Даже беспартийный Катаев, например, выступил с очень горячей речью и сказал: «Театром это будет приниматься на „ура“», и т. д.
Копию протокола Президиума при сем прилагаю. Прилагаю и саму пьесу «Генеральный бой».
Очень прошу вас, Лаврентий Павлович, уделить этому делу немного времени, разобраться как литературному работнику и помочь мне к получению разрешения…756
Ответил ли Берия на просьбу драматурга, неизвестно, так же как и то, сложилась ли у пьесы театральная судьба.
Но МХАТ хотел получить самую лучшую пьесу самого талантливого драматурга. Прочие в этом соревновании, по-видимому, имели мало шансов на успех.
Напомним, что Булгаков впервые заговорил о возможном герое нового сочинения в начале 1936 года. Тогда на московской сцене играли «Турбиных» и шли «Мертвые души», на выходе к зрителю были «Мольер» во МХАТе и «Иван Васильевич» в Театре сатиры, был разрешен «Александр Пушкин» – в недели надежд. Приступил же к набрасыванию текста спустя два с половиной года, осенью 1938 года. Роман «Мастер и Маргарита» с могущественным «отцом лжи» Воландом уже окончен, а многие процессы и события не только начались, но и прояснились.
Все в том же мучительном для обеих сторон разговоре 9 сентября 1938 года, убеждая Булгакова взяться за перо, «черно-мрачный» Марков говорил:
МХАТ гибнет. Пьес нет. Театр живет старым репертуаром. <…> Ты ведь хотел писать пьесу о Сталине?
<…> М. А. ответил, что очень трудно с материалами, – нужны, а где достать?
Они сразу стали уверять, что это не трудно, стали предлагать – Вл. Ив. напишет письмо Иосифу Виссарионовичу с просьбой о материале. <…>
От письма Вл. Ив. отказался наотрез757.
«Очень трудно с материалами…» В случае «Пастыря» (так первоначально называлась пьеса) сетования драматурга на нехватку «исторических материалов» были и закономерны – и невозможны для исправления ситуации, даже возмутительны. По-видимому, предполагалось, что «материалов» в избытке, они просто-таки окружают автора: портреты героя и он сам вживе, его деяния, речи, встречи, окружение, симпатии и антипатии. Сталин одновременно и обманчиво доступен (ему можно написать письмо, он способен снять трубку телефона и позвонить), и укрыт за Кремлевской стеной. Более того, есть еще визиты вождя в театр, с ним беседуют Вл. И. Немирович-Данченко и некоторые литераторы. Но от встречи с Булгаковым вождь уклонился, и личными впечатлениями о будущем герое пьесы драматург не обладает.
К середине 1930‑х создание мифа о Сталине, всегда, изначально присутствовавшем рядом с Лениным, организатором и вдохновителем всего, в целом уже состоялось. И известно, что рассказанная в книге А. Енукидзе история с подпольной типографией «Нина», в которой имя Сталина даже не было упомянуто (выходит, о главном партийном издательстве он ничего и не знал?)