Яркое описание ленинградской премьеры оставил Н. Я. Берковский. В статье: «Дон Кихот и друг его, Санчо Панса» он писал:
…режиссер В. Кожич создал спектакль благородный, скромный и глубоко обдуманный. <…> Уже первые два-три штриха <…> дали верный и стойкий тон. Столик с книгой; горит свеча. Дон Кихот, обняв книгу, заснул над нею. Он заснул сидя. Маленький, худой, жалкий: таким он кажется в этой беззащитной позе. Дается как бы лирическое введение в характеристику героя, после чего проснувшийся, бодрый Дон Кихот поднимается во весь рост и стоит на сцене прямой, длинный. Такой полный неожиданностей переход очень содержателен779.
С первых минут сценического времени образ строился на контрасте «книгочея», человека ученого – и рыцаря, готового к сражениям за свои идеалы.
Берковский продолжает:
По замыслу спектакля <…> в Дон-Кихоте нет ничего комического. Дон Кихот не смешон. Он несчастен, обманут, но он всегда прав. <…> Человек имеет право быть наивным. Не его вина, если общественный мир не поддерживает этой наивности, готовит ей грубые испытания. Мир должен быть устроен так, чтобы вещи и названия сходились друг с другом… Ложь, раздвоение, насилие <…> – все это для Дон Кихота ни на одну минуту не может быть признано подлинной действительностью780.
Берковский пишет о тонкой лиричности и интеллектуализме Дон Кихота и земной трезвости Санчо. Но несмотря на разительное несходство двух человеческих типов, в спектакле убедительно показана дружба, товарищество хозяина и слуги. Это прекрасно демонстрируют два эпизода, одного из них у Сервантеса нет, его досочинил Булгаков. Сначала в одном углу сцены Дон Кихот дает советы слуге, как ему вести себя, превратившись в губернатора. А потом, в другом углу Санчо Панса наставляет своего высокоученого, но житейски простодушного господина. Дон Кихот говорит о законе и произволе, истине и сострадании – о принципах. Санчо Панса беспокоится, предвидя неминуемые побои и одиночество господина, – о компромиссах. Два этих кратких монолога передают не букву, но дух романа, подчеркивая душевную близость героев: не только образованный хозяин наставляет слугу, но и слуга тревожится о непрактичном, то и дело попадающем в опасные переделки господине.
Любовь и доверие двух людей делает их равными в заботе и сочувствии друг другу. «Б. Горин-Горяинов знает, что ему доверены настоящие ценности <…><Актер> играет своего Санчо с полным уважением к нему, облагораживая роль». Санчо Панса «человек одной правды с Дон Кихотом, хотя и понимает эту правду трезвее и материальнее»781.
Если в Ленинграде Черкасов играл героя, физически слабого, но сильного духом, готового к сражениям, то у вахтанговцев появлялся Дон Кихот, уже побежденный, лишенный воодушевления и страсти. У Дон Кихота Р. Симонова не было пафоса, была печаль, обреченность. Конец пути был уже в начале.
Читка пьесы в Театре Вахтангова прошла 29 января 1941 года, а в феврале – мае в нескольких номерах газеты «Вахтанговец» развернулось обсуждение пьесы и спектакля. (Премьера состоялась 8 апреля 1941 года.) Из обсуждения видно, что в театре видят неудачу спектакля, трезво ее оценивают. Часть рецензентов полагает, что вина лежит на авторе пьесы, но многие указывают на слабость режиссуры и актеров.
В. Узин считает, что инсценировка Булгакова неудачна,
образ Дон Кихота оказался расщепленным, противоречие между гуманистическими идеями Дон Кихота и способами, которыми он эти идеи пытается осуществить, оказалось простой противоположностью. <…> Когда Дон Кихот мыслит, он пассивен и бездейственен, а когда он действует, то непонятно, какими побуждениями он при этом руководствуется.
Не удовлетворен критик и актерскими работами. У Р. Симонова «грустное разочарование Дон Кихота всей своей подвижнической жизнью <…> полностью поглотило в себе недавнее героическое прошлое рыцаря»782.
Убедительно объясняла, почему не получился у вахтанговцев ни спектакль в целом, ни образ Дон Кихота, пусть и сыгранный большим артистом, И. Сегеди. В заметке под названием «Почему отправился странствовать идальго из Ламанчи?» И. Сегеди писала:
На этот вопрос, очень сложный и очень серьезный, Р. Н. Симонов ответил чрезвычайно просто. Собственно говоря, он даже не стал искать ответа, безоговорочно поверив <…> горьким сетованиям его близких: благородный идальго чересчур увлекался чтением рыцарских романов, отчего рассудок его помутился <…>.
Р. Н. Симонов совершенно лишил своего героя самоотверженного экстаза подвига. С самого начала перед нами сломленный, глубоко несчастный человек.
Да разве таков Дон Кихот? Разве с такими печальными глазами он бросается на штурм неведомого страшного врага, разве в таком сомнабулическом состоянии совершает свои подвиги? И чем больше подкупающей лирики, обаятельной грусти вкладывает Симонов в слова Дон Кихота, тем менее похожим он становится на героя Сервантеса783.
Краткую заметку о постановке вахтанговцев спустя два года после первого отзыва о пьесе публикует А. К. Дживелегов. Он упрекает автора за недостаточную передачу «идейной сердцевины романа». Оперируя странными для театрального человека эпитетами «правильный» (о замысле спектакля) и «неправильные» (о некоторых ролях), в целом все-таки оценивает спектакль как «один из больших успехов театра»784.
О неудачах актерской игры заявляет Б. Е. Захава, вступивший в спор с Р. Симоновым (который оценил спектакль как «принципиально важную театру работу»):
…играют плохо, это значит не живут, не общаются, не волнуются, не переживают, не чувствуют беды от того, что любимый в их семье человек – Алонсо Кихано – заболел и что надо что-то предпринять.
И уподобляясь Станиславскому, восклицает: «Я не верю этим людям, что они волнуются, не верю!»785
И часть критиков, и сам актер полагали, что зрители не забудут то, как Симоновым была сыграна сцена смерти героя, драматически опоэтизированное его угасание. Но И. Сегеди заканчивала свой отзыв жестко:
Без малейшей аффектации показал он [Симонов] скорбь этого опустошенного человека, идущего навстречу неминуемой смерти. Но для того, чтобы <…> стал понятен ее трагический смысл <…> мы должны были бы видеть, как дорого было ему то, что он утратил. Но актер Р. Н. Симонов потратил свое великолепное мастерство, а мы просмотрели весь спектакль, так и не поняв, почему же отправился странствовать этот странный идальго из Ламанчи786.
Критики разочарованно отмечали, что Р. Симонов в роли Дон Кихота «неправильно понял душу своего героя» и образ «лишен остроты и напряженности»; Г. Бояджиев печалился об огрублении персонажей Сервантеса, об отсутствии в спектакле сервантесовской иронии, сообщающей роману глубину787.
Усугубляло неубедительность сценического действия и то, что, в отличие от Б. Горин-Горяинова, А. Горюнов играл своего Санчо мужиковатым, кряжистым, приземленным, даже грубым. Критик констатировал: Санчо Панса А. Горюнова «лишен поэтической прелести»788. В одной из сцен, вспоминал постановщик И. М. Рапопорт, «Горюнову разрешалось выдавать все, что было в нем буффонного, а роль в целом он играл горячо, искренно»789. Но контраст меланхолического Дон Кихота и бездумно-радостного слуги – людей, существующих в различных реальностях, вряд ли могущих понять друг друга, не мог не деформировать смысл спектакля.
В сбивчивой, наполненной противоречивыми утверждениями статье «О „Дон Кихоте“» А. Поль писал:
Труднейшая задача инсценировки такого сложного и многопланного романа, как «Дон Кихот», успешно разрешена Булгаковым. В его пьесе любовь и бережный подход к сущностным сторонам романа, а главное, к обоим героям, сочетается со смелостью драматурга…
Хороши и веселы массовые сцены. Песни, пляски, драка, удары палками – все это сервантесовское, народное, земное. Благодаря именно этим сценам усиливается <…> и философская глубина замысла.
Акцент на финальной сцене создает правильное понимание всей пьесы раскрытием неизбежного краха фантастических путей борьбы с неправдой и торжества реальной жизни. Трагическое саморазоблачение Дон Кихота и его смерть звучат не мрачным аккордом, а жизнеутверждающим финалом.
Театр им. Вахтангова <…> весело и остро разоблачил «дон-кихотство», раскрыл благородный, трагический образ беспомощного гуманиста-фантаста Дон Кихота790.
Драка, усиливающая философское звучание романа, «веселое разоблачение» трагического героя и его смерть как жизнеутверждающий финал – все эти соображения рецензента плохо согласовывались между собой и оставляли читателя в недоумении, в чем же заключался смысл удачной, по мнению А. Поля, пьесы Булгакова и ее театрального прочтения.
Оба спектакля были выпущены накануне войны. Через два месяца их печатное обсуждение оборвалось. То, отчего работа вахтанговцев не стала для театра удачей, получило объяснение спустя годы, придя с мемуарными автопризнаниями режиссера.
И. М. Рапопорт вспоминал:
Мы начали постановку при жизни Михаила Афанасьевича. Художник Вильямс пришел вместе с автором пьесы. С ним же советовались мы и о распределении ролей. Дон Кихот – Симонов и Санчо – Горюнов. Почему Симонов? Потому что внутренние данные – темперамент, трогательность в сочетании с юмором – самые сильные сторо